ЭХ, ГРЕМИХА, ЖЕМЧУЖИНА У МОРЯ...
Комдив новый, контр-адмирал Муртазаев, прибыл со Средиземноморской эскадры, фигура он известная, но мне необходим его достоверный психологический портрет. Ясно?
— Так точно!
— Не слышу в голосе энтузиазма.
— Я вхожу в роль, товарищ командир.
— Смотрите, не переиграйте.
— Так точно!
— Не слышу в голосе энтузиазма.
— Я вхожу в роль, товарищ командир.
— Смотрите, не переиграйте.
Где-то в середине процедуры встречи, когда уже отгремел оркестр, Елкин в новой тужурке и белой рубашечке, проскочив контроль СРБ, оказался у подножья деревянного трапа. Тут его восходящим потоком воздуха вознесло вверх и припечатало спиной к угрюмому, тюремного вида зданию. Заглянув за его угол, он замер, пораженный увиденным: контр-адмирал, стоя с наветренной стороны, внимательно наблюдал, как упитанный щенок играет с матросским яловым ботинком, называемым в быту «говнодавом». Если бы Чингисхана, когда ему было лет сорок пять, подстричь, побрить в гарнизонной парикмахерской и одеть в форму контр-адмирала, мы бы получили представление о незнакомом начальнике.
Чингисхан, глянув на Елкина, сказал:
— Хорошо собакой быть. Поел - играешь, опять поел, опять играешь. Как ты думаешь?
— Не знаю, товарищ адмирал, я никогда еще не был собакой.
— Воображение нужно иметь. И вообще, кто ты такой?
Виталий Владимирович уже сообразил, что перед ним комдив Муртазаев, и потому представился по форме:
— Помощник командира подводной лодки «К-111» капитан третьего ранга Елкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам дивизию.
— Елкин? Слышал. Говорят, ты обманным путем хотел адмиральское звание получить?
— Преувеличение, товарищ адмирал.
— Молчи, шайтан, когда комдив говорит! Почему здесь, а не на причале?
— Шумно там... Да и работать нужно, личный состав устраивать.
Муртазаев с интересом посмотрел на него:
— Шума не любишь? Я тоже не люблю. Рапорт принял, руку командиру пожал. О чем говорить? Пусть политработники говорят. На разведку вышел?
Елкин понял: врать комдиву нельзя. Глянул в узкие монгольские глаза, подтвердил:
— Так точно.
— Правильно!
Чингисхан, глянув на Елкина, сказал:
— Хорошо собакой быть. Поел - играешь, опять поел, опять играешь. Как ты думаешь?
— Не знаю, товарищ адмирал, я никогда еще не был собакой.
— Воображение нужно иметь. И вообще, кто ты такой?
Виталий Владимирович уже сообразил, что перед ним комдив Муртазаев, и потому представился по форме:
— Помощник командира подводной лодки «К-111» капитан третьего ранга Елкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам дивизию.
— Елкин? Слышал. Говорят, ты обманным путем хотел адмиральское звание получить?
— Преувеличение, товарищ адмирал.
— Молчи, шайтан, когда комдив говорит! Почему здесь, а не на причале?
— Шумно там... Да и работать нужно, личный состав устраивать.
Муртазаев с интересом посмотрел на него:
— Шума не любишь? Я тоже не люблю. Рапорт принял, руку командиру пожал. О чем говорить? Пусть политработники говорят. На разведку вышел?
Елкин понял: врать комдиву нельзя. Глянул в узкие монгольские глаза, подтвердил:
— Так точно.
— Правильно!
Елкин осмелел: — Что-то у вас пустовато на территории. Карантин?
— Ты в Гремихе первый раз?
— Второй. На «Воровском» заходили, когда шли на стажировку в Лицу.
— Зачем тогда спрашиваешь? Только что «Воровский» ошвартовался. Вся Гремиха на третьем причале. Туземцы, что ты с них возьмешь. Люди радости хотят, разнообразия. А у нас одна радость — служба. Пойдем казарму смотреть.
