Пленники десятого отсека.

После того, как вся страна узнала содержание записки капитан –лейтенанта Дмитрия Колесникова, о том, что в девятом отсеке было 23 человека, что в конечном итоге из них подняли на поверхность двенадцать тел, мне невольно вспомнилась подводная морская быль, которая произошла на Северном флоте в 1972 году. В том  году родился самый старший из тех, кто оказался в девятом отсеке «Курска» - старший мичман Виктор Кузнецов.

Вот эта история. Так уж получилось символически, что тогда в ней были задействованы тоже двенадцать человек. И происходило это также в концевом отсеке, но только не в девятом, а в десятом.

Утром 24 февраля 1972 года на командный пункт Северного флота поступила информация, что в Северной Атлантике, после пожара на глубине, всплыла атомная подводная лодка «К-19», находившаяся на боевой службе. Лодка не имеет хода, на борту есть человеческие жертвы. Лодка возвращалась с боевого патрулирования, до прибытия в базу оставалось 8 суток. В 10.32 в отсеках взревел сигнал аварийной тревоги: «Пожар в девятом отсеке». Несколько дней до этого в отсеке лопнул трубопровод системы рулевого управления, вылилось наружу около 500 литров гидравлического масла. Неисправность устранили, масло собрали, но какая-то из этих двух операций была выполнена некачественно. Через несколько дней в электроприбор для дожига угарного газа попала капля гидравлического масла. Она то и стала причиной пожара. Несмотря на мужественные действия экипажа, погасить пожар не удалось, он распространился в восьмой отсек, угарный газ распространяется до 5 отсека. Итог аварии – 28 человек погибло во время пожара, один матрос был смыт волной при переходе на крейсер «Александр Невский», один офицер получил смертельную травму во время шторма на плавбазе «Магомет Гаджиев». Как принято было в то время, отечественная пресса о случившемся молчала.

Я не останавливаюсь на деталях этой аварии, хочу только подробно осветить то, что происходило в концевом десятом отсеке, соседнем с тем отсеком, в котором начался пожар. Рассказать лишь потому, чтоб показать возможности подводников, оказавшихся в экстремальной ситуации. Просто я вспомнил об этом, когда вся страна не могла представить себе, что творится с подводниками «Курска», заточёнными в корпусе лодки на дне Баренцева моря.

Десятый отсек на этой лодке жилой. Объём отсека – 139 кубических метров, но он весь заполнен различной техникой. Остаётся узкий 5-метровый проход, разделяющий восемь коек для матросов в два яруса, да две каюты: офицерская каюта с тремя постелями и каюта начальника секретной части. Здесь же находятся два торпедных аппарата и солидный запас торпед.

В то утро в отсеке спали 12 человек: два офицера – капитан-лейтенанты Борис Поляков, Владимир Давидов, три мичмана, семь матросов.

О том, что происходило в отсеке лучше всего рассказал командир группы дистанционного управления Б.Поляков, он отдыхал в каюте после того, как сменился на пульте в 4 часа утра.

«По сигналу тревоги опытный подводник знает что делать: существует Устав корабельной службы и Руководство по борьбе за живучесть, в которых расписано каждое движение. Так и тогда, вскочив по сигналу аварийной тревоги, прежде чем анализировать ситуацию, мы задраили отсек, изолировав его от остальной части лодки. И лишь потом осознали своё положение.

 О том, что пожар произошёл в соседнем, девятом отсеке, нам могли и не сообщать – гул пламени доносился до нас, всё сильнее накалялась непроницаемая переборка. Я оказался старшим по званию и должности и принял командование отсеком на себя. В первую очередь требовалось установить связь с центральным постом. Однако командир БЧ-5 не отвечал. По-видимому, он включил на постоянную связь тот отсек, в котором положение самое критическое, чтобы не пропустить сообщение, от которого могла зависеть судьба лодки. Помимо громкоговорящей связи существует и второй канал – аварийный телефон, но он молчал.

Минут через пятнадцать люди стали падать и извиваться, как ужи. Значит система вентиляции была негерметична, и угарный газ всё же поступал в отсек. Я ещё раз прошёлся по всем клапанам специальным ключом, в одном месте даже сломал головку.

