Матрос Черноморского Флота--Замиховский Григорий Ефимович вспоминает..

Г.К. - Григорий Ефимович, Вы один из немногих уцелевших защитников Севастополя. Сейчас уже почти никого не осталось из тех, кто бы мог поведать о трагедии и героизме защитников города. Я понимаю, что вспоминать о севастопольских боях очень больно и тяжело... И тем не менее... Расскажите, что сочтете нужным...

Г. З. - Давайте попробуем...

Г.К. Как Вы попали на флот? Как для Вас началась война?

Г. З. – Родился я в 1920 году, в Одессе. После школы-десятилетки поступил в медицинский институт, но знаменитый «ворошиловский» приказ, прервал мою учебу. В 1939 меня призвали на флот и отправили в учебный отряд на курсы радистов. На флот отбирали с образованием не менее восьми классов рослых и здоровых парней, и только комсомольцев. В «учебке» я проучился полгода и был направлен служить на эскадренный миноносец «Бойкий». Это был новый эсминец, как тогда говорили, седьмого проекта, красавец-корабль. Да и командир наш, гордость флота, Георгий Годлевский был под стать своему кораблю.
20 июня сорок первого года, к вечеру, мы вернулись с флотских учений и встали на якорь в Южной бухте. Почти весь экипаж, в субботу, сошел в увольнительную на берег, а меня, - лейтенант Духовнер, - командир связистов, попросил помочь с ремонтом рации. Уже вечером экипаж вернулся на корабль, была объявлена общая боевая! тревога. В три часа ночи Севастополь бомбили. Так началась для меня война.

Г.К. - Вы добровольно сошли на берег в морскую пехоту. Как производился отбор в эти части, существовали ли какие-то критерии?

Г. З. – В конце июля румыны прорвали Южный фронт и подошли к Одессе. На кораблях, объявили набор добровольцев в морскую пехоту на помощь Одессе.
От каждой боевой части брали не более трех человек. Только артиллеристам позволили отправить десять моряков. На корабле служило около тридцати одесситов и все потребовали отправить их на защиту родного города. Наш командир Годлевский посмотрел на список желающих и сказал, – «А я с кем воевать буду», и нас, как он выразился -«биндюжников»- отпустил только половину. Экипаж и до войны был укомплектован лишь на две трети.
Одели нас в новую форму, провели прощальный митинг, обнялись мы с о своими товарищами и сошли на берег. Наши места на корабле заняли призванные из запаса. Всех списанных на берег погрузили на транспорты и через два дня мы были в Одессе. А мой корабль, был одним из немногих надводных судов ЧФ уцелевших во время войны. Два раза, уже воюя в Севастополе, видел как стоит мой родной эсминец у причальной стенки, да повидать ребят не довелось.
Собрали нас в Севастополе четыре тысячи матросов - добровольцев. Собранных «с миру по нитке» винтовок — «трехлинеек» хватило только примерно для 50-ти % матросов. Пообещали выдать оружие по прибытии на фронт, да видно забыли. Многие уже получали оружие из рук раненых или забирали у убитых. Так было... Хотел к родителям заскочить и проведать — не отпустили... Прибыли под Ильичевск. Название у нас гордое — «Первый полк морской пехоты». Своих пулеметов и пушек у нас не было. Запомнилось, что прислали к нам пулеметчиков из 25-й Чапаевской дивизии. Мы над ними поначалу подшучивали, мол, пехота, «лапотники».
Начали воевать. До сих пор помню свою первую атаку. Шли густыми цепями, плечом к плечу, в полный рост. Матрос во второй цепи на гармошке играет. Насмотрелись до войны фильма «Мы из Кронштадта». Румынская артиллерия по нам бьет, а мы идем, как на параде. Позже их стрелки и пулеметчики подключились. Рядом мои товарищи убитые падают.
За день до этого прошел дождь, грязь кругом. Надо бы на землю упасть, а новую форму жалко пачкать. Вот о чем думал в эти минуты... Смерть тогда казалась нереальной.
Через неделю после начала боев, в командование полком вступил легендарный моряк гражданской войны, бывший революционный матрос, полковник Яков Осипов. Ходил он в черной кубанке, с маузером, словно на дворе еще девятнадцатый год. Это был человек, обладавший огромным авторитетом и силой убеждения. . Он умел так сказать морякам нужные слова перед боем. , что после его напутствия не был страшен, ни черт, ни дьявол. Комиссарам и агитаторам у него нужно было поучиться, как массы матросские воодушевить, хотя Осипов выдающимся оратором не был. Выйдет к нам, только скажет – «Братишки! Родина ждет от вас подвига!», а мы уже готовы за родного командира всем глотки перегрызть. Уважали и любили его...
Воевали мы с румынами. Немцев под Одессой почти не было!. По крайней мере, в нашем секторе обороны был только один бой с немцами, и они, нас сразу научили как надо воевать. А румыны вояки не самые смелые. «Мамалыжники», как мы говорили. Хотя стрелять метко они умели, тут надо отдать им должное.
Патронов у нас было мало, гранаты выдавались по две штуки на отделение, с указанием беречь их, и расходовать, только если на нас пойдут танки противника. Каждый день, на своей крови мы учились воевать на суше. Никто не пришел и не объяснил как окапываться и так далее... Стояли возле рыбколхоза «Сечавка». Так мы три ночи подряд, ходили в штыковые атаки. Представьте, - ночью, без выстрелов подбирались к румынским позициям и «в штыки», в черных бушлатах, с вечной «полундрой». Отсюда и пошло наше название –«черная смерть». Мы ходили и бравировали своей смелостью, своим пренебрежением к смерти. И это было не пижонство и проявление какой-то незрелости. Мы шли умирать за свою страну сознательно. Каждый сошел на берег добровольно, прекрасно понимая, что ждет его впереди... В штыковые мы ходили не только из-за перебоев с боеприпасами, просто тогда, мы иначе воевать еще не умели. В сорок втором немцы уже нас, на расстояние штыкового броска редко подпускали. Тогда появилась среди нас расхожая фраза – «Я немцу в глаза смотрел». Это означает, что ты участвовал в штыковой атаке. Когда сходились две стороны в бою, получалось само собой, что каждый выбирал себе цель, и были какие то секунды -, что перед тем как схлестнуться, - все останавливались и смотрели с ненавистью в лица врагов. Мы на немцев, немцы на нас. Стояли один напротив другого... Кто глаза отвел, считай уже погиб... Есть тут еще один момент, не каждый человек способен, даже врага, штыком заколоть ...
Был под Одессой боец , бывший портовый грузчик Яков Бегельфер, здоровенный молодой парень с пудовыми кулаками, жил со мной на одной улице, но был на пару лет меня старше. Он в одном рукопашном бою заколол штыком и убил прикладом и руками - двадцать два румынских солдата. Ударом кулака убивал.
И подобные эпизоды в обороне города были нередки. А с немцами этот «номер» не проходил с легкостью, иногда они «штык держали» достойно.
Вот так и шли вперед, «черные мишени» в чистом поле. Привезли нам армейское обмундирование, все отказались одеть. Посчитали этот жест интендантов чуть ли не посягательством на честь флота... А в Севастополе многие переоделись в защитную форму, только тельняшку видно, да в атаку бескозырку одевали. Там другая война была... Танковую атаку я хорошо помню только одну. Матрос нашего батальона Хмелевский подбил бутылками с зажигательной смесью два танка.
В конце августа меня контузило, привезли в город, в госпиталь, две неделю пролежал и обратно на передовую, под Березовку. И снова –«Полундра!»... В конце сентября собрали бывших корабельных связистов и направили в ПВО города. Жестокости по отношению к пленным не было, с обеих противоборствующих сторон. Помню, что на участке полка , по договоренности! с румынами были остановлены боевые действия, чтобы собрать с поля боя убитых и раненых. Пришел румынский офицер с белым флажком, пять минут был в штабе и все. Штык в землю на целый день. И никаких особистов с расстрельной командой к нам не прислали. Вообще, мы не верили, что Одессу сдадут, когда получили приказ оставить позиции и грузиться на корабли, многие не доумевали –почему сдаем Одессу?, город можно было еще удерживать. Немцы с самолетов засыпали город листовками, с текстом – «Мы пришли мстить сталинским комиссарам и жидам». Многие не уехали в эвакуацию, думали что все обойдется...
Шли к порту, я забежал в родной двор. Родители к тому времени уже эвакуировались. У нас в доме жил старый еврей –портной, добрейшей души человек. Зашел к нему попрощаться, а он плачет... После войны узнал, что на следующий день после падения города, его пьяные соседи! в нашем дворе повесили на дереве!... У нас в зенитной роте дезертировали три человека, местных жителя. Перед посадкой на корабли, всех выстроили и зачитали приказ, что эти три дезертира приговариваются заочно к расстрелу. В 1947 году иду на костылях по Одессе, встречаю случайно одного из них. Говорю ему –«Петя, ты что в открытую по городу ходишь? Тебе же расстрел заочно присудили!». В ответ слышу –« Не переживай, я в сорок четвертому году, в штрафной свою вину искупил». Вот и такие иногда попадались краснофлотцы...
Загрузили нас 15 октября в трюмы парохода «Армения» и пришли мы в Крым.