Казарма выглядела образцово-показательной: инструкции под стеклом, коечки заправлены, прикроватные коврики в точном соответствии с уставом. Муртазаев придирчиво проверил постельное белье, заглянул в тумбочки. У дневального был такой вид, словно его поразил гром. Видно, комдива здесь побаивались.
— Такой казарма должна быть всегда, Елкин. Будет хуже — спущу шкуру. Без шкуры ты будешь очень некрасивый. Как?
— Так точно!
— А теперь гляди сюда. — Адмирал извлек из кармана кальку, расстелил ее на подоконнике:
— Чертежи читаешь?
— Приходилось.
— Новый жилой дом, только что сдали строители. Семейные офицеры получат отдельные квартиры. Ты — самую плохую. Знаешь, почему?
— Нет.
— Чтобы организовал ремонт. Со своей квартирой будешь возиться, глядишь, и другим перепадет. Дети у тебя есть?
— Трое.
— Повтори.
— Имею троих детей мужского пола, товарищ адмирал!
— Тогда отставить, получишь квартиру в доме для многодетных. Там теплее, и жены по очереди за детьми смотрят.
— Мне бы с экипажем...
— Предупреждаю, Елкин, будешь пререкаться, арестую. А теперь иди к командиру и передай, что через час я его жду у себя. И последнее... Чтобы ни один ваш офицер на «Воровский» ни ногой. Вы еще права не заработали. Кальсоны носишь?
— Никак нет.
— С этого дня носи. И других предупреди. Лично проверю. Здесь такие ветры — летом задницу отморозишь, а мне офицеры без задницы не нужны. Чем вы тогда думать будете?
— Ты в Гремихе первый раз?
— Второй. На «Воровском» заходили, когда шли на стажировку в Лицу.
— Зачем тогда спрашиваешь? Только что «Воровский» ошвартовался. Вся Гремиха на третьем причале. Туземцы, что ты с них возьмешь. Люди радости хотят, разнообразия. А у нас одна радость — служба. Пойдем казарму смотреть.
Казарма выглядела образцово-показательной: инструкции под стеклом, коечки заправлены, прикроватные коврики в точном соответствии с уставом. Муртазаев придирчиво проверил постельное белье, заглянул в тумбочки. У дневального был такой вид, словно его поразил гром. Видно, комдива здесь побаивались.
— Такой казарма должна быть всегда, Елкин. Будет хуже — спущу шкуру. Без шкуры ты будешь очень некрасивый. Как?
— Так точно!
— А теперь гляди сюда. — Адмирал извлек из кармана кальку, расстелил ее на подоконнике:
— Чертежи читаешь?
— Приходилось.
— Новый жилой дом, только что сдали строители. Семейные офицеры получат отдельные квартиры. Ты — самую плохую. Знаешь, почему?
— Нет.
— Чтобы организовал ремонт. Со своей квартирой будешь возиться, глядишь, и другим перепадет. Дети у тебя есть?
— Трое.
— Повтори.
— Имею троих детей мужского пола, товарищ адмирал!
— Тогда отставить, получишь квартиру в доме для многодетных. Там теплее, и жены по очереди за детьми смотрят.
— Мне бы с экипажем...
— Предупреждаю, Елкин, будешь пререкаться, арестую. А теперь иди к командиру и передай, что через час я его жду у себя. И последнее... Чтобы ни один ваш офицер на «Воровский» ни ногой. Вы еще права не заработали. Кальсоны носишь?
— Никак нет.
— С этого дня носи. И других предупреди. Лично проверю. Здесь такие ветры — летом задницу отморозишь, а мне офицеры без задницы не нужны. Чем вы тогда думать будете?