В десятом отсеке есть глубиномер, и по нему мы следили за отчаянными попытками остальной части экипажа всплыть на поверхность. Установлен здесь и дифферентометр, за показаниями которого мы наблюдали с не меньшим волнением. Все знали, как тонут лодки – с дифферентом на корму или на нос, пока же всё шло нормально. Неприятнее всего было то, что очень скоро мы оказались в полной темноте – электропроводка сгорела одной из первых.

Момент всплытия мы определили сразу. Более того, по тому, как нас закачало, мы поняли, что надвигается шторм. И сразу все почувствовали облегчение – мы покинули враждебную стихию морской пучины. Никто из нас тогда не мог и предположить, во что выльется наше вынужденное заточение».

Вот теперь давайте представим себе положение этих двенадцати человек, оказавшихся в ловушке в тесном помещении, в полной темноте и с запасом воздуха, доступ которого в любой момент мог прекратиться. Связи с внешним миром нет, что происходит с лодкой, удалось ли локализовать пожар, они не знают. У каждого подспудная мысль, что лодка в любую минуту может пойти ко дну. Полная беспомощность в собственном спасении, неизвестно, что в девятом отсеке, стоит только попытаться приоткрыть переборочный люк, вдохнуть полглотка воздуха, чтоб упасть замертво от угарного газа. И не известно, в каком состоянии находятся другие отсеки в нос – восьмой, седьмой… А может в лодке в живых остались одни они? И помощи ждать не от кого.

Но вернёмся к рассказу очевидца: «Сложность нашего положения усугублялась тем, что мы были обречены на бездействие, в то время как остальные члены экипажа боролись за спасение корабля. Поэтому я решил посадить одного человека на связь. Этот вахтенный лежал на двух торпедах и на них спал. Другие самым тщательным образом приготовились к осаде огнём и водой: проверили герметизацию, закрепили торпеды и оборудование перед предстоящим штормом.

День пролетел незаметно. К вечеру нам удалось связаться по аварийному телефону с командиром первого отсека Завариным. Это было настоящее чудо: огонь прожигал насквозь даже металлические переборки, а кабель между концевыми отсеками уцелел. Заварин сказал мне, что вызволить нас из отсека нет никакой возможности – в девятом настоящая топка, но о нас помнят и делают всё, чтобы помочь Нам приказывали также не пытаться освободиться самостоятельно: проход по загазованным отсекам и, возможно, радиоактивным отсекам означал бы верную смерть».

Перед этим разговором по телефону командир первого отсека Валентин Заварин по приказанию центрального поста с аварийной партией производил эвакуацию людей из кормовых отсеков. Отсеки были настолько задымлены, что луч фонаря тонул буквально в метре. Стояла нестерпимая жара. Когда Заварин отдраил переборку восьмого отсека, его взору предстала страшная картина: там лежали погибшие. О том, чтобы пробраться в девятый отсек нечего было и думать. А за ним ещё и десятый, в котором вообще не понятно что творится. Теперь же, после установления связи с 10-м отсеком стало ясно, что в нём 12 человек и им надо помогать.

Б.Поляков вспоминает: «В первую очередь наши товарищи постарались обеспечить нас самым необходимым – воздухом. Хорошее знание всех систем позволило быстро найти решение. Огню не удалось уничтожить трубопровод для дифферентовки лодки, по которому обычно подаётся вода. Теперь по ней стали подавать воздух, а по системе питьевой воды и через кингстон глубиномера снималось избыточное давление и удалялся углекислый газ.

Не скажу, что нам дышалось, как на берегу моря. Воздух шёл нагретый, с густым запахом масла. Впоследствии мы соорудили нечто вроде фильтра в из куска шерстяного одеяла, чтобы ослабить постоянный привкус масла в горле. Но и этот воздух мы экономили, как могли. Все, кто не были заняты делом, лежали, чтобы расходовать минимум кислорода.

Ночь мы не спали, хотя и делать было нечего. В какой-то момент мы обсудили создавшееся положение и всевозможные варианты.