Г.К. - Как для Вас началась оборона Севастополя? Что творилось на фронте во время первого штурма города?

Г. З. - Если я начну рассказывать правду о событиях осени 1941 года в Крыму, то найдутся люди, которые скажут, что я очерняю героев и поливаю их светлую память грязью... Или пусть все останется на уровне мемуарной «исторической правды»? . Я действительно, не хочу многое рассказывать...
В конце октября из нас сформировали батальон морской пехоты, посадили на поезд, довезли до Симферополя. Выдали боеприпасы и погнали в направлении Джанкоя. Все «татарские» дивизии, оборонявшие перешеек, бежали в панике. Мы не могли ничего сделать со своими винтовочками, с тридцатью патронами на брата. Одной верой в победу немцев не остановишь... Был дикий случай. Смотрим идет по степи наш танк КВ. Стоим, дальше перекуриваем, танк то вроде наш. Танк подъехал, встал в метрах 50-ти, и начал нас просто расстреливать! Немцы в нем сидели!. Танк они на перешейке захватили как «трофей», и сразу в дело приспособили... Человек сто наших навсегда там лежать осталось...
В голой степи нас бомбили безжалостно. Пехота на флангах даже не пыталась зацепиться на оборонительных рубежах и дать бой. Где была наша артиллерия в эти дни, один Господь знает. Начали отход и мы. Шли по линии Карасу-базар, Симеиз, Ялта. Постоянно контратаковали немцев, но толку от этого было немного.
Наша армия была попросту разбита немецкой авиацией... Приморская Армии после жуткой бомбежки разделилась, часть войск ушла на Феодосию, а часть - отступила в Севастополь. Тогда я потерял из виду своего друга Фиму Мительмана, он ушел в сторону Керчи. После войны встретил его. То, что Фиме довелось испытать в Керченском десанте, трудно даже пересказать. Этот десант был таким кровавым и трагическим... . Встретил в Ялте, во время отступления, ребят из «осиповского» полка. Рассказали как погиб Осипов. Немцы захватили наш медсанбат, в котором служила военврач, любимая женщина Осипова. Он собрал семьдесят человек добровольцев и пошел отбивать медиков у немцев. Вся эта группа пропала без вести, никто из них не вернулся. Интересно, что в мемуарах пишут о судьбе Осипова?
Дошли до Массандры. Бегущая пехота перебила охрану винных складов, составленную из красноармейцев, и началась вакханалия. Все пьяные, люди тонули в вине, стреляли друг в друга. Идут к фронту грузовики с горючим и снарядами. Водители видят, что склады грабят и тоже –Вперед!
Ящики со снарядами и бочки с бензином повыбрасывают из кузова, и вместо них грузят бочки с вином! Какая тут уже оборона Крыма...
Все это происходило на моих глазах. Смотрю, у некоторых наших матросов, тоже «трубы горят». Я был комсоргом роты. Вышли с политруком к народу, «двинули речь» о сознательности и воинском долге. Подействовало.
На подступах к городу мы встали намертво. Помню как с линкоров снимали почти полностью экипажи и бросали к нам в окопы на поддержку. Тогда же пришла бригада морской пехоты из Новороссийска. Нас, в начале ноября, посадили на машины и перекинули закрывать брешь в обороне.
А вот «знаменитого» подвига группы политрука Фильченкова я не помню! Вы уж меня простите, но я был под Дуванкой 7-го ноября, и наша рота стояла сразу позади 18-го батальона морской пехоты под командованием Черноусова. Не было там немецких танков! Танки шли на позиции сводного батальона курсантов училища береговой обороны имени Ленинского комсомола. Батальон занимал позиции возле Бахчисарая. Найдите в России двух бывших курсантов Ройтбурга и Исраилевича. Они еще живы. Пусть вам расскажут, как 1200 моряков этого батальона с учебными винтовками геройски закрыли грудью Севастополь, и почти все там сложили свои головы.
Да и вообще, если бы такой случай был, что пять человек подбили десять танков, в тот же день, весь Севастополь говорил бы о героях... У нас там политотдельцев и газетчиков было более чем достаточно.
Во время первого наступления на город я наверное не убил ни одного немца. Стрелял в них, видел попадания, но точно не могу сказать ранил врага или убил. Мы стояли во второй линии обороны. В середине ноября отобрали из личного состава бывших комендоров, связистов и зенитчиков и отправили в Севастополь на формирование береговой и зенитной обороны СОР (Севастопольский оборонительный район). Был приказ командующего флота о использовании специалистов, только согласно учетной воинской специальности. Я попал во взвод связи зенитно-прожекторной роты.

