Мне было тринадцать лет, когда
Сталин начал войну с Финляндией. Красная Армия перешла границу, и на следующий
день советский народ услышал по радио: «В городе Териоки восставшими рабочими и
солдатами образовано Временное народное правительство Финляндской Демократической
республики». Отец сказал: «Вот видишь, ни одна страна не сможет с нами воевать,
сразу же будет революция».
Я не поленился, достал карту,
посмотрел и сказал: «Папа, а ведь Териоки прямо рядом с границей. Похоже, что
наши войска вошли в него в первый же день. Не пойму — какое восстание и
народное правительство?» И вскоре оказалось, что я был абсолютно прав: у одного
мальчика из моего класса старший брат был в войсках НКВД и уже через несколько
месяцев по секрету рассказал ему, что он был среди тех, кто вслед за вошедшей в
Териоки пехотой Красной Армии ввозил туда товарища Отто Куусинена, руководителя
финской компартии. А впоследствии все стало широко известно. Вот тогда–то я,
почти еще ребенок, но, видимо, с зачатками понимания политики, впервые подумал:
«Как же может наше правительство так врать?»
А
через два с небольшим года, после нападения Гитлера, когда я, уже
пятнадцатилетний подросток, работал санитаром в эвакогоспитале на улице
Разгуляй, рядом с метро «Бауманская», я долго разговаривал с ранеными, которых
привозили из–под Ржева (ни один не пробыл на передовой больше пяти дней, ни
один), и то, что они рассказывали о том, как идет война, настолько отличалось —
особенно если речь шла о потерях— от официальной пропаганды, что доверие к
власти полностью исчезло. Уже много десятилетий спустя я узнал, что из ребят
1921, 1922 и 1923 г.
рождения, мобилизованных и отправленных на фронт в первый год войны, живыми и
здоровыми вернулись — т р о е из каждых с т а человек. (Между прочим, наши
историки и генералы до сих пор врут, как сивые мерины, намного преуменьшая —
для чего, спрашивается, зачем? — наши потери.) А еще спустя
двадцать лет был Карибский кризис, и я в самые горячие дни работал фактически
как помощник директора института, Анушевана Агафоновича Арзуманяна, а он был
шурином Микояна, а Микояну Хрущев поручил заниматься Кубой. Поэтому я был в
центре событий и по разным репликам директора догадывался, что наши ракеты
действительно на Кубе. Но с каким невероятным возмущением почти кричал обычно
спокойный министр Громыко, разоблачая «гнусную ложь» американцев по поводу
якобы завезенных на Кубу советских ракет!
Как выходил из себя от негодования наш посол в
Вашингтоне Добрынин, когда его спрашивали про ракеты, а как буквально бились в
истерике известные на всю страну телекомментаторы, оравшие: «Да разве может
хоть один человек в мире, знающий миролюбивую политику советского
правительства, поверить, что мы привезли на Кубу ракеты?» И только когда
президент Кеннеди показал всему миру аэрофотосъемки, на которых явно, четко
были видны наши ракетушки — матушки — пришлось дать задний ход, и я помню
выражение лица Арзуманяна, когда он рассказал, что его высокопоставленный шурин
улетает на Кубу, чтобы уломать Фиделя Кастро не возражать против унизительного
вывоза наших ракет обратно. И потом— хоть кто–нибудь извинился, признался? Да
ничего подобного.
А еще через несколько лет наши танки вошли в Прагу, и я
помню, как в райкомах партии по всей Москве собирали лекторов, пропагандистов и
агитаторов, чтобы дать им официальную установку : наши войска на д в а ч а с а
(!) опередили ввод в Чехословакию войск НАТО. Кстати, потом то же самое будут
говорить об Афганистане: несколько месяцев тому назад один таксист, ветеран —
«афганец», сказал мне: «А все же не зря мы туда вошли, ведь еще несколько дней
— и в Афганистане были бы американцы». А еще я помню историю со сбитым
южнокорейским пассажирским авиалайнером, когда погибли сотни людей. Официальная
версия гласила, что самолет просто ушел в море, всем выезжавшим за границу
строго–настрого было приказано только это и говорить. А Чернобыль, когда
простые советские люди, поверившие в официальную линию («всего лишь авария»)
писали в «Правду» письма с протестом. Против чего? Против того, как довели
атомную станцию до катастрофы? Да нет, что вы! Против бессовестной клеветы
западных средств информации, которые брешут что–то о радиоактивности, об угрозе
жизни людей. И помню фото в газете: собачка, виляющая хвостиком, и текст: «Вот
один из чернобыльских домов. Хозяева на время уехали, а песик сторожит дом».
Ровно 65 лет я жил в царстве лжи. Самому тоже
приходилось врать — а как же... Но повезло — я был востоковедом, можно было по
мере возможности избегать сюжетов, требовавших разоблачения Запада. А сейчас,
когда студенты спрашивают: «Действительно ли советская система была самой
бесчеловечной и кровавой?», — я отвечаю: «Нет, был и Чингисхан, и Тамерлан, и
Гитлер. Но вот более лживой системы, чем наша, не было в истории человечества».
Почему я все это вспомнил? Даже не знаю. Может быть
потому, что где–то промелькнула какая–то информация о каких–то неопознанных
военных?