По моему мнению, надежды на то, чтобы выбраться из отсека, пока лодка ещё в море, у нас не было. Пожар в соседнем отсеке бушевал до сих пор, и переборочный люк наверняка прикипел. Так что мне казалось, что вызволить нас смогут только на заводе в Полярном, провентилировав зараженные отсеки и вырезав переборку автогеном. До берега идти на буксире суток десять, да прибавьте к этому несколько дней, пока подойдёт помощь. Короче, сказал я, мы здесь засели дней на пятнадцать, и из этого будем и исходить. Мои предположения не сбылись…

Как Робинзон после кораблекрушения, на второй день мы провели полную инвентаризацию имущества. После воздуха следующей жизненной необходимостью была вода.

В десятом отсеке находится одна из цистерн пресной воды объёмом 6,1 кубических метра, однако к концу плавания она была пустой. Но мы знали, что в каждой цистерне всегда есть мёртвый запас – вода, находящаяся ниже уровня водозаборника.

Мы обвязали оказавшегося среди нас трюмного матроса верёвкой и осторожно спустили его в трюм с миской и куском шланга для отсоса. Через некоторое время раздался его голос: «Держите!» В люке нащупали полную миску. Вкус у воды оказался специфическим, но об этом никто не думал. В темноте мы не могли видеть и её цвет, как потом выяснилось, от ржавчины она была густого жёлтого цвета.

Хотя мы не знали, на сколько дней нам хватит этой воды, оснований для паники не было. Дело в том, что подводная лодка всегда обильно потеет: на борту температура 20-22 градуса, а за бортом минус 4. Если бы вода в цистерне кончилась, нам достаточно было промокать тряпками запотевшие поверхности, а потом выжимать их в ту же миску. Так что водой я никого не ограничивал –пили сколько хотели.

С пищей было сложнее. Разумеется, и десятый отсек имел неприкосновенный запас. Но в плавании многим здоровым матросам еды не хватало или просто хотелось вкусного, так что в наличии части НЗ не оказалось. Мы нашли три пятисотграммовые пачки сахара, три банки сгущёнки, три банки квашеной капусты, две упаковки макарон, человек на десять каждая, три трёхлитровых банки сливочного масла не первой свежести и в неограниченном количестве соль. Не так много на двенадцать человек на пятнадцать дней! Но тогда мы ещё не думали о том, сколько же времени нам придётся провести в этой мышеловке.

С продуктами поступили так: утром каждый получал свою дневную порцию, прямо скажем, более чем скромную, - и дальше делал с ней, что хотел. Некоторые съедали сразу, другие растягивали на весь день. Правда и у хороших едоков особого аппетита все эти дни не было.

Из спасательных средств обнаружили только четыре аппарата индивидуального дыхания – лишь четверо из отсека должны были заступать на посты по боевой тревоге. Но в одном из них баллончики, заправленные кислородрм, оказались пустыми. И всё же, по очереди дыша кислородом, нам всем удалось встать на ноги, откачать даже серьёзно отравившихся моряков.

Из других полезных вещей нашли магнитофон, только музыку мы так и не послушали. Я тут же реквизировал батарейки – в отсеке была 2,5 вольтовая лампочка, которую с помощью батареек зажигали ненадолго. Лишь несколько раз мы зажигали его, чтоб посмотреть иногда на переборку с девятым отсеком или просто друг на друга. А потом батарейки сели, и мы погрузились в полную тьму.

На второй день мы в последний раз связались с внешним миром. Я доложил обстановку командиру корабля Кулибабе и старшему в походе Нечаеву. Старый подводник дал мне несколько практических советов: «Ты там, главное, гальюн обустрой. Пользуйтесь пустыми банками, а заливай всё это дело гидравликой».

Мне приказали также принимать самые жёсткие меры, если кто-то из «пленников» не выдержит и попытается прорваться на «свободу». Такая попытка могла закончиться гибелью для всех. После этого разговора телефон замолк совсем.

В один из первых дней слёг матрос срочной службы, начальник секретной части. Он жаловался на почки, его знобило. Именно на него и был израсходован обнаруженный среди припасов спирт. Мы пропитали им простыни, завернули матроса и навалили на него одеял. Больной пропотел и почувствовал себя лучше.