Г.К. За участие в боях во время декабрьского штурма Севастополя Вы были удостоены медали «За Отвагу». Медаль сорок первого года дорогого стоит, тогда награды давали простым солдатам и матросам крайне редко. За что Вы получили медаль?

Г. З. – В конце декабря немцы захватили Мекензиевы горы и подошли вплотную к зенитной батарее №365 под командованием Воробьева. Немцы называли эту батарею – «форт Сталина». Создалось угрожающее положение, и для спасения батареи был сформирован сводный отряд моряков-добровольцев, в который попал и я. Два дня мы бились с немецкой пехотой на подступах к батарее. Рукопашный бой в заграждениях из колючей проволоки... Жарко там было, большинство из нашего отряда погибло... Мне, там, штыком, плечо пропороли, но в санбат я не пошел. Кто из нас живыми остались, вечером, 31-го декабря вернулись по своим частям. Медаль дали за восемь лично убитых мною немцев, включая офицера, пистолет «парабеллум» которого, я забрал в качестве трофея. . В апреле сорок второго вызвали в штаб сектора и комиссар Аксельрод вручил награду.
С января сорок второго и до конца мая фронт под городом встал. Немцы больше не предпринимали попыток масштабного наступления. На передовой бои продолжались, но мы, зенитчики и береговики, несли постоянные потери только от налетов авиации. В пехоту нас больше не забирали. Скажем так, мое активное участие в обороне Севастополя закончилось, больше я с винтовкой на передовой не воевал.

Г.К. Насколько эффективной была деятельность прожектористов? Какой был состав Вашей роты?

Г. З. - Я находился на наблюдательном пункте, в качестве связиста-телефониста, в 3-х километрах от расположения прожекторов и примерно в километре от передовой линии. Каждые 30 минут мы были обязаны докладывать –«Сектор такой- то, самолетов не наблюдаю». Если обнаруживали приближение немецкой авиации, то немедленно докладывали на КП, прожектора начинали свою работу, вылавливая своими лучами немцкие самолеты и ослепляя пилотов . Зенитчики всегда нам были благодарны. Все девять прожекторов роты распологались в кузовах грузовиков. Немцы первым делом пытались подавить наши прожектора, а уж потом - зенитчиков. Работы нам хватало, ночные налеты были обыденной частью нашей севастопольской жизни. Да и дневных бомбежек хватало с лихвой на нашу долю... Потери мы несли все время, и они были большими. Работа наша была нужной. Приведу пример. В последний день уходящего сорок первого года, когда мы вернулись из боя на «воробьевской» батарее, наши товарищи сделали нам подарок. Двумя прожекторами ослепили пилота немецкого бомбардировщика и он врезался в землю! Даже зенитчики не успели открыть огонь по этому немцу. В роте было около ста человек, половина личного состава - бывшие моряки ЧФ, в свое время списанные с кораблей в морскую пехоту. Остальных набрали из стрелковых подразделений и запаса. 70 % процентов личного состава роты были одесситы. Вообще в обороне Севастополя участвовали многие тысячи одесситов. Ведь Приморская Армия формировалась и пополнялась в основном из жителей Одессы. Рота располагалась в Северной бухте. Командовал нашей ротой старший лейтенант Николай Михайлович Симановский, бывший электрик Бакинского театра имени Ахундова.
Беспартийных в роте не было, все были коммунисты и комсомольцы. Я вступил в партию в марте 1942 года.
Все солдаты были патриотами своей Родины. Когда немцы пошли в третье наступление на Севастополь, в роте было проведено партийно-комсомольское собрание, которое единогласно постановило –«Умрем в бою, но город врагу не отдадим!». Таков был наш искренний настрой и боевой порыв.

Г.К. Как кормили в осажденном городе? Как был обустроен быт моряков?

Г. З. – Кормили нас относительно сносно, по флотской норме. Сухари черные были всегда, даже когда случались перебои с подвозом продовольствия в город. Иногда перепадали нам мясные консервы. Но если честно, ощущение голода было нашим постоянным спутником. Половина роты ходила в бушлатах и морской форме, другие в солдатском обмундировании. Зима сорок первого года была очень холодной, мы сильно мерзли. А быт был примитивный, война все-таки...

Г.К. - Третье немецкое наступление, трагическое для защитников города. Как оно началось для Вас ? Как Вы выжили в севастопольском аду?

