Случай в Норвежском море
И вот сейчас мне вспомнился один случай, который пришлось пережить несколько лет назад, и который чуть не стоил мне жизни, вернее жизни всего экипажа. Произошло это тоже в автономном плавании в Норвежском море в 1961 году. Командовал я тогда подводной лодкой 613 проекта С-269.
Был молодой, полон сил и энергии командир. Не прошло ещё и года с тех пор, как впервые “ухватился за заветные ручки телеграфов”. Гордость за доверенный корабль, за лодочку, красовавшуюся над правым карманом кителя, наполняла сердце. Четыре гранёных, догадываетесь, самых модных звёздочек капитан-лейтенанта. Что греха таить, как и все молодые офицеры, любил я, да и до сих пор люблю военно-морской шик. Есть в нём что-то такое привлекательное и романтичное. Может быть, со стороны сухого кабинетного начальника, да и со стороны устава и всей воинской службы это будет выглядеть, как нарушение формы одежды. Согласен с этим. Так оно и есть. И с настоящими нарушителями формы одежды, сам боролся и борюсь.
Итак, лодка была введена в короткие сроки в первую линию и вошла в состав боевого ядра Северного флота.
Автономные плавания, дальние походы в то время только начинались. И, естественно, что не только чувство гордости, но и ответственности наполняло всё мое существо. Вот оно долгожданное время. Я буду в море, вдали от родных берегов.
Поход в Норвежское море тогда, естественно, мне казался, чуть ли не кругосветным плаванием. Мне доверено выполнять боевую задачу, вести разведку. Обуревавшие меня чувства трудно передать
Готовились тщательно. А опыта таких плаваний было ещё недостаточно. И вот мы на позиции 13 июня 1961 года. Вы, наверное, обратили внимание на 13-е число. Да, в нём всё же что-то есть загадочное.
Первый день и первое погружение на рабочую глубину 170 метров. Идём на глубину, не спеша, делая остановки на 50, 100 и 150 метрах.
– Глубина 170 метров. Осмотреться в отсеках, – даётся команда по лодке.
И сразу же вслед за этим из седьмого по переговорной трубе доносится доклад, отрывистый и резкий, а, может быть, даже и истошный:
– Пробоина в седьмом. Фактически!
Объявляю по МКТУ:
– Аварийная тревога. Пробоина в седьмом отсеке, – командую автоматически.
Вот где вспомнились и пригодились наши усиленные тренировки по борьбе за живучесть, которые, откровенно говоря, порой надоедали. Не зря наша БЧ-V участвовала в соревнованиях на лучшую БЧ-V Северного флота и заняла в этих состязаниях 2-е место. А среди лодок своего проекта – 1-е место. В какие-то доли секунды вспомнился и Эмма Кульницкий, который ходил с нами на состязания.
Команды следовали автоматически, хотя, казалось бы, надо сначала оценить обстановку, взвесить свои возможности и потом принимать решения, как бороться за живучесть. Но это была уже не просто борьба за живучесть, а борьба за корабль, борьба за жизнь всего экипажа. Ведь под килём было более 3000 метров глубины. Это происходило ещё задолго до гибели “Трешера”.
От страшного свиста и шума связь с концевыми отсеками, конечно, была прервана. Переговорные трубы загерметизированы. А “Каштана” на наших лодках ещё не было. По кораблю раздался сигнал аварийной тревоги. Дифферент быстро рос на корму. Думать и соображать было некогда. Промедление каждой секунды грозило катастрофой, гибелью подводной лодки. В такой обстановке решения приходили сами, по интуиции, не раздумывая.
Отданные мною команды:
– Боцман, всплывать. Два мотора – полный вперёд. Продуть среднюю, – были мгновенно исполнены.
Получилось так, что для проверки трюмной помпы в 7-ом отсеке был послан старшина команды трюмных главный старшина Петров. Это было грубейшей ошибкой моего молодого, только что назначенного, инженер-механика старшего лейтенанта Лихачёва. Да, я этот момент по своей молодости, незначительному командирскому опыту упустил как-то из виду.
Но надо отдать должное Юрию Алексеевичу, что он сам мгновенно стал на колонки аварийного продувания. Клапан средней группы был открыт быстро. Сжатый воздух до 200 атмосфер с огромной силой, со свистом рванулся в цистерны средней группы, вытесняя из них воду и создавая положительную плавучесть.
21 июня 1965 года
Корпус от полного хода и от продувания средней группы содрогался и трясся, как от лихорадки. Но цепкие могучие объятья океана, со страшной силой ухватились за раненый корабль и не пускали его. Эти первые мгновенья показались вечностью. Казалось, уже прошло много минут, а, может быть, и часов, но глубиномер неизменно показывал 170 метров.
Механик был бледен, и с надеждой и мольбой следил за мной, за моими командами. Лоб покрылся испариной, глаза лихорадочно блестели. Но это был какой-то не естественный блеск, пожалуй, в них был тогда страх, граничащий с ужасом. Глаза и вся его фигура говорили: – «Ну, неужели, неужели всё…, неужели вот так, как-то по-глупому…. Неужели крышка, неужели такой нелепый и ужасный конец…?»
О себе трудно говорить, но мне, кажется, я тогда не думал о страхе, хотя твёрдо помнил, что, если я не справлюсь, как командир, то тогда всё…. Да, я твёрдо помню, что в тот момент у меня не было страха. Страх появился потом, после всего этого…, после всплытия, тогда, когда уже вся жизнь, подобно молнии пронеслась в моём сознании…
Немає коментарів:
Дописати коментар