С самого начала я избрал своим местом постель у самой переборки с девятым отсеком. Её состояние постоянно внушало опасения – от жара металл пузырился. Нам приходилось набирать в отсек через специальный заборник забортную воду и плескать её на переборку для охлаждения. После этого мы некоторое время чувствовали себя, как в парилке, но люк в переборке остывал. Кроме того, с этого места я мог контролировать весь отсек и в случае паники помешать попытке выбраться наружу. На трёх человек я мог полагаться, как на себя. Вязать нам, правда, никого не понадобилось, однако на пятый день нашего заточения ситуация стала критической.

Постепенно мы все начали замечать, что дышать становилось всё труднее. После пяти-шести шагов ощущение было такое, будто ты пробежал десяток километров. У всех постоянно болела  голова от углекислого газа, но боль становилась всё сильнее. Видимо, первый и центральный отсеки были загазованы настолько, что подача воздуха стала невозможной.

Сначала мы надеялись, что это – временные трудности. Но время шло, а положение только усугублялось. Кто-то предложил испытанный способ: намочить носовые платки мочой, зажать ими лицо и попытаться проскочить через загазованные девятый и, возможно, восьмой отсеки. Однако мне удалось убедить желающих испытать судьбу, что после едва закончившегося пожара и пронёсшегося  урагана вряд ли через отсеки можно будет пробраться быстро. К исходу дня мы, тем не менее, попрощались, некоторые даже поручили заботу о ближних тому, кто уцелеет.

Оставалась лишь одна надежда на товарищей, которые, наверное, знали, в каком положении мы оказались. Но смогут ли они помочь нам?

Они сделали невозможное – к вечеру 28 февраля поступление воздуха в десятый отсек было восстановлено. А на следующий день мы услышали за бортом шум винтов – это подошли спасательные суда

Надо сказать, что если темнота отняла у нас зрение, то слух вполне позволял ориентироваться во времени. День начинался с ритмичного шума мотора – к девятому отсеку подходил для осмотра катер. Примерно через час над лодкой зависал вертолёт – значит уже светло. Объявлялся подъём, хотя была ли в нём нужда? День заканчивался для нас, когда над морем спускалась темнота, и слышимые нами работы прекращались.

Все эти дни прошли в таком напряжении, что практически никто из нас не спал – так, иногда отключались на несколько  минут.

Важно было чем-то занять людей, поэтому распорядок у нас оставался флотский. После завтрака все в полной темноте принимались за приборку отсека – лодка обильно потела, и все металлические части приходилось протирать досуха; проверялась беспокоившая нас переборка девятого отсека. Потом отправлялись за добыванием воды, а ещё несколько человек шли пошарить за баллонами воздуха высокого давления. Когда лодка  стоит в базе, запасливые подводники всегда норовят, как белки, сделать запасы на время похода и прячут там банки с консервами. Сразу скажу, что все эти попытки  в полной темноте оказались безуспешными.

Сохранили мы и круглосуточную вахту. Кто-то постоянно находился на связи на аварийном телефоне, который так больше и не заговорил, и ещё один моряк дежурил у переборочной двери. Основной задачей этого вахтенного был контроль за её температурой, но оставалась и надежда услышать за нею голоса пришедших вызволить нас спасателей. Однако лишь на второй или третий день девятый отсек посетила аварийная партия. Потом огонь разгорелся ещё сильнее, и надежда наша угасла.

Помимо вахтенных обязанностей мы проводили время в бесконечных разговорах. Матросы в подробностях рассказывали свою жизнь на гражданке, один из них постоянно веселил нас анекдотами и сценками из жизни.

Так проходил день за днём, и постепенно мы потеряли им счёт».

Освобождение из плена.

Всё это время в центральном посту в сложнейшей ситуации принимали решения командир корабля Кулибаба и командир БЧ-5 Миняев. Именно благодаря их хладнокровию удалось сохранить лодку и спасти многих людей.