Г. З. – После сдачи Керченского полуострова мы все понимали, что вскоре, немцы, всей своей силой обрушатся на Севастополь Начиная с первого июня, немцы бомбили без перерыва и круглосуточно обстреливали из тяжелых орудий, а где- то с 5-го июня, мы уже своих « сталинских соколов» в воздухе фактически не видели. Небо было черное от немецких самолетов. Помню свои доклады в те горькие дни - «Сектор 18 – вижу сто немецких самолетов, сектор 22 – вижу семьдесят немецких бомбардировщиков». Они нас просто с землей ровняли. От этих бомбежек люди сходили с ума в буквальном смысле. Становилось жутко. Весь город пылал от огня пожаров, горизонт утонул в дыму. Те несколько наших бойцов, которых ранило при бомбежках в первые дни штурма, «вытащили счастливый лоторейный билет», их успели эвакуировать, и одного из них, выжившего, - я встретил после войны. С воздуха сыпались листовки, почему-то отпечатанные на больших листах красной бумаги, с призывом – «перебить жидов-политруков и сдаваться в плен». По всей линии фронта немцы установили громкоговорительные установки, и с утра до вечера зачитывали списки бойцов попавших к ним в плен, с указанием воинских частей этих бедолаг. А потом выступали солдаты попавшие в плен и склоненные к измене. Приглашали в плен. Мол- «есть водка, селедка, колхозов нет, жизнь- «малина», переходи к немцам ребята, иначе всех вас в море, как слепых котят потопят»... В Симферополе были устроены публичные дома для немцев. Работали там девушки добровольно! Так немцы, привозили к передовой проституток, и те «завывали» проникновенными голосами по громкоговорителю - «Ванечка, иди ко мне, ты нужен мне живой». И гармошка играет... На многих такая пропаганда действовала удручающе.
Примерно до 15 июня наша оборона еще стойко держалась. А потом... Артилерия замолчала, снаряды кончились. А немецкие пушки бьют и бьют. Танков у нас нет, а у немцев уже было достаточно много танков... Я видел воронки от немецких снарядов до 15 метров глубиной... Многие были деморализованы и духовно сломлены. Где слова найти, чтобы рассказать что там происходило! Когда наступали редкие минуты затишья, мы не могли уже поверить, что нас не бомбят и не обстреливают! А потом снова - бомбы, бомбы... Наши ушные перепонки казалось, вот-вот лопнут. Голова «разрывалась» от воя немецких бомб... Когда 17 июня немцы захватили 30-ю батарею и вышли к Инкерману и к Сапун-горе через третий сектор обороны, стало ясно, что это конец. Нас свободно обстреливали из минометов и даже доставали пулеметным огнем. Все наши зенитные орудия к тому времени были уничтожены. Вечером 19 июня мы получили приказ покинуть Северную сторону и перейти в Южную бухту, где формировалась сводная пехотная бригада из тыловых частей флота. Там были укрепления еще времен Крымской войны. У нас один командир напился и отказался идти вместе со всеми. Боялся из блиндажа вылезти. Симановский только плюнул в его сторону... Разместили нашу роту в здании бывших мастерских флота, начался минометный обстрел и меня ранило восемью осколками мины.
Ребята вынесли меня на плащпалатке. Я попал в госпиталь в Камышовой бухте, который находился в бывших ангарах гидросамолетов ЧФ. А мой товарищ Исаак Литинецкий, попал в Инкерман. После войны, я работал с ним в одной больнице, и вот что, он рассказывал о своей госпитальной доле. Его отправили в 47 –й медсанбат в Инкерманских штольнях «Шампанвинстроя». Что он видел там, может сравниться только с преисподней. Без преувеличения - ад... Тысячи искалеченных раненых бойцов в полутьме... Шум страшный. Люди умирают в дикой агонии, смрад, крики, стоны, проклятья... На одну кровать ложили по три человека. Зловоние неописуемое. И никакой надежды. Воды нет, давали в день по бутылке шампанского с инкерманских винных складов по два сухаря и по банке рыбных консервов на троих раненых... . Он был в числе последних раненых, которых успели загрузить на лидер «Ташкент». Тяжелораненых обычно грузили в трюмы кораблей, а легкораненых размещали на палубе. Кто-то спросил матросов из экипажа, откуда мол такой порядок размещения раненых? Ответ был предельно ясным – «Если корабль потопят, тяжелые все равно не выплывут, а легкораненый - хоть за доску ухватится и может продержится на плаву, до подхода помощи». Вот такие реалии... Мне раздробило бедро и кости таза, я сходил с ума от невыносимой боли, а обезболивающие медикаменты в госпитале кончились... Несколько раз меня осматривал главный хирург Приморской Армии Валентин Соломонович Кофман, приезжавший на консультации с Инкермана. Он сказал, что если мне сделают операцию в условиях санбата, - я не выживу. 26 июня на обходе врач приказал меня готовить к эвакуации. На территории бывших ангаров , лежали на носилках тысячи раненых. Пришел лидер «Ташкент», причалил у стенки, пополнение прибывшее на корабле сошло на берег, и вскоре, началась погрузка раненых. Но одновременно с ней, немцы начали бомбить бухту. Примерно через полчаса, «Ташкент» отрубил «концы» и ушел в море. Мы лежа в кузове только матерились, а некоторые - проклинали весь белый свет, страдая от своей беспомощности и горькой судьбы... Водитель наш, то ли погиб во время бомбежки, то ли сбежал. А из нас даже ползти никто не может! Снова начали бомбить, одного из раненых очередью с самолета задело. Он уже до смертной минуты был без сознания, так что смерть его была, как бы сказать, - легкой. Кричим о помощи, подбежали два матроса, спрашивают –«Кто же вас братишки бросил?». Один из них сел на водительское место, машина долго не заводилась. Отвез обратно в госпиталь, спас нас от неминуемой гибели . Мест внутри уже не было. Положили снаружи, рядом с сотнями таких же несчастных . Уже никто не подходил к нам, некому было даже раны перевязать. Два раза была сильная бомбежка. Бомбы разрывались в гуще людей, только носилки в воздух вместе с людьми взлетали... А потом артобстрел... В кошмарном сне не увидишь такого! Кто из раненых мог ходить - побрели в сторону моря. А мы... 29 июня я увидел, как вдоль рядов носилок идет Кофман и дает указание кого из раненых отправить на эвакуацию. Подошел ко мне , и приказал немедленно отправить. Кто живой был сразу духом воспряли. Неужели наши корабли прорвались в Севастополь?!? Пришли грузовики, где-то машин двадцать. Но повезли нас не в порт, а на аэродром в Херсонес, на южный участок обороны. Аэродром на Куликовом поле уже «приказал долго жить». Пока ехали, нас снова бомбили. И снова лежал я на носилках, и смотрел на небо, закрытое немецкими пикировщиками и ждал каждую секунду, когда меня разорвет бомбой в клочья... Добрались на аэродром в Херсонесе и сердце мое разорвалось от жуткой тоски и отчаяния. На летном поле лежало несметное количество раненых!. Они лежали здесь уже несколько дней, без воды, пищи, и без какой-либо медицинской помощи... Все... Амба... Летное поле, днем, методически обстреливалось немецкой артиллерией. Трупы уберут в стороны, воронки на взлетной полосе землей засыпят. Вот так и лежали, ждали смерти своей. Из ран моих белые черви выползают... В руках я сжимал маленький мешочек с документами, медалью и трофейным «парабеллумом» внутри. Знал, что если немцы прорвутся к Херсонесу, придется стреляться, - еврею в плену не выжить... А сил жить уже не было. Наступила апатия, когда уже относишься к своей жизни с полным безразличием. Санитары пьяные по полю бродят, рядом, на херсонеских складах, - тоже все пьют, ожидая неминуемой трагической развязки. Политрук –летчик, проходил между рядами носилок и громко говорил – «Ребята держитесь! Родина нас не бросит!»... Некоторые верили в это, до своей последней минуты. Рядом со мной товарищ скончался, так я его бушлатом накрыл... Отдал братишка швартовы у своего последнего причала. Я не хочу сейчас продолжать рассказывать о этих горьких днях... Давайте прервемся на время...

Г.К. Как Вам удалось вырваться из осажденного города ?

