ГИБЕЛЬ ПОДВОДНИКОВ К-453. ОСОБЫЙ ОТДЕЛ
Гибель подводников К-453. Продолжение. Как очевидца трагедии в Святоносском заливе капитана буксира №196 Сергея Николаевича Степашова допрашивал особист.
Когда я одевался для дачи показаний в «особом отделе» 11 флотилии КСФ, почему-то не зашнуровывался левый ботинок. Я его зашнурую, но только пройду два шага по тесной каюте своего буксира, как он расшнуровывается. Ладони почему-то потели. Я постоянно их тер о флотские черные брюки. Как только я, благополучно миновав плавпречал, вышел на стационарный, как дорогу мне перебежала крыса. Огромная серая крыса. Она бежала тихо, не обращая на меня внимания. «Ну вот, блин, приехали» - совсем невесево подумал я. И посмотрел на свой левый ботинок. В десяти метрах от причала меня ждал штабной газик. За рулем сидел старшина первой статьи-срочник. С непроницаемым лицом. До островной, где распогалася штаб, надо было ехать около двадцати минут по скользкой дороге. Шофер явно не торопился. И я тоже. Я, стараясь снять волнение, пытался завязать с ним разговор. Не получилось, он даже не смотрел в мою сторону. «Вот ведь, блин, тыловая крыса», подумал я. И, открыв окно, смачно сплюнул на обочину. Страх перед особым отделом почему-то прошел. Ему на смену пришла злость, злость к этому водиле. «И этот карась, устроившись водителем в особом отделе, считает себя сыном лейтенанта Шмидта?!» Мне очень захотелось, резко развернувшись на тесном сидении, ударить его правой рукой под дых, так, чтобы он непременно согнулся и почувствовал своими мокрыми губами баранку, а потом сразу же ударить ребром ладони левой руки по его беспомощной шее чуть пониже затылка.
Бетонный олень, что стоит на дороге между Гремихой и Островной, как-то странно на меня посмотрел.
Ну вот мы и приехали. Я со всей дурацкой мощи захлопнул потертую дверцу «сына адмирала Берии». И мне сразу полегчало.
— Ну-с, Сергей Николаевич, мы прочитали ваш рапорт о случившемся, — высокий лоб капитана второго ранга был чист и благороден. Его ботинки были безукоризненно начищены. Я невольно вспомнил ботинки командиров атомоходов, когда на причале командиры, гордость нашей нации, принимали доклад от вахтенного офицера. У гордости нашей нации ботинки почти всегда были нечищенные.
А то! Гремиха, причал, дождь, снег, пурга. Я невольно посмотрел на свои. Шнурок был на месте. Ботинки местами грязные. Я незаметно вытер пятно на ботинке о штанину другой ноги. Почему-то ладони опять вспотели, мне захотелось чихнуть. И я чихнул. Как учила меня мама в локоть. Чтоб не разнести инфекции по стерильному кабинету. Старший офицер улыбнулся.
— Да не нервничайте, пожалуйста. Он был любезен. — На мостике вы ведь не нервничаете? Он посмотрел мне прямо в глаза. Глаза были умные и добрые. Я невольно его представил в форме белого офицера. Да, он мог бы сниматься в кино.
— Вы описали все грамотно и правдиво. Но... Он слегка запнулся и опять в упор посмотрел на меня. — Но вы написали как-то сжато и нерасширенно. А нам хотелось бы д е т а л е й, пускай мелких, но... д е т а л е й. Последнее слово он сказал рястянуто.
— Каких деталей? - почему-то вздрогнул я.
— Да так, небольших. Он опять запнулся. — А что, кормовая швартовая команда тоже была привязана «бегунками»? «Бегунками» иногда называли страховочный пояс швартовщика.
— Конечно, товарищ капитан второго ранга, все были принайтованы.
Ладони уже не потели. Шнурок не развязался. Я опять был на своем капитанском мостике.
— Ну и хорошо, хорошо. Об этом напишете еще раз.
И я написал еще раз. По-моему, в четвертый раз.
А когда я выходил из большого ярко освещенного кабинета, я вдруг подумал — а почему я так волновался? И тут меня осенило. Лампочки!