Через двое суток к лодке подошёл сухогруз «Ангарск», затем большой противолодочный корабль «Вице-адмирал Дрозд», спасательный буксир «СБ-38», крейсер «Александр Невский». Даже вертолётоносец, противолодочный крейсер «Ленинград», находящийся в момент аварии  в Чёрном море, подошёл. В операции по спасению участвовало более тридцати кораблей и судов ВМФ. По приказу Министра обороны ежедневно в район прилетали 2 самолёта, сбрасывали спасательные плоты, тёплую одежду, инструменты.

 Буксировка лодки проходила в тяжелейших штормовых условиях, достаточно сказать, что за три недели семь раз обрывались кабели электропитания со спасательного буксира. Мужественно работал экипаж вертолёта с БПК «Вице-адмирал Дрозд», эвакуировавший с «К-19» сорок человек, подавший на лодку аппараты индивидуального дыхания, продукты, тёплую одежду, фонари и даже бидон с горячим кофе. Инструкции запрещают полёты в штормовую погоду, но экипаж знал, что каждый вылет может означать чью-то спасённую жизнь. Вертолёт вручную выкатывали на палубу и человек тридцать матросов удерживали его, пока набирались обороты. По команде они отпускали её, через несколько секунд вертолёт был в воздухе. Так же с риском он садился на палубу.

В лодке осталась аварийная партия из восемнадцати измотанных до предела подводников. С борта БПК удалось высадить радиационную разведку и аварийную партию. К 18 марта удалось постепенно провентилировать отсеки, установить в каждом отсеке по три лампочки, найти и сложить тела погибших, добраться, наконец, до девятого отсека. В девятом отсеке картина была страшная: прогоревшие насквозь листы металла, расплавленные трубы, груды обгоревшего оборудования, среди которых лежали обугленные человеческие тела.

Было принято решение начать операцию по эвакуации из десятого отсека личного состава. Вперёд была послана спасательная группа в аппаратах индивидуального дыхания, имеющая по противогазу для каждого из 12-ти пленников. И вот, наконец, в ответ на крики спасателей по ту сторону переборки раздались радостные голоса. Моряки десятого отсека, так же, как и их товарищи, спасатели ждали этого момента двадцать четыре дня! Двадцать четыре дня неуверенности, тревоги и надежды.

Как и предполагалось, входной люк между девятым и десятым отсеками был наглухо заклинен. Поддули десятый отсек через трубопровод, по которому им до этого подавали воздух для дыхания, и люк открылся.

Наконец пленники увидели людей из внешнего мира. Первому же моряку тут же вручают дыхательный аппарат, но он передаёт его товарищу, тот - следующему, и так пока последнему не остаётся ничего другого, как его надеть.

Здесь же подводникам завязывают глаза, за много дней отвыкшие от света. Пробираться по горевшим отсекам они будут на ощупь, держась за спасателей. По девятому отсеку им пришлось почти ползти из-за завалов обгоревшего оборудования. И тут они, наверное, поняли, как был прав Борис Поляков, убедивший их, и не допустивший на пятые сутки отчаянную попытку вырваться из отсека.

Через несколько минут все 12 подводников оказались в зоне безопасности, а чуть позже вертолётами доставлены в медчасть надводного корабля.

Просыпались поздравительные телеграммы от правительства, Министра обороны, Главкома ВМФ, с соседних кораблей – все с беспокойством следили за ходом операцией.

Поздравили советских моряков и экипажи американских кораблей, которые постоянно находились в зоне действий по спасению лодки и даже предлагали свои услуги. Тем не менее, были приятны эти проявления солидарности и симпатии. И английские суда береговой охраны нашли себе применение в этой операции. По собственной инициативе они встали во главе каравана и принялись расчищать проход, чтобы избежать столкновения с рыболовецкими судами.

Лодку прибуксировали в базу 4 апреля.

Борису Александровичу Полякову удалось за эти долгие дни нахождения в отсеке предотвратить панику среди оказавшихся в изоляции подводников, организовать твёрдое управление ими, исключить их попытки выйти из отсека, и тем самым сохранить жизни всем, оказавшимся с ним в заточении в 10 отсеке.

Б.Поляков был представлен к званию Героя Советского Союза, но получил лишь орден Красной Звезды.