Жизнеописание подводной лодки "К-421" или великая "туфта" адмиралов.

«Жизнеописание подводной лодки К – 421» или
«Великая «туфта» адмиралов»

Бухта Ягельная, декабрь 1974 год

Зима в этом году была необычно снежная даже для Заполярья. Уже в октябре качались над бухтой снежные заряды с грозами, от грохота которых сжимались переполненные ненавистью к «агрессивной сущности империализма» и неизбежности войны с ним сердца моряков – первогодков: «Уже война?»
В один из таких сереньких дней на плавказарме, где находился штаб дивизии подводных лодок, и проживало несколько экипажей, появились, три капитана второго ранга: Г. Никитин, А. Андросенко, и Ю. Степанов.
«Матросский телеграф» быстро разнёс весть, что это – командир, замполит и механик нового формирования. В каюту командиров «НФ» потянулся жаждущий перемен народ.

На дворе же в самом зените стояла «холодная война». Страна сделала ставку на лодки 667 проекта – это советская перепечатка американской «Джордж Вашингтон», - создавая всё более совершенные её модели.
- Топить надо наши «стратегические гробы», пророчески скажет старпом всех времён и народов Валерий Васильевич Чирков об этих кораблях, когда увидит швартовку к пирсу губы Оленья крохотно - изящной лодки 670 проекта летом 1978 года и, указав на прибывший атомоход огромной дланью, добавил: - Вот где должны служить настоящие подводники.
Сходивший на пирс народ с этого корабля едва достигал старпомовского плеча, а он топорщил усики «аля – Пётр и алчно взирал на них с высоты своего двухметрового роста.
Лодки 667 проекта будут топить в 1997 году. Вернее то, что от них останется после коммерческой разделки.
Для новых кораблей перестраивалась и база, а это значит, что боевая подготовка и стройка шли одновременно, из-за чего случился на флотилии великий конфуз.
Прибыло молодое пополнение на экипаж, который ускоренно готовился на боевую службу где-нибудь в Атлантике, поэтому молодых сразу бросили в корпус, откуда они практически уже не вылезали.
В это же время пригнали на пирс бригаду стройбата для возведения санпропускника. Там тоже много было свежепризванных парней.
Выбрались как-то молодые подводники из прочного корпуса покурить и спрятались от ветра в строящейся коробке СП, где встретили грязных, ободранных, одетых кто во что стройбатовцев. Оказалось, что среди случайно встретившихся людей есть моряк и солдат – уроженцы одного села.
Поговорив о жизни и службе, ребята решили показать солдату, как служат советские подводники и, переодев его в спецодежду «РБ», провели на корабль. Служба солдату понравилась, а в его «родной» роте, где процветала дикая уголовщина и беспризорщина, никто про него и не вспомнил, но тут зазвенела корабельная сигнализация, разнеслись по отсекам отрывистые команды и лодка ушла в автономное плавание защищать священные рубежи на дальних подступах.
Молодые моряки постигали подводницкую науку, а вместе с ними вникал в службу и строительный боец. Попавший на лодку солдат оказался смышленым парнем: первым сдал зачёты на самостоятельное управление боевым постом и приступил к несению корабельной вахты, за что объявил ему командир десять суток отпуска с выездом на родину и закрепил это письменным приказом по части.
По приходу в базу помощник командира быстро оформил на бойца отпускные документы и попросил его «Военный билет» для внесения туда заслуженной награды: жетона «За дальний поход». Тут – то солдат и сознался, что служит он в стройбате, и забрали у них «Военные билеты» сразу же по прибытии в роту, чтобы они со службы не разбежались.
За голову схватились все. Даже особисты. И хотя боец строчил во все концы рапорты, что готов служить на флоте не только три года, а и всю оставшуюся жизнь, командующий флотилией дело замял, использовав всю мощь своих связей, а солдата засунули на самый дальний объект «Северстроя», где среди вони солдатских портянок вспоминал он промелькнувшую как сон подводную службу. «ЗДП» ему так и не дали. И отпуска тоже.
Вот в таких условиях многолюдья и толчеи приступили к набору людей на свой экипаж прибывшие командиры. Отбирали строго и в конце декабря тёмной полярной ночью отвалил от пирса катер с полусотней моряков – срочников, двумя мичманами, механиком, замполитом и командиром будущего экипажа ракетного подводного крейсера стратегического назначения.
Моряки пересекли страну по диагонали и оказались в Эстонии, которая считалась в СССР самой неблагонадёжной республикой. Здесь кого-то всё время выявляли и что-то пресекали, поэтому перед отправкой моряков хорошенько проинструктировали, припугнув политическими экстремистами, националистами. И «страшными» историями о разглашении нашей могучей военной тайны.
Заинструктированные таким образом будущие грозные кулаки в кармане советской дипломатии шарахались от жителей Эстонии, как от прокажённых.