В главном штабе флотилии, куда меня вызывали два раза, было намного темнее, обычный домашний свет. А тут прямо подиум какой-то. Наверное, электрик перепутал лампочки, подумал я, открывая знакомую потерную дверь газика «сына лейтенанта Шмидта».
— Ну, как сходилось? Спросил вдруг ехидным голосом шофер, нажимая на педаль газа. Я почему-то посмотрел на его ботинки. Они были сама грязь.
— Не сходилось, а съездилось, - ответил я. - Мы-то ведь ходим по морю, а вы ездите. Опять приоткрыв окно, я сплюнул, но не так смачно.
Бетонный олень уже не смотрел в нашу сторону. Мы ему явно были не интересны. Шофер мне ничего не ответил. Он гадко улыбался, чуть прищурив узкие глаза. Тут я подумал: почему так бывает? Только я писал очередной рапорт старшему офицеру с золотыми погонами, и он с большим пониманием отнессяя ко мне. А этот шмакодявка из себя корчит адмирала. В это время мы проезжали «стекляшку» — это такой магазин, недалеко от пятого моего причала.
— И что, товарищ старшина первой статьи, ты часто здесь ошиваешься? - спросил я.
Шофер резко сбросил скорость и недоумевающе посмотрел на меня. Ключ зажигания не дрогнул, а брелок ударился о панель. Я, не давая ему опомниться, сказал, что его его уазик часто видели здесь с местными блядьми, особенно после 22.00.
— Годкуешь, однако?
Я был почти удовлетворен. Он уже не ухмылялся, он ушел в себя. «Умеет молчать», подумал я. Настоящий особист. И вдруг я спросил:
— А ты, что, работаешь за свиноферме?
Нелепый брелок ударился второй раз о панель управления. Но почему он молчит? Наверное, при ДМБ непременно нацепит на себя жетон «за дальний поход» и будет бит на рейсовом теплоходе «Анна Каренина» годками подплава. Там таких рассекают сразу. Две бутылки портвейна на троих и будь любезны, получите в харю. Сильно не били - так, оттягивались за то, что тонули, горели, короче… — служили СССР.
Выходя из машины, я уже почти ласково посоветовал ему хотя бы иногда чистить свою обувь, а то ведь ведь действительно — свиноферма колхоза Гадюкино. А от него пахло штабным одеколоном «Шипр».
Когда я одевался для дачи показаний в «особом отделе» 11 флотилии КСФ, почему-то не зашнуровывался левый ботинок. Я его зашнурую, но только пройду два шага по тесной каюте своего буксира, как он расшнуровывается. Ладони почему-то потели. Я постоянно их тер о флотские черные брюки. Как только я, благополучно миновав плавпречал, вышел на стационарный, как дорогу мне перебежала крыса. Огромная серая крыса. Она бежала тихо, не обращая на меня внимания. «Ну вот, блин, приехали» - совсем невесево подумал я. И посмотрел на свой левый ботинок. В десяти метрах от причала меня ждал штабной газик. За рулем сидел старшина первой статьи-срочник. С непроницаемым лицом. До островной, где распогалася штаб, надо было ехать около двадцати минут по скользкой дороге. Шофер явно не торопился. И я тоже. Я, стараясь снять волнение, пытался завязать с ним разговор. Не получилось, он даже не смотрел в мою сторону. «Вот ведь, блин, тыловая крыса», подумал я. И, открыв окно, смачно сплюнул на обочину. Страх перед особым отделом почему-то прошел. Ему на смену пришла злость, злость к этому водиле. «И этот карась, устроившись водителем в особом отделе, считает себя сыном лейтенанта Шмидта?!» Мне очень захотелось, резко развернувшись на тесном сидении, ударить его правой рукой под дых, так, чтобы он непременно согнулся и почувствовал своими мокрыми губами баранку, а потом сразу же ударить ребром ладони левой руки по его беспомощной шее чуть пониже затылка.
Бетонный олень, что стоит на дороге между Гремихой и Островной, как-то странно на меня посмотрел.
Ну вот мы и приехали. Я со всей дурацкой мощи захлопнул потертую дверцу «сына адмирала Берии». И мне сразу полегчало.