Г. З. - Вывозили раненых всего две эскадрильи транспортных «дугласов» из полка ГВФ. Прилетали ночью. Самолет мог взять на борт двадцать пять человек. Летчики шли по полю, а рядом с ними шли молоденькие солдаты – армяне, из батальона БАО. Летчик указывал пальцем кого загружать в самолет. Сколько тысяч глаз с надеждой и болью смотрели на летчиков... Вам этого не понять... Они прошли уже мимо меня, вдруг пилот развернулся и говорит, показывая на меня рукой – «Вот этого морячка, в тельняшке, забирайте. Ага, вот этого ». Неужели меня?! Когда меня несли к самолету, молоденькие солдаты-носильщики плакали, они уже понимали, что у них, шансов вырваться из этого ада нет. Загрузили в самолет 26 лежачих раненых и еще человек десять, которые могли ходить. Самолет не мог набрать высоту, выкидывали из него ящики, носилки, вещмешки, вышвырнули все что могли. Взлетели... Взяли курс на Новороссийск, подлетаем к нему, а над городом - идет бой зениток с немецкими «юнкерсами». Повезло, в нас не попали. Я лежал возле места бортстрелка, он меня угостил шоколадом из бортпайка. Впервые за последние пять дней я что-то поел. Подарил ему на память и в благодарность пистолет. Приземлились в станице Кореновской. Казаки встречали севастопольцев хлебом-солью. Нас, вынесли из самолета, я лежал на земле и рыдал беззвучно. Напряжение всех этих страшных, жестоких, последних моих севастопольских дней было непосильным... После пережитого кошмара... Станичники разобрали нас по домам. Отмывали нас, - грязных, заросших, изможденных голодом и ранениями . А через пару месяцев, они, немцев, так же, хлебом-солью принимали. Пойми здесь что нибудь!... Повезли нас потом через Пятигорск в Махачкалу, а оттуда морем в Баку. Разместили нас в Центральном Морском Госпитале. Там я пролежал больше года. А тех, кого вывез лидер «Ташкент» в последних рейсах в основном направили в морской эвакогоспиталь в Тбилиси и в сочинский армейский госпиталь.
Первые три недели я провел в забытьи, меня постоянно кололи морфием. Оперировал меня профессор Франкенберг. Вынули с меня осколки. Один из них, весом 73 грамма, после войны забрали в музей обороны Севастополя, вместе с моим комсомольским билетом.
Оперировали пять раз. Кости срослись неправильно. Свищи, остеомиелит... В конце сорок третьего года вышел из госпиталя на костылях, добрался до Казахстана, где мои родители были в эвакуации. Видите фотографию? Незадолго до выписки, матрос – каспиец, дал нам форменку, на время съемки в у фотографа. Я родителям карточку послал, мол, все в порядке. А когда на костылях, до дома, в котором родители жили, - доковылял, мать, увидев меня, долго плакала... Осенью сорок четвертого года, вернулся в Одессу, восстановился в мединституте. После войны выдержал еще три операции, и только в 1953 году смог передвигаться без помощи костылей или палки . А наш знаменитый севастопольский хирург Кофман был расстрелян немцами в плену, как еврей. Он мог улететь из города, у него был посадочный талон на один из последних самолетов покидавших Севастополь. Но он отдал его медсанбатовской медсестре Кононовой, у который был маленький ребенок. Она спаслась, а военврач первого ранга профессор Кофман добровольно остался с ранеными, разделив их трагическую судьбу...

Г.К. Кто-нибудь еще выжил из Вашей роты?

Г. З. – Выжило четыре одессита, кроме меня. Но один из них были ранен еще до начала третьего штурма Севастополя, ему оторвало руку и он был эвакуирован из города. Другой, раненый в ногу, был вывезен в середине июня. Это Моня Штеренберг и Борис Шпинер. На 365-й батарее был ранен наш матрос Илья Волк и тоже был вывезен на корабле в январе 1942 года. Четвертый, - Вася Кравец, украинец, попал в плен и выжил. Он никогда не рассказывал обстоятельства своего пленения, и что он перенес в немецких лагерях. После войны мы часто собирались вместе, сидели, выпивали и вспоминали... Может быть еще кто-то смог спастись?.. Я не знаю. Но надеюсь, что хоть еще кто-то уцелел.
Остался тогда живым и наш командир Симановский. Находясь в бакинском госпитале, я попросил медсестру зайти в местный театр, и найти жену моего ротного командира. Она пришла ко мне в палату, и я рассказал, что еще 20 июня ее муж был жив, и долго говорил ей о том, как мы его любили и уважали. А в конце августа она получила от него письмо. В последние дни обороны города, моя рота воевала вместе с моряками бригады Горпищенко, там Симановский был ранен и чудом вывезен на подводной лодке. Раненых положили в трюмных отсеках, в которых, до этого, перевозился авиационный бензин. Несколько человек задохнулись от паров бензина во время перехода. Симановский выжил. Он написал как геройски погибли политрук нашей роты Трахтенберг, матрос Грызин, старший лейтенант Ройзман и наша фельдшер Сима Борщер, и другие, дорогие моему сердцу, незабвенные мои боевые товарищи... Николай Симановский продолжал воевать в пехоте и был убит под Варшавой в январе 1945 года...

Г.К. Скажите, Вы знали тогда о масштабах севастопольской катастрофы? Раненые моряки обсуждали случившуюся трагедию или молчали?