Город Палдиски, зима – весна, 1975 год.

В Эстонии матросов уже ждали в учебном центре подводников будущие командиры боевых частей и отсеков.
Самым старшим и по возрасту и по званию в группе офицеров был командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Горб, однако командовал ими старпом, капитан-лейтенант Чирков, воспитанник тихоокеанского флота, служака до мозга костей.
О старпоме Валерии Чиркове ходила такая легенда. Когда он с ТОФа прибыл к новому месту службы в город Полярный на СФ, то, оставив жену с вещами на крохотном пирсе для пассажирских катеров, убыл в штаб за назначением, где ему сообщили, что назначен он на лодку, которая сегодня уходит в море. Не дрогнув, офицер убыл на корабль.
Когда через много дней подводная лодка возвратилась в базу, старпом с трудом нашёл свою жену в глубине материка. Как она добралась туда с продуваемого северными ветрами пирса – это было её дело…
Любимым занятием старпома было построение. Построив экипаж где-нибудь после обеда, когда весь военно-морской флот давит «адмиральский час», он сначала долго ходит вдоль строя, бубня себе под нос: «Надо что-то сказать народу,… Что сказать народу?...» Наконец спохватывался и рычал с высоты своего двухметрового роста: «Экипаж не умеет пользоваться гальюном! Все толчки забиты, потому что народ берёт газету «Правда» и использует её целиком, а в ней не меньше четырёх листов!...»
После этого народу доступно разъяснялось минут сорок, как надо газету использовать по гальюнному назначению, ведь туалетной бумаги в стране Советов практически не существовало.
Первые неуставные брюки пошил себе старпом, когда здесь же, в Палдиски, ему присвоили звание «капитан 3-го ранга». Он ходил перед строем обалдевших от такой перемены подводников большой, красивый, элегантный и вдруг всех осенило: старпом – тоже человек, а рычать и гавкать ему пола-гается по его собачьей старпомовской должности.
Экипаж, получивший в Эстонии шифрованную литеру «Слово», звали комсомольско-молодёжным, так как состоял он из матросов первого года службы, молодых лейтенантов, а в феврале по окончании школы техников стали прибывать мичманы. Тоже молодые.
Первым вкатился в казарму маленький, кругленький, в неимоверно ши-роких клешах мичманёнок, который на вопрос оторопевшего дневального «Ты кто?» гордо вскинулся: «Торпедист».
Будущие грозные подводные «профи» выглядели столь юно, что частенько попадали в обидное положение. Мичману ракетчику Лёвкину в военторге не продали ботинок. «Отойди мальчик», - сказала продавщица, - «Это для военных». И будущий мастер ракетного дела, первым на флотилии став-ший «старшим мичманом», со слезами на глазах кричал мальчишеским фальцетом, размахивая удостоверением: «Я - мичман! Я – мичман!!!»
А круглолицему и розовощёкому радисту Морозову, будущей бессменной снегурочке в «автономках», в магазине никогда не отпускали водку. Зная об этом, старые выпивохи для прикола всегда отправляли за выпивкой именно его.
Были на экипаже и два «старых», по сравнению с прибывающими мичмана. Это спокойный, как танк, вычислитель и длинный дёрганый Химик.
Специалист радиотехнической службы мичман Доценко служил срочную на печально знаменитой К-19 «Хиросиме», начавшую свою службу с серьёзных аварий и имевшую повышенный радиоактивный фон до самого свого списания в 1991 году. Старпомом на ней был в то время командир нового формирования Никитин Г.А. Поэтому он без лишних проволочек взял к себе в экипаж проверенного бойца, хотя предполагалось что мичмана на «НФ» будут только свежие, непосредственно из школ техников ВМФ.
Второй был химик - мичман Каверин. На том экипаже, где он служил раньше, его должны были судить, так как он по пьянке проспал выход в море, и корабль ушёл в «автономку» без него. Командование дивизии, дабы не портить себе показатели, быстренько спихнуло его на «НФ». Это была обычная практика. Называлась: «отфутболить проблему вбок». Или вверх, если дело касалось офицера.
Экипаж под литерой «Слово» проходил обучение, как и сотни других экипажей, но один случай выделил его из общей массы: по вине члена экипажа 8 марта 1975 года военно-морская база и пограничная застава были подняты по тревоге и целую ночь бомбили гранатами бухту, проводя противодиверсионные мероприятия.
А началось всё просто: обмывали матросы на берегу залива недавно полученные звания «старший матрос», и показалось вдруг одному молодому турбинисту, что у берега подвсплыл водолаз-аквалангист, а бдительность наше оружие. Без тени сомнения он тут же доложил находящемуся неподалёку дежурившему по плавсредствам мичману.
Уже под утро все участники событий, кроме диверсанта конечно, сошлись в штабе ВМБ, где долго выясняли кто - что видел и куда глядел. Наконец поблагодарили бойца за бдительность и отдали его особистам.
После этого случая в экипаж под литерой «С» зачастил особист – лейтенант с красивой фамилией Лимонкин. Чистенький, аккуратный, приглядчивый он доверительным голосом хорошим языком рассказывал о методах работы эстонских националистов по заманиванию доверчивых граждан на свои митинги. Слушать его было интересно, но отучившись в учебном центре положенный срок экипаж получил, наконец, свою настоящую нумерацию «в/ч 15001» и отбыл на северный флот для стажировки.
Во время посадки в Ленинграде молодые лейтенанты решили отобедать в привокзальном ресторане, где заприметили они группу иностранцев что-то скромненько отмечавших в уголке. Лейтенанты решили пошутить и через официанта послали им выпивку. Иностранные гости шутку оценили и нанесли ответный визит. Военморы элегантно пофлиртовали с дамами, джентельменски пообщались с мужчинами и отбыли на поезд.
Согласно приказу министра обороны за номером 010 «О секретном делопроизводстве» каждый военнослужащий, допустивший контакт с иностранцем, обязан доложить о нём своему непосредственному начальнику, но лейтенанты этого не сделали, так как воспитанники закрытого города Севастополя не знали, что все иностранцы, находящиеся на территории СССР, комитетом государственной безопасности пристально «пасутся». Шутников – лейтенантов КГБ искал два года, а найдя, сильно попортил им «Личные дела».