— Ну-с, Сергей Николаевич, мы прочитали ваш рапорт о случившемся, — высокий лоб капитана второго ранга был чист и благороден. Его ботинки были безукоризненно начищены. Я невольно вспомнил ботинки командиров атомоходов, когда на причале командиры, гордость нашей нации, принимали доклад от вахтенного офицера. У гордости нашей нации ботинки почти всегда были нечищенные.
А то! Гремиха, причал, дождь, снег, пурга. Я невольно посмотрел на свои. Шнурок был на месте. Ботинки местами грязные. Я незаметно вытер пятно на ботинке о штанину другой ноги. Почему-то ладони опять вспотели, мне захотелось чихнуть. И я чихнул. Как учила меня мама в локоть. Чтоб не разнести инфекции по стерильному кабинету. Старший офицер улыбнулся.
— Да не нервничайте, пожалуйста. Он был любезен. — На мостике вы ведь не нервничаете? Он посмотрел мне прямо в глаза. Глаза были умные и добрые. Я невольно его представил в форме белого офицера. Да, он мог бы сниматься в кино.
— Вы описали все грамотно и правдиво. Но... Он слегка запнулся и опять в упор посмотрел на меня. — Но вы написали как-то сжато и нерасширенно. А нам хотелось бы д е т а л е й, пускай мелких, но... д е т а л е й. Последнее слово он сказал рястянуто.
— Каких деталей? - почему-то вздрогнул я.
— Да так, небольших. Он опять запнулся. — А что, кормовая швартовая команда тоже была привязана «бегунками»? «Бегунками» иногда называли страховочный пояс швартовщика.
— Конечно, товарищ капитан второго ранга, все были принайтованы.
Ладони уже не потели. Шнурок не развязался. Я опять был на своем капитанском мостике.
— Ну и хорошо, хорошо. Об этом напишете еще раз.
И я написал еще раз. По-моему, в четвертый раз.
А когда я выходил из большого ярко освещенного кабинета, я вдруг подумал — а почему я так волновался? И тут меня осенило. Лампочки!
В главном штабе флотилии, куда меня вызывали два раза, было намного темнее, обычный домашний свет. А тут прямо подиум какой-то. Наверное, электрик перепутал лампочки, подумал я, открывая знакомую потерную дверь газика «сына лейтенанта Шмидта».
— Ну, как сходилось? Спросил вдруг ехидным голосом шофер, нажимая на педаль газа. Я почему-то посмотрел на его ботинки. Они были сама грязь.
— Не сходилось, а съездилось, - ответил я. - Мы-то ведь ходим по морю, а вы ездите. Опять приоткрыв окно, я сплюнул, но не так смачно.
Бетонный олень уже не смотрел в нашу сторону. Мы ему явно были не интересны. Шофер мне ничего не ответил. Он гадко улыбался, чуть прищурив узкие глаза. Тут я подумал: почему так бывает? Только я писал очередной рапорт старшему офицеру с золотыми погонами, и он с большим пониманием отнессяя ко мне. А этот шмакодявка из себя корчит адмирала. В это время мы проезжали «стекляшку» — это такой магазин, недалеко от пятого моего причала.
— И что, товарищ старшина первой статьи, ты часто здесь ошиваешься? - спросил я.
Шофер резко сбросил скорость и недоумевающе посмотрел на меня. Ключ зажигания не дрогнул, а брелок ударился о панель. Я, не давая ему опомниться, сказал, что его его уазик часто видели здесь с местными блядьми, особенно после 22.00.
— Годкуешь, однако?
Я был почти удовлетворен. Он уже не ухмылялся, он ушел в себя. «Умеет молчать», подумал я. Настоящий особист. И вдруг я спросил:
— А ты, что, работаешь за свиноферме?
Нелепый брелок ударился второй раз о панель управления. Но почему он молчит? Наверное, при ДМБ непременно нацепит на себя жетон «за дальний поход» и будет бит на рейсовом теплоходе «Анна Каренина» годками подплава. Там таких рассекают сразу. Две бутылки портвейна на троих и будь любезны, получите в харю. Сильно не били - так, оттягивались за то, что тонули, горели, короче… — служили СССР.
Выходя из машины, я уже почти ласково посоветовал ему хотя бы иногда чистить свою обувь, а то ведь ведь действительно — свиноферма колхоза Гадюкино. А от него пахло штабным одеколоном «Шипр».
Немає коментарів:
Дописати коментар