Ольга Николаевна ГОНЧАРУК http://www.novayagazeta.ru/gulag/55638.html
| Фото Анны Артемьевой |
Родилась в 1925 году в селе Залучье Коломыйского района Ивано-Франковской области (это была территория Польши).
Июль 1945-го — арестована за связь с Украинской повстанческой армией, следствие шло в тюрьме райцентра Коломыя.
24 декабря 1945-го — приговорена к 10 годам исправительно-трудовых работ и 5 годам поражения в правах. Отбывала срок в лагерях Печоры и Инты (Коми АССР): работала в совхозе, на лесоповале, швеей на лагерном производстве.
Зима 1947-го — мать и младшего брата Ольги как членов семьи врага народа выслали в Печору. Сестру Соню приговорили к 10 годам лагерей, которые она полностью отбыла на Колыме.
Осень 1954-го — освободилась, отбыв срок.
1985-й — реабилитирована.
Работала швеей, живет в Печоре.
Барак под окном
— Вон, видите, барак под окнами? Раньше были бревна — и между ними пакля. Потом досками обшили, покрасили. Так всю жизнь и смотрю на него. Сейчас там квартиры, люди живут. А при мне общая комната была. Нам с мамой дали в ней угол, мы раскладушку купили. Потом стали расселять потихонечку…
Я родилась в 25-м году, а в 39-м пошла война. И так пошла, что до 45-го спокойно не стало. У нас знаете, как ходили: туды-сюды, туды-сюды. Сначала польско-немецкая война, потом немецко-русская, и всё не наша.
Когда пришли немцы, молодежь боялась их, потому что забирали в Неметчину, и тикбла в леса. Ушли немцы — русские пришли. А я за вас, русских, даже не знала, кто такой Сталин, у нас был вождь Пилсудский.
После войны парни у селе пошли в партизаны. У моего отца брат был, мой дядя. У него — три сына, они тоже убежали в лес. Но они мне родные! Я коров под лесом пасла, там с ними встречалась и передавала им еду. За это меня и выдали.
В мае война закончилась, а в июле меня и сестру Соню арестовали. Три месяца — и я уже поехала на Север. Там быстро оформляли. Кого ни за что — тех дольше держали. А мне быстро 10 лет дали.
Конечно, не верилось, что все 10 лет просижу. Думала: русские станут уходить — и постреляют нас, как немцы — евреев. Каждую ночь ложилась спать — и не знала, проснусь или во сне застрелят. Страх за моим плечом до сих пор стоит…
В Инту мы приехали молодые, кровь с молоком, поэтому большинству дали тяжелый труд. Як заработаем — так нас и кормят: кто норму выполнит — 900 граммов хлеба, кто нет — 600. Каждый старался вытягивать свои жилы, чтобы не голодовать.
Скоро я заболела цингой, попала в Печору, в лазарет. Врач пожалела меня, что я такая худая, и оставила в Печоре на швейном комбинате. Мы шили на заключенных: и штаны, и телогрейки, и одеяла, и всё-всё.
Жили мы дружно: и русские, и немцы, и латыши. Молодежь духом не падала. Собираемся — хи-хи да ха-ха. Кто хотел, мог повеселиться, поскакать. Там и кино было, и артисты приезжали. Я, правда, не ходила, не интересовалась. И с мужчинами дел не имела, что вы! Мне было дорого родным письмо написать, а больше ничего не надо.
 |
Ольга Гончарук (слева) на лесоповале. Коми АССР, 1948 год |
Маму выслали в 47-м году, за нас с сестрой. Не судили, просто пришли, сказали: «Мы вас вывозим. Собирайтесь». Собрали всех в районе, погрузили в вагоны — и в Коми. Сначала в землянках жили; когда я из лагеря вышла, этот угол в бараке дали… Мама, правда, уже больная была, лежачая. В 69-м она умерла. А сестра Соня свои 10 лет на Колыме отсидела, да так там и осталась. Мы с ней потом виделись. Раза три.
Отсидела я все 10 лет, от звонка до звонка. Вышла, в Печоре я устроилась в пошивочную мастерскую. Никому не рассказывала, что была осуждена, зачем? Сказала, что за длинным рублем приехала, по вербовке. Я не хотела, чтобы меня называли «бандеровка», «изменница родины». Вы знаете, как на нас смотрели, уж как презирали нас! Сына репрессированных в армию бы не взяли, за границу бы не пустили. Я за детей боялась!
Соседи, конечно, всё про меня знали. В одном бараке жили, по одной статье сидели. Вечерами собирались, песни пели, лагеря вспоминали… А на работе сказала, только когда перестройка пошла, когда всё открылося.
От детей мы тоже скрывали. Дочка, наверное, догадывалась, а сын… Ой, он такой шустрый! Когда учился в 10-м классе (1982 год. — Е. Р.), нашел мою справку об освобождении и в характеристике для школы написал: «Родители репрессированы».
Я пошла в школу, пришла к классной и сказала: «Немедленно уничтожьте. Сын не виноват, что мы с отцом сидели. Он родился в Печоре, он комсомолец. Не портите ему жизнь».
И она уничтожила.
Вот вы про радости мои спрашивали… Ой, да какие у меня радости были… Мечтала, чтобы глаза увидели свет белый, свободу. Не знала: дождусь или раньше кокнут? Вот такие были мечты.
Потом радость была, что мамку живой увидела, что сын в университет поступил. Сама-то я безграмотная. Когда арестовали, только азбуку знала. Азбуку! А тут я попала в лагерь, увидела пространство, узнала многих людей, всякие взгляды… Шить выучилась… Этим я довольна.
На родине мы жили небогато. Бедно жили, не то что теперь. Война была, холод, голод. Счастья я никогда не видела и ничего хорошего в жизни не могу вспомнить. Мне жалко моей молодости, что у меня ее не было, что я поздно стала мама… В лагере я не думала, что у меня будет семья, будут дети… На Украине у меня парня не было, откуда? Все, какие были, пошли на войну. Кто на войне не помер — ушли в партизаны. А партизаны все или в лагерях, или не живые.
Муж мой тоже был украинец, тоже отсидел 10 лет, вышел, жил в том же бараке. Все, кто выходил, — друг к другу присматривались: девчонки к парням, парни к девчонкам. Смотрели, кто кому подходит, шли и расписывались. Просто чтобы не остаться одному.
Сейчас я при деньгах, пенсию получаю… Даже прибавка есть за то, что сидела, 100 с чем-то рублив…
Что я вам, русским, сделала? Никому ничего. А молодость прошла ни за что.
 |
Бригада украинок. Печорлаг, 1948 год |
Немає коментарів:
Дописати коментар