Иоканьский залив, весна – лето, 1975 год.

Ранним майским утром экипаж капитана 2-го ранга Никитина сходил с теплохода «Вацлав Воровский» на причальную стенку порта-города Гремиха.
Если при убытии из Эстонии комендатура требовала, чтобы экипаж принял объявленную по гарнизону форму одежды № 2 (белый верх и чёрные брюки), то Заполярье встретило моряков снежными зарядами и ветрами, которые неслись на них почему то со всех сторон одновременно. Пришлось срочно одеваться в шинели, но фуражки и бескозырки остались белыми, так как главком ВМФ приказал с 1-го мая всем флотам носить летние головные уборы. Для красоты.
Зажав ленточки бескозырок в зубах, чтоб не снесло летний головной убор зимней вьюгой, размазывая по ним слюни и сопли, экипаж строем проследовал через всю причальную зону и оказались на самом дальнем её пирсе, где серой массой громоздилась плавбаза «Иртыш».
Построенная в 30-х годах, набитая крысами, как селёдкой бочка, с латанной – перелетанной системой жизнеобеспечения, эта посудина ещё нахо-дилась в боевом строю и в преисподней её машинного отделения урчали механизмы, а на мостике отбивались корабельные склянки.
Первое время будущие подводники старались перемещаться строго гурьбой. Что бы найти дорогу от кубрика до камбуза, гальюна и на бак (место для курения), надо было уметь ориентироваться, а получалось это не у всех. Заблудившихся приводили в место расположения экипажа чумазые моряки «Иртыша».
В этом наслоении палуб, переплетении трапов и коридоров осваивала будущая надежда подводного флота бытовую сторону корабельной жизни, а иного-то изучать было и нечего. Хотя экипаж и был прикомандирован к подводной лодке кап – раза Ломова, бывал он там нечасто, а занимался несением гарнизонной службы, проектированием и строительством детского городка в жилом посёлке, оформлением «Ленинской комнаты» в казарме экипажа Фролова.
Экипаж контр-адмирала Фролова был знаменит тем, что его командир был депутатом Верховного Совета СССР, поэтому матросы жили в четырёх-местных кубриках, спали на деревянных кроватях, держали личные вещи в полированных тумбочках и по казарме передвигались строго в тапочках по разостланным повсюду коврам. На этот экипаж работала прачечная, пошивочная и сапожная мастерская, поэтому он был всегда побрит, постиран и подшит, но в море ходил редко: командира часто и надолго отвлекали депутатские обязанности…
А ещё моряки научились ловить прямо через иллюминаторы плавбазы злющих колючих бычков. Их потом били током и делали шикарные чучела.
Несмотря на отсутствие корабельной стажировки, флот открывал будущим морякам- подводникам свои всё новые и новые стороны.
Так, например, однажды экипаж Никитина был спешно поднят и отправлен с плавбазы на причальную стенку, где была уже выстроена в огромном каре вся флотилия.
В центре стоял командующий, который вызвал из строя трёх моряков и стал говорить речь. Хотя даже предлоги и союзы в его речи были матерными, это не помешало присутствующим понять суть.
Оказывается, стоящие перед строем три моряка ночью слили с корабельной системы охлаждения ведро хладагента, коим является разведённый спирт, но переборщили и уровень охладителя упал ниже нижнего предела. Сливали, видимо, не впервой. Однако грамотные специалисты заблокировали сигнал, и система продолжала работать, что могло привести к изменению микроклимата в ракетной шахте и возможному выходу ракеты из строя. Итог адмиральского монолога: «Засажу!»
Или заступая как-то в патруль по гарнизону члены экипажа Никитина получили от коменданта такой инструктаж: «Сегодня у экипажа подводной лодки имени Ленинского комсомола годовщина толи спуска на воду, толи подъема флага, а значит «комсомольцев» в комендатуру не таскать, а пре-провождать в казарму и сдавать дежурном по экипажу».