Г. З. – Ничего мы не знали. Все думали, что ребят в Севастополе спасли. После первой операции я долго был без сознания. Оказывается, за это время с ранеными севастопольцами побеседовали комиссар и особист госпиталя и попросили, еще раз подчеркиваю – попросили!, а не приказали – не сообщать негативную информацию о последних днях обороны города. До середины августа привезли из Новороссийска еще несколько десятков моряков, спасенных на кораблях и на подводных лодках в первых числах июля. От них мы узнали всю правду о агонии севастопольского гарнизона... Было страшно больно и жутко осознавать, что все мои друзья погибли или попали в плен. И эта боль, не оставляет меня всю мою жизнь... Но никто не обвинял Петрова или Октябрьского, мы даже не могли представить, что эти, любимые всем Севастополем, люди бросили своих солдат. Откуда мы, простые матросы, могли знать что произошло на самом деле?.. Это уже в 1961 году, когда в Севастополе собрали почти две тысячи участников обороны города, я узнал такое!!!, что до сегодняшнего дня, я не могу простить тому же Октябрьскому, совершенного им поступка. Я считаю, что он нас предал... Девяносто тысяч человек немцам на растерзание отдали!... Тридцать тысяч раненых бросили!. Советских людей бросили, проливших кровь в боях... Песню я любил –«Последний матрос Севастополь покинул»... Сколько матросов на берегу на съедение врагу оставили?! Для меня, до 1961 года адмирал Октябрьский был символом флота и эталоном мужества.
Я не буду судить Петрова, светлая ему память, он пехотинец и сделал то, что сделал. Он был хороший солдат и достойный генерал. Мы гордились тем фактом, что нами командует Петров. Но, я, сейчас, говорю не о боевых заслугах конкретного человека, а о совершенно других понятиях. Есть офицерская этика... Есть кодекс поведения, наконец... Сына-адъютанта Петров не забыл вывезти. Когда подводная лодка «Щ-209», в надводном положении ждала, пока на шлюпке сына Петрова с берега переправят, команда баграми и сапогами била по рукам и головам подплывавших к лодке раненых матросов, которые, в последней надежде спастись, пытались попасть на лодку. Их назад в воду, на смерть, сбрасывали, - перегруза боялись. Вспоминал ли Петров перед своей смертью, как на его глазах тонули герои Севастополя ? Он все видел, он в это время в рубке стоял. Служил на этой лодке офицер, который еще тридцать пять лет тому назад, в своих записках, эту ночь описал подробно... Хотите фамилии свидетелей? Я назову. И тех, кто эту историю на следующий день, из уст экипажа слышал еще можно найти. Живет здесь неподалеку подводник с лодки «Д-4». Да и бывший командир погибшего в Севастополе эсминца «Свободный» Иосиф Чверткин написал об этом, и вообще, о войне на Черном море всю правду, да только кто издаст его книгу ?
Но в книге Карпова, Петров стал, ни много, ни мало – полководцем, пусть так все и остается... К сожалению, в последние годы мое зрение ухудшилось и сам я читать не могу, но все главы этой книги мне родные прочитали вслух. У каждого свой взгляд на те события... Еще раз повторяю, я Петрова не осуждаю... А вот Октябрьский!... Он же моряк! Он не имел право покинуть город! Капитан не покидает тонущий корабль. Он был обязан остаться... Мы же ему верили... Есть такое святое понятие, как флотское братство. Флотские традиции.
В госпитале ребята рассказали, что уже с 30 июня, каждый транспортный самолет на аэродроме в Херсонесе брался с стрельбой и рукопашным боем, все спасали свои шкуры, ладно, - свои жизни, о погрузке раненых уже никто не думал. Редкому счастливчику из раненых повезло попасть на последние рейсы. А вице –адмирал, комфлота Филлип Октябрьский улетел... Кто расскажет, что чувствовали тысячи голодных и израненых бойцов на скалах Херсонеса, когда немцы сверху закидывали их гранатами, да на головы мочились. Вы даже не представляете всю бездну отчаяния и черной убивающей тоски, котрую пришлось испытать людям, брошенных своим командованием и обреченных на смерть и плен.
А комиссар флота Кулаков, вдохновитель наш идейный. Узнал меня на послевоенной встрече, подошел. Помнил он меня по одесским боям, - нас, моряков отличившихся в атаках, тогда ему лично представляли. Говорит мне –«Привет комсорг!». Взгляд мой увидел, сразу на часы смотрит – «Пора обедать»и отчалил. А я многих других комиссаров помню, которые с винтовкой в руках, с нами вместе в атаку ходили и пулям не кланялись.
Не постеснялся адмирал, после войны, себе звезду Героя на китель повесить...
Я все бы понял и простил, если бы был у этих «полководцев» готов план эвакуации защитников города, но немцы его, скажем, - сорвали и не дали осуществить. Война, что поделать... Но когда до нас, бывших севастопольцев дошло!, что никто и не думал нас спасать!... - как потом видеть эти «личности» в расшитых золотом мундирах ? Уже 20 июня мы все понимали, что шансов отстоять город нет. Одними штыками и своей геройской кровью, мы немецкую технику не остановили бы... Тогда, на встрече, в 1961 году, люди вставали в зале с мест и спрашивали прямо у сидящих за длинным столом, на сцене, наших бывших руководителей обороны. – «Почему нас предали ? Почему нас бросили?».
Октябрьский с трибуны –«Успокойтесь товарищи. У нас был приказ Сталина и Буденного оставить город, с целью организации эвакуации оставшихся защитников, морем на Кавказ». Чекистов и политотдельцев вывезли... Ценные кадры, которые решают все. Я не обвинитель. У каждого своя правда, да и вообще, кому эта правда сейчас нужна ? Я свое личное мнение никому не навязываю. Для кого-то Октябрьский может и герой, а для меня... Мы, на послевоенных встречах спорили, обсуждая поведение Октябрьского в июле 1942 года, кто-то говорил, что командующий флотом был обязан находиться в штабе флота в Поти и нечего ему было в осажденном городе делать. Ладно, о мертвых или ничего, или только хорошее.
Сидим тогда на встрече, большинство в затрапезной одежке, потертых пиджаках, стоптаных ботиночках. Многие прошли через плен, а потом у них жизнь не особо заладилась, времена -то какие были... Октябрьский увидел как мы одеты, приказал всех одеть в парадную флотскую форму и выдать по солидному денежному подарку. Многие приняли. А некоторые, не смущаясь, сказали – «Мы не девки, чтобы с нами заигрывать, нам этих подачек не надо. Вы бы лучше, товарищ адмирал, в сорок втором году о кораблях для эвакуации позаботились, тогда бы мы сейчас в обносках не ходили». И пусть вам не говорят, что не было ни кораблей, ни возможности спасти севастопольский гарнизон. Могли нас выручить. Были корабли и на Тамани и на Черном море. И даже не «тюлькина флотилия». Если бы захотели, и самолеты бы нашли, чтобы прикрыть эвакуацию с воздуха.
Ладно. Давайте отдалимся от обсуждения персон. А то скажут, что я, захлебываясь от ненависти, порочу память и честное имя руководителей обороны. Я знаю одно, немецкие генералы в Сталинграде тоже имели возможность сбежать на самолетах, но остались со своими солдатами. Другое понятие о чести офицера... Даже у таких зверей и нелюдей, какими были немцы... И своих в 1944 году, немцы из Севастополя вывезли почти всех, только восемь тысяч в плен всего попало.
Давайте, хоть ненадолго, поменяем тему.

Г.К. Как складывалась судьба моряков, выписывавшихся из госпиталя? Их возвращали на корабли флота или в морскую пехоту ?

Г. З. - В основном, люди попадали в морскую пехоту под Новороссийск и Туапсе.
Я помню, как в госпиталь, вернулись, по «второму кругу», ребята –севастопольцы, воевавшие в полку морской пехоты полковника Харичева, так кажется его фамилия была. Немало народу попало в батальон к знаменитому Куникову. Были еще две бригады морской пехоты, на формировке в Баку и на Тамани, так некоторых, после выписки, в эти бригады и зачислили... В феврале сорок третьего привезли сорок человек, после ампутаций, из куниковского батальона. Они на поле боя несколько дней пролежали, фактически без медицинской помощи, пока их вывезти смогли. Среди них, примерно половина, была из бывших участников обороны Севастополя... Известный разведчик Семен Фридман, после госпиталя, попал под Сталинград, в стрелковую дивизию. С ним было еще двадцать бывших «севастопольцев». Весь их полк полег на обороне Тракторного завода, включая раненых, которых просто не успели переправить за Волгу. Кроме Фридмана, осталось в живых всего пять солдат... Из моряков он единственный выжил.
Мой двоюродный брат, лейтенант Израиль Вайсер, был ранен на батарее Александера, еще во время второго наступления на город. Во время эвакуации морем, транспорт с ранеными был потоплен, и он, сутки! плавал по морю, держась за какое-то бревно. Январская водичка в Черном море знаете какая. Выжил всем смертям назло, а после госпиталя попал в морскую пехоту в Новороссийск, командовал ротой, получил орден Боевого Красного Знамени. Помню, как в конце осени сорок второго года, взяли меня на перевязку. Меняют мне бинты а в это время, в процедурную комнату, завозят на каталках несколько «свежеприбывших» раненых. Смотрю, а среди них - мой брат! Через три месяца его выписали, попал он на «Малую землю», а еще через несколько недель, вновь его ранило, и опять к нам! прибыл на лечение. Только после трех ранений, его вернули обратно на флот, в аварийно-спасательную службу ЧФ. Он по специальности был морским инженером. Этот героический человек умер в 1961 году...
Нет, никто не собирал бывших участников обороны города в отдельные части, и никто их не оберегал. Шла война. Кто куда попал, там и сражался.
Например, после сдачи Одессы, батальон моряков был направлен на оборону Мурманска! Я встречал ребят с этого батальона после войны.
Николай Коваленко, одессит, попал под Вязьму, в десантные войска в тыл врага, а заканчивал войну на торпедных катерах Северного флота.
Даже когда битва на Кавказе была в самом разгаре, и все людские резервы были на исходе, моряков, направленных с кораблей воевать в пехоте, посылали на центральные участки фронта. Мне рассказывал бывший матрос линкора «Парижская Коммуна» Лев Эрив, что в конце лета 1942 года, он, в числе 250-ти моряков –добровольцев, сошел на берег, чтобы воевать на суше. Их направили под Старую Руссу, в 253 СД, на Северо-Западный фронт, где, почти все они, сложили свои головы... Михаил Портер, наш бывший одесский и севастопольский боец, получил орден Ленина, за пленение двух немецких генералов, и еще 14 –ти старших немецких офицеров в Сталинграде, 31-го января 1943 года.
Куда только военная судьба людей не забрасывала!
Как, я знаю, что только в сорок четвертом году был издан указ, согласно которому, бывших моряков, стали возращать на флот. Но этот указ касался только бывших морских офицеров и бывших курсантов училищ ВМФ.
Но если вас это вопрос так интересует, то полную информацию может дать только бывший участник обороны города Байсак, живущий в Севастополе. Он председатель совета ветеранов морской пехоты и точно знает о судьбах сотен и сотен моряков –севастопольцев. И конечно же, полная информация собрана в Музее обороны города. В начале шестидесятых годов, в Одессу несколько раз приезжали сотрудники музея и записывали воспоминания, найденных ими, бывших защитников Севастополя.

Г.К. Особые отделы, штрафные части в севастопольской обороне. Что-то о них можете рассказать ?

Г. З. – Такого понятия, как штрафные части, в Севастополе сорок второго года, я не помню. Просто, провинившихся, из СОРа, отправляли на передовую, в бригады морской пехоты. Заградотрядов у нас точно не было!
А по поводу особистов, приведу два примера, характеризующих их вклад в оборону города
В начале войны, немцы сбросили в Севастополь на парашютах диверсионную группу , которая корректировала действия немецкой бомбардировочной авиации в налетах на город. Особисты наши, не сплоховали. Было дано тайное распоряжение, в определенный день, весь личный состав флота, переодеть в форму №2, белого цвета. Ну, и, среди тех, кто в черных клешах по Приморскому Бульвару дефилировал, быстро выявили диверсантов. Так что, мозги у чекистов были. А вот второй пример, совсем из другой сферы их деятельности.
В Поти, батальон сформированный из жителей горных районов Кавказа, отказался грузиться на транспорт, уходящий в осажденный Севастополь. Кто-то моря боялся, а кто-то кричал, что - Кавказ защищать от немцев будут, а в Крыму им делать нечего .
Подъехали особисты, выстроили батальон. Задали вопрос – «Кто не хочет в Севастополь?». Несколько человек вышло из строя. Их сразу же «прислонили» к ближайшей стенке и расстреляли, на глазах у остальных солдат. Больше отказчиков не было. А как иначе ?
С моряками, особисты старались не связываться без серьезных причин. Были на их памяти примеры, когда целые роты приходили, обвешанные оружием, - к особистам, и просто -напросто забирали назад своих товарищей, арестованных особыми отделами по пустякам. Флотская спайка и взаимовыручка- это не пустые слова. При этом, мы уважали дисциплину, и ничем не напоминали матросов-анархистов времен Гражданской войны. Когда после отступления из степного Крыма, мы подошли к Севастополю, то «комитет по встрече» из НКВД, увидев, что идут моряки, просто отошел в сторону, и нас пропустили, без вопросов. А были среди нас и такие, кто оружие потерял, и прочее... Вспоминаю курьезный случай, во время одесских боев. Из милиционеров города сформировали стрелковый ополченческий батальон. Идут они по Молдаванке, а все над ними смеются, обзывают, свистят им в след, и так далее. Одесса город бандитский, а тут милиционеры маршируют, в колоннах по четыре... Так милиционеры умоляли начальство побыстрей выдать им солдатское обмундирование.
Я не помню каких –то «зверств» сотрудников особых отделов.
Еще один характерный пример. Герой обороны города, командир знаменитой 30-й береговой батареи, Георгий Александер, был не еврей по национальности, как это иногда пишут, а обруссевший немец. И никто его не отстранял от командования батареей
И то, что Александер по происхождению немец, знал весь Севастополь.

Г.К. - Скажите, был ли в истории обороны города случай, который никогда не упоминался в мемуарной или исторической литературе?

Г. З. – Я не большой любитель мемуарной литературы. Но наверное, случай с немецкой подводной лодкой нигде не описан.
В начале сорок второго года, в Южную бухту пробралась малая немецкая субмарина – аналог нашей «малютки». Она попала в западню. Боновые, сетевые заграждения на входе в бухту закрыли, и начали долбить эту лодку глубинными бомбами постепенно сужая круг бомбометания. Немцы не выдержали и всплыли. Когда наши моряки, на шлюпках, подошли к подлодке, чтобы пленить экипаж, они услышали выстрелы, раздавшиеся внутри корпуса субмарины. Весь немецкий экипаж, 21 человек, застрелились, но в плен не сдались...
И только не надо говорить, что у немцев в то время не было подводных лодок на черноморском театре боевых действий! Эту лодку подняли на сушу и выставили на обозрение жителей и участников обороны, на Графской пристани. Кто еще из севастопольцев жив - должен помнить это эпизод.

Г.К. Вы участвовали в двух, так называемых, военно-исторических конференциях, в 1961 и в 1966 годах, посвященных обороне города. Там Вы встречали многих бывших защитников Севастополя, общались с ними, и владеете большой информацией, имеющей, по моему мнению, историческое значение. Есть несколько вопросов, на которые, до сих пор, не дан точный и однозначный ответ. Первый вопрос - известны ли факты, что кто-то, из последних участников обороны города, прорвался к партизанам в Крымские горы в июле 1942 года?

Второй вопрос – как складывались судьбы участников обороны города в плену? Об этом написано крайне мало в официальных источниках. И третий вопрос – судьба 427-го медсанбата в инкерманских штольнях ?

Г. З. - Никогда я не слышал о счастливчиках, прорвавшихся к партизанам в начале июля сорок второго года. Там невозможно было прорваться. Немцы, и днем и ночью контролировали каждый сантиметр земли к северу от Севастополя. Был слух, что прошла группа из пяти человек, во главе с военфельдшером Браславским, но это только слухи. Понимаете, нас, на этих конференциях было почти две тысячи человек, и всех участников распределяли по секциям, согласно роду войск. Я видел только несколько бывших партизан, моряков ЧФ, но все они присоединились к партизанам только после побега из плена, а один, бывший «оборонец», был заброшен в Крым, в составе воздушного десанта. Был один моряк, который спасался из Севастополя на плоту , вместе с тремя товарищами. Их плот прибило к ялтинскому берегу. Эта группа долго скрывалась среди местных жителей, и позже, влилась в партизанский отряд. В книге Сажина, в свое время, было написано, что седьмая крымская партизанская бригада Вихмана, состояла из бывших участников обороны города, но это утверждение не совсем верное. Лейтенант Леонид Вихман, воевал, как и я, в «осиповском» полку морской пехоты, и он перешел к партизанским действиям, еще осенью 1941 года, когда под Симферополем, вместе со своим взводом, попал в окружение.
Да и вообще, история крымских партизан, тоже одна из самых трагических страниц войны. Их, партизан, летом сорок второго года, было всего триста человек на весь Крым. Они умирали от голода, у них не было боеприпасов, их постоянно преследовали и безжалостно истребляли не только немецкие солдаты, но и батальоны, созданные из предателей - крымских татар. Одним словом, я никогда не встречал людей, которые пробились к партизанам, из Севастополя в июле 1942 года.
По поводу попавших в плен. Как люди попали в плен написано и рассказано много.
Что добавить... Я слышал от одного товарища, что он в составе группы пленных моряков был вывезен в Северную Италию. Из этой группы выжили многие. Но когда из везли в эшелоне, немцы распяли!, за попытку к бегству, на каждом вагоне по одному моряку, прибив их гвоздями к дверям вагонов!
В начале третьего наступления немцы в плен моряков не брали, но когда в июле, в их руки попали десятки тыся людей, то пленных в матроской форме уже на месте не расстреливали. Это потом, в лагерях, если охрана видела на пленном тельняшку, то сразу зверела, и часто убивала бывшего моряка. . Слишком много мы немцев в севастопольских боях на тот свет отправили, вот они и бесились... . Сразу расстреляли евреев, тех, у кого была типичная внешность. Позже, в Бахчисарае, и в Симферопольской тюрьме, немцы провели повторную чистку, выявляя евреев и политруков. Отобрали пять тысяч человек.
Бросили их за колючую проволоку и две недели не давали еды и воды. Потом добили тех, кто еще был жив из автоматов. Никто не уцелел...
Я встречал, только одного еврея, бывшего командира батареи, выжившего в плену в те летние горестные и страшные дни. Спас его ординарец, кстати, крымский татарин, который ночью, переползал с ножом в руках, среди пленных, лежащих на голой земле, от одного солдата батареи к другому, и предупреждал всех –«Кто комбата выдаст, - зарежу!». Когда немцы приказали всем раздеться догола, и начали искать людей прошедших обрезание, бойцы смогли прикрыть комбата своими телами. Этот комбат провел в плену год, и после, смог сбежать, и попал к партизанам. Многие евреи пытались выдать себя за мусульман, и если немцы сомневались еврей перед ними или нет, то отправляли пленных в сторону, где стояли три предателя –мусульманина, устраивавшие несчастным экзамен, проверку на знание, скажем узбекского или татарского языка. Шансов выжить у евреев фактически не было ни одного. А евреев на Черноморском флоте было много, достаточно простого примера. Я прибыл служить на корабль в составе группы из 90 матросов, так из этого числа было 11 евреев. В «осиповском» полку морской пехоты, евреев было примерно процентов пять-семь.
Командиров поголовно не расстреливали. Я говорил с людьми, которые были в составе группы из 1200 командиров-севастопольцев, брошенных немцами в концентрационный лагерь возле Мюнхена. Из них выжили единицы.
Был на встрече в 1961 году бывший полковник, которого немцы, зная его воинское звание и принадлежность к коммунистической партии не расстреляли.
Много севастопольцев погибло в концлагерях в Кривом Роге, в Славуте, в Симферополе. Относительно много выжило из тех, кто попал в плен к румынам. .
Из раненых почти никто не спасся. Немцы многих лежачих раненых добили сразу. Остальных забросили в товарные вагоны, заколотили двери и сожгли живьем!. Это жуткий факт, но это дичайшее изуверское преступление было!
Я слышал от одного человека, что он был в составе группы раненых, примерно семьсот человек, все, после ампутаций, которых немцы держали в лагере под Николаевым. Этих раненых уничожили только в начале сорок четвертого года.
А про 427-й медсанбат. Если я скажу, что Саенко взрывая артиллерийский морской арсенал в Инкермане, случайно или намеренно, взорвал госпиталь, с тремя тысячами раненых в штольнях, то как вы отреагируете? Я не был там, у меня нет фактов, только рассказы товарищей об этой трагедии. А голословные заявления?, зачем они вам? Я слышал этот чудовищной силы взрыв, потрясший весь Севастополь... Когда нибудь, что-то прояснится по вопросу о взрыве в Инкерманских штольнях...
Я не могу больше говорить на эту тему, мне очень тяжело вспоминать эту боль... Нет у меня душевных сил, снова представлять, как умирали в муках мои товарищи... Вся информация есть в музее обороны, обращайтесь туда.
Давайте закончим на сегодня... Нам некуда было отступать в Севастополе . Впереди была смерть, позади нас море. Мы, моряки, сражались, до последнего патрона, не щадя своей жизни. Мы защищали русский город Севастополь, умирали за Советскую землю, за любимую Родину. И нет нашей вины в том, что город был оставлен врагу. Можно сказать сейчас много красивых слов о мужестве защитников и о трагедии Севастополя. Но хочу сказать только одно...
Самые дорогие дни в моей жизни, это те дни, когда я с винтовкой в руках шел в атаку на фашисткого врага. Я горжусь тем, что защищал этот город, славу России и флота.

Интервью: Григорий Койфман

 

По материалам сайта "Я помню" http://www.iremember.ru/navy/zamikhovski/zamikhovski_r.htm