Про Муртазаева рассказывали такую историю: талантливый моряк, подводник, ас, он быстро сделал карьеру, став командиром Средиземноморской эскадры. И тут вопреки заповедям Корана вдруг запил. На него плохо действовало обилие американских кораблей в теплой луже, по недоразумению называемой морем. Надравшись, он выходил на мостик и начинал костерить янки на татарском языке, сопровождая слова выразительными жестами. Одна из фотографий «воинственного монгола» попала на страницы какого-то популярного американского журнала, кажется, «Ньюсуик». Вышел скандал.
Главком вызвал Муртазаева в Москву и спросил:
— Скажи, что мне с тобой делать? Контр-адмирал, не дрогнув, изрек:
— Назначить командующим флотом. Вы не пожалеете, товарищ главнокомандующий.
Главком удивленно покачал головой:
— Пойдешь командиром дивизии атомных лодок в Гремиху. Выведешь дивизию в передовые, тогда поговорим. И имей в виду, в Гремихе нет сухого закона.
— Зато там не так жарко, — парировал намек Муртазаев.
Командир Иоканьгской военно-морской базы был хорошим моряком, но плохим организатором, да и зона ответственности у него ограниченная. И Муртазаев фактически стал хозяином здешних мест. На отдаленный заполярный гарнизон опустилась тень татаро-монгольского ига.
Воцарению Муртазаева предшествовало знамение: в Иоканьгской военно-морской базе построили дворец культуры, принимать его прибыла специальная комиссия политуправления флота. Пока корабль швартовался, дворец культуры сгорел дотла, одни головешки остались. Члены высокой комиссии походили по пожарищу, повздыхали и решили, что нести культуру в Гремиху дорого и опасно.
Гремиха в те времена являлась одним из удивительнейших мест на земле. Мысль построить в ней военно-морскую базу могла прийти в голову разве что параноику, отсюда и странности. Связь с материком — только водным и воздушным путями, ограниченными суровыми погодными условиями. Случалось, туземцы неделями не получали почты, и тогда над поселком тарахтел гидросамолет, биплан времен Второй мировой войны. Если погода позволяла, самолет усаживался в бухте, если нет, — летчик сбрасывал на городской стадион мешки с почтой. Мешки лопались от ударов о каменистую почву, ветерок разносил письма и газеты по всей Гремихе, люди выковыривали их из снега, собирали по болотам. Положение усложнялось тем, что заполярный гарнизон находился в зоне радиомолчания, ни телевизоры, ни обычные бытовые приемники не принимали, да и спецаппаратура работала плохо.
Наверху кому-то ударила в голову идея построить железную дорогу, идея провалилась, но в поселке долгое время существовала штатная должность начальника железнодорожного вокзала, имелось и лицо, ее исполняющее.
Самым красивым зданием в гарнизоне считался камбуз береговой базы: высокие потолки, венецианские окна, превосходная акустика. В Гремихе под напором ветра обычные-то окна не выдерживали, приходилось устанавливать третью раму, а уж венецианские... Но не только этим характеризовалось замечательное сооружение, к камбузу не были подведены ни водопровод, ни канализация, ни электричество. По замыслу проектантов пищу на камбузе должны были готовить на кострах. Чтобы избежать пожаров, начальство превратило здание камбуза в шкиперский склад. Офицеры и личный состав питались в бараке, где ветром с головы срывало шапки. В жилом городке вода не поднималась выше второго этажа, отопление не достигало четвертого, пятые этажи пустовали, и там поселились привидения.
Оторванная от мира, лишенная телевидения, радио, Гремиха, сама того не ведая, жила по Божеским законам — некое северное поселение добрых самаритян, которые никогда не оставят ближнего своего в беде, не воруют, не лгут, а если и прелюбодействуют, то исключительно по острой нужде. Такие самаритяне, оказавшись на Большой порочной земле, поражали соплеменников своим простодушием и незлобивостью. Из пляжной, похотливо урчащей толпы где-нибудь в Крыму сразу можно было выделить гремиханца по наивным глазам и забывчивости брать на рынке сдачу.
Таким образом, благополучно миновав так и не построенный социализм, они находились где-то уже на пути в Светлое Манящее Будущее.
В Гремихе даже с флорой происходили необъяснимые науке явления. Например, в штабе дивизии в служебной каюте механиков на подоконнике стоял зиго кактус с суставчатыми листьями, на конце которых временами вспыхивали алые цветочки. Механики, понятное дело, дули в каюте спирт, а опивками орошали горшок с растением. Уже через месяц кактус бурно разросся, сочные дольки его набрякли, потускнели, а цветы приобрели алкогольно-синюшный оттенок. Стоило прекратить орошение, как листья спившегося зиго кактуса усыхали, а цветы опадали. Сто граммов разбавленного «шила» возвращали растению цветущий вид.
Вот такая удивительная картина открылась соколиному взору восточного владыки. Другой бы плюнул и стал бы жить, как все. Но не таким был Николай Федорович Муртазаев по прозвищу Чингисхан. Порядок он наводил огнем и мечом, а одновременно строил, возводил, улучшал и облагораживал окружающую действительность. Именно при нем были воздвигнуты Дом офицеров флота, бассейн, телевизионная станция, а гремиханцы впервые за много лет вспомнили вкус настоящего хлеба.
Первым делом он собрал тыловиков, строителей и сказал:
— Образцово-показательный береговой камбуз должен работать через две недели. Склад для шкиперского имущества построить в тот же срок... или выгоню всех к чертовой матери!
Тыловики и строители глянули на комдива и поняли: точно, выгонит и уволит, а возможно, и прикажет выпороть на поселковой площади кнутом. С него станется. Через десять дней камбуз напоминал учебный зал школы поваров и коков: подвели воду, электричество, канализацию, установили котлы, на обеденных столах — мыслимо ли это? — скатерти, горшки с цветами, а на стенах красочно оформленные нормы котлового довольствия и ласкающая взор наглядная агитация. Превращение шкиперского склада в камбуз на Муртазаева особого впечатления не произвело, он сел во главе стола в кают-компании, поковырял вилкой в закуске, принялся за первое блюдо, отложил ложку и тихо спросил:
— Кто готовил? Такое подводникам есть нельзя.
Через три минуты перед ним вырос здоровенный краснорожий мичман в поварском колпаке.
Комдив брезгливо оглядел его и заключил:
— Десять суток ареста. Посадить сегодня же.
И принялся за второе.
Кока, готовящего второе, постигла та же участь. Прибежал расстроенный майор, начальник продовольственной службы:
— Товарищ адмирал, вы посадили моих коков на гауптвахту. Кто будет готовить?
Муртазаев удивился:
— То есть, как кто? Вы!
А на другой день майора собирали в дорогу. Офицерской гауптвахты в Гремихе не было, и тому предстоял путь на пароходе до Мурманска. Комдив собрал коков с подводных лодок, выбрал самых способных, и подводники с изумлением узнали, что из поставляемых им продуктов можно приготовить соляночку сборную, московский борщ, печь пирожки и оладьи, а по праздничным дням изготовлять торты.
Затем Чингисхан занялся бытоустройством. Начал с того, что всех строителей и сотрудников морской инженерной службы велел переселить на пятые этажи блочных пятиэтажек. Привидениям пришлось потесниться, а тепло и воду стали теперь подавать на все этажи без исключения. В считанные дни был проложен полевой армейский водопровод, по которому на причалы поступала вода, а чтобы трубы в морозы не полопались, их спрятали в деревянные короба, набитые опилками. За каждым экипажем подводной лодки были закреплены двадцать метров короба, команды вместо физзарядки по утрам утепляли, заметали их снегом и следили за сохранностью.
Многие проблемы решались комдивом неожиданно и просто. Например, с обеспечением торпедных стрельб. Корабли обеспечения флот выделял редко и неохотно — до Гремихи двести миль лопатить, себе дороже. Одной солярки сколько сожжешь. У причала, где лепились вспомогательные суда, издавна стояла древняя плавбаза «Аякс». Лет семь посудина не выходила в море, и считалось, что она тут же, на рейде, затонет. Муртазаев вызвал командира плавбазы к себе, приказал в жесткие сроки произвести ремонт, сдать курсовые задачи и выйти на обеспечение торпедных стрельб. И плавбаза заплавала, как миленькая.
Реформы коснулись многих сторон жизни, в том числе и боевой подготовки. Первыми жертвами пали командиры дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры изнывали от скуки, теряли квалификацию. Какая там учеба? Какие занятия? До вечера бы дотянуть. Одним погожим деньком Муртазаев поднялся на борт средней подводной лодки и приказал командиру выйти в море, в базу командир вернулся уже без допуска к самостоятельному управлению кораблем. Из восьми командиров погорели четверо. Асы-подводники, участники многих походов, возмутились, написали жалобу, из штаба флота посыпались тревожные телеграммы. Тем же вечером все четверо получили по пакету, в которых лежали билеты на пароход и предписание в штаб флота, где им предлагалось пересдать зачеты на самостоятельное управление кораблем. Через две недели командиры вернулись из Североморска подавленные, по их глазам можно было судить, что они стали свидетелями всемирного потопа. Семинары по командирской подготовке превратились теперь в мамаево побоище. Седовласые офицеры, вспомнив курсантские годы, заново научились писать шпаргалки. Некоторые даже пытались выкрасть у Чингисхана план проведения занятий с подготовленными ответами, но коварный азиат в самую последнюю минуту менял тему. Семинары обычно начинались так: восточный владыка усаживался за стол, рыскал глазами беркута по перепуганной аудитории и спрашивал:
— Елкин здесь?
Главком вызвал Муртазаева в Москву и спросил:
— Скажи, что мне с тобой делать? Контр-адмирал, не дрогнув, изрек:
— Назначить командующим флотом. Вы не пожалеете, товарищ главнокомандующий.
Главком удивленно покачал головой:
— Пойдешь командиром дивизии атомных лодок в Гремиху. Выведешь дивизию в передовые, тогда поговорим. И имей в виду, в Гремихе нет сухого закона.
— Зато там не так жарко, — парировал намек Муртазаев.
Командир Иоканьгской военно-морской базы был хорошим моряком, но плохим организатором, да и зона ответственности у него ограниченная. И Муртазаев фактически стал хозяином здешних мест. На отдаленный заполярный гарнизон опустилась тень татаро-монгольского ига.
Воцарению Муртазаева предшествовало знамение: в Иоканьгской военно-морской базе построили дворец культуры, принимать его прибыла специальная комиссия политуправления флота. Пока корабль швартовался, дворец культуры сгорел дотла, одни головешки остались. Члены высокой комиссии походили по пожарищу, повздыхали и решили, что нести культуру в Гремиху дорого и опасно.
Гремиха в те времена являлась одним из удивительнейших мест на земле. Мысль построить в ней военно-морскую базу могла прийти в голову разве что параноику, отсюда и странности. Связь с материком — только водным и воздушным путями, ограниченными суровыми погодными условиями. Случалось, туземцы неделями не получали почты, и тогда над поселком тарахтел гидросамолет, биплан времен Второй мировой войны. Если погода позволяла, самолет усаживался в бухте, если нет, — летчик сбрасывал на городской стадион мешки с почтой. Мешки лопались от ударов о каменистую почву, ветерок разносил письма и газеты по всей Гремихе, люди выковыривали их из снега, собирали по болотам. Положение усложнялось тем, что заполярный гарнизон находился в зоне радиомолчания, ни телевизоры, ни обычные бытовые приемники не принимали, да и спецаппаратура работала плохо.
Наверху кому-то ударила в голову идея построить железную дорогу, идея провалилась, но в поселке долгое время существовала штатная должность начальника железнодорожного вокзала, имелось и лицо, ее исполняющее.
Самым красивым зданием в гарнизоне считался камбуз береговой базы: высокие потолки, венецианские окна, превосходная акустика. В Гремихе под напором ветра обычные-то окна не выдерживали, приходилось устанавливать третью раму, а уж венецианские... Но не только этим характеризовалось замечательное сооружение, к камбузу не были подведены ни водопровод, ни канализация, ни электричество. По замыслу проектантов пищу на камбузе должны были готовить на кострах. Чтобы избежать пожаров, начальство превратило здание камбуза в шкиперский склад. Офицеры и личный состав питались в бараке, где ветром с головы срывало шапки. В жилом городке вода не поднималась выше второго этажа, отопление не достигало четвертого, пятые этажи пустовали, и там поселились привидения.
Оторванная от мира, лишенная телевидения, радио, Гремиха, сама того не ведая, жила по Божеским законам — некое северное поселение добрых самаритян, которые никогда не оставят ближнего своего в беде, не воруют, не лгут, а если и прелюбодействуют, то исключительно по острой нужде. Такие самаритяне, оказавшись на Большой порочной земле, поражали соплеменников своим простодушием и незлобивостью. Из пляжной, похотливо урчащей толпы где-нибудь в Крыму сразу можно было выделить гремиханца по наивным глазам и забывчивости брать на рынке сдачу.
Таким образом, благополучно миновав так и не построенный социализм, они находились где-то уже на пути в Светлое Манящее Будущее.
В Гремихе даже с флорой происходили необъяснимые науке явления. Например, в штабе дивизии в служебной каюте механиков на подоконнике стоял зиго кактус с суставчатыми листьями, на конце которых временами вспыхивали алые цветочки. Механики, понятное дело, дули в каюте спирт, а опивками орошали горшок с растением. Уже через месяц кактус бурно разросся, сочные дольки его набрякли, потускнели, а цветы приобрели алкогольно-синюшный оттенок. Стоило прекратить орошение, как листья спившегося зиго кактуса усыхали, а цветы опадали. Сто граммов разбавленного «шила» возвращали растению цветущий вид.
Вот такая удивительная картина открылась соколиному взору восточного владыки. Другой бы плюнул и стал бы жить, как все. Но не таким был Николай Федорович Муртазаев по прозвищу Чингисхан. Порядок он наводил огнем и мечом, а одновременно строил, возводил, улучшал и облагораживал окружающую действительность. Именно при нем были воздвигнуты Дом офицеров флота, бассейн, телевизионная станция, а гремиханцы впервые за много лет вспомнили вкус настоящего хлеба.
Первым делом он собрал тыловиков, строителей и сказал:
— Образцово-показательный береговой камбуз должен работать через две недели. Склад для шкиперского имущества построить в тот же срок... или выгоню всех к чертовой матери!
Тыловики и строители глянули на комдива и поняли: точно, выгонит и уволит, а возможно, и прикажет выпороть на поселковой площади кнутом. С него станется. Через десять дней камбуз напоминал учебный зал школы поваров и коков: подвели воду, электричество, канализацию, установили котлы, на обеденных столах — мыслимо ли это? — скатерти, горшки с цветами, а на стенах красочно оформленные нормы котлового довольствия и ласкающая взор наглядная агитация. Превращение шкиперского склада в камбуз на Муртазаева особого впечатления не произвело, он сел во главе стола в кают-компании, поковырял вилкой в закуске, принялся за первое блюдо, отложил ложку и тихо спросил:
— Кто готовил? Такое подводникам есть нельзя.
Через три минуты перед ним вырос здоровенный краснорожий мичман в поварском колпаке.
Комдив брезгливо оглядел его и заключил:
— Десять суток ареста. Посадить сегодня же.
И принялся за второе.
Кока, готовящего второе, постигла та же участь. Прибежал расстроенный майор, начальник продовольственной службы:
— Товарищ адмирал, вы посадили моих коков на гауптвахту. Кто будет готовить?
Муртазаев удивился:
— То есть, как кто? Вы!
А на другой день майора собирали в дорогу. Офицерской гауптвахты в Гремихе не было, и тому предстоял путь на пароходе до Мурманска. Комдив собрал коков с подводных лодок, выбрал самых способных, и подводники с изумлением узнали, что из поставляемых им продуктов можно приготовить соляночку сборную, московский борщ, печь пирожки и оладьи, а по праздничным дням изготовлять торты.
Затем Чингисхан занялся бытоустройством. Начал с того, что всех строителей и сотрудников морской инженерной службы велел переселить на пятые этажи блочных пятиэтажек. Привидениям пришлось потесниться, а тепло и воду стали теперь подавать на все этажи без исключения. В считанные дни был проложен полевой армейский водопровод, по которому на причалы поступала вода, а чтобы трубы в морозы не полопались, их спрятали в деревянные короба, набитые опилками. За каждым экипажем подводной лодки были закреплены двадцать метров короба, команды вместо физзарядки по утрам утепляли, заметали их снегом и следили за сохранностью.
Многие проблемы решались комдивом неожиданно и просто. Например, с обеспечением торпедных стрельб. Корабли обеспечения флот выделял редко и неохотно — до Гремихи двести миль лопатить, себе дороже. Одной солярки сколько сожжешь. У причала, где лепились вспомогательные суда, издавна стояла древняя плавбаза «Аякс». Лет семь посудина не выходила в море, и считалось, что она тут же, на рейде, затонет. Муртазаев вызвал командира плавбазы к себе, приказал в жесткие сроки произвести ремонт, сдать курсовые задачи и выйти на обеспечение торпедных стрельб. И плавбаза заплавала, как миленькая.
Реформы коснулись многих сторон жизни, в том числе и боевой подготовки. Первыми жертвами пали командиры дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры изнывали от скуки, теряли квалификацию. Какая там учеба? Какие занятия? До вечера бы дотянуть. Одним погожим деньком Муртазаев поднялся на борт средней подводной лодки и приказал командиру выйти в море, в базу командир вернулся уже без допуска к самостоятельному управлению кораблем. Из восьми командиров погорели четверо. Асы-подводники, участники многих походов, возмутились, написали жалобу, из штаба флота посыпались тревожные телеграммы. Тем же вечером все четверо получили по пакету, в которых лежали билеты на пароход и предписание в штаб флота, где им предлагалось пересдать зачеты на самостоятельное управление кораблем. Через две недели командиры вернулись из Североморска подавленные, по их глазам можно было судить, что они стали свидетелями всемирного потопа. Семинары по командирской подготовке превратились теперь в мамаево побоище. Седовласые офицеры, вспомнив курсантские годы, заново научились писать шпаргалки. Некоторые даже пытались выкрасть у Чингисхана план проведения занятий с подготовленными ответами, но коварный азиат в самую последнюю минуту менял тему. Семинары обычно начинались так: восточный владыка усаживался за стол, рыскал глазами беркута по перепуганной аудитории и спрашивал:
— Елкин здесь?
Елкин вставал.
— Я знаю, что ты, шайтан, все документы знаешь наизусть! Чтобы не портить картины, убирайся вон. Подменишь оперативного дежурного, а его отправь на занятия.
Офицеры, получившие двойки, тут же переводились на казарменное положение, у служебных комнат выставлялись часовые из «годков», с ними не договоришься. И кривая успеваемости резко пошла вверх.
— Я знаю, что ты, шайтан, все документы знаешь наизусть! Чтобы не портить картины, убирайся вон. Подменишь оперативного дежурного, а его отправь на занятия.
Офицеры, получившие двойки, тут же переводились на казарменное положение, у служебных комнат выставлялись часовые из «годков», с ними не договоришься. И кривая успеваемости резко пошла вверх.
Немає коментарів:
Дописати коментар