Поэтому патруль, обнаружив бесчувственное тело, сначала убеждался, что на теле имеется значок – лодка в профиль и надпись по ватерлинии «Ленинский комсомол», и тогда тащил эти дрова в казарму, где весёлый дежурный складывал их штабелями.
Через какое-то время экипаж Никитина перевели с плавбазы в казарму ушедшего в «автономку» экипажа, и здесь они в полной мере оценили флотскую поговорку: «Если Кольский полуостров – это зад Скандинавии, то Гремиха – его анальное отверстие».
Ветра, ветра, ветра… Они гнали тучи песка, которым целую зиму посы-пали дороги, и эти тучи постоянно качались над базой.
По воле какого-то военного архитектора казармы были вынесены от берега километра за три, поэтому путь до причальной зоны – это сплошная борьба с встречным ветром, песчаной пылью и гололёдом. Причём, если в это же время возвращаться обратно, то ветер опять будет встречным.
Рядом с пробивающимися на службу строями подводников шли в магазины местные женщины, держа перед лицом, как сварщицы, щитки из плексигласа, и катили они перед собой детские коляски тоже загерметезированные целлулоидом.
Самое жуткое зрелище представлял собой береговой камбуз, где в полумраке помещения с забитыми матрацами окнами, не снимая шинелей, сидели за длинными столами подводники возле чугунных бачков, из которых торчали обросшие шматками мяса огромные говяжьи кости.
В казармах же гремел от подъема для отбоя по трансляции Высоцкий, лопались тройные стёкла под напором ветра, на полчаса подавалась вода, подпрыгивала мебель от близких взрывов. Это стройбат ровнял тундру, ничуть не заботясь об оцеплении места взрывных работ, которые могли быть прямо углом или возле подъезда казармы.
Вот в это-то «чудное местечко», куда свозили к тому времени весь «металлолом» Северного флота, и был направлен через много лет безупречной службы, перепахавший все океаны земли, дослуживший до контр-адмирала бывший старпом 421-й командовать флотилией кораблей отстоя.
И сгинул бы здесь несгибаемый старпом, но вдруг стали умирать один за другим генеральные секретари коммунистической партии Советского Союза, а каждый новый генсек топил чужих и ставил своих, отчего рухнула созданная ещё Сталиным система ротации кадров.
В этой кадровой чехарде сумел старпом перевестись на свой родной Тихоокеанский флот, откуда однажды радио «Свобода» передало: «Как сказал по этому поводу командующий Владивостокской военно-морской базы адмирал Валерий Чирков»…
Здесь, в Гремихе, экипаж Никитина потерял первого человека: в кабацкой драке проломили голову заводиле, весельчаку и забияке командиру 10-го отсека лейтенанту Батракову. Его долго лечили, но потом всё равно списали с флота.
Однажды стажёры подводники проснулись от тишины. Ветра не было! Его будто выключили, и сразу же наступило лето, что позволило экипажу Никитина достроить детский городок, открыть памятник погибшим подводникам и убыть на Северное машиностроительное предприятие, где уже гото-вился к спуску на воду атомный ракетный подводный крейсер 667 БД проекта с тактическим номером «К – 421».

Проект 667БД
(«Мурена – М, по классификации НАТО – Delta II)
4 единицы.

Водоизмещение нормальное: 10500 т
Водоизмещение полное: 150750 т
Длинна наибольшая: 155 м
Ширина наибольшая: 11,7 м
Средняя осадка: 8,6 м
Рабочая глубина погружения: 390 м
Предельная глубина погружения: 450 м
Номинальная мощность ЭУ: 55000 л.с.
Максимальная подводная скорость: 24 узла
Максимальная надводная скорость: 16 узлов.
Экипаж: 135 чел. + прикомандированный особист.
Автономность: 70 суток.
Вооружение: 16 пусковых шахт ракет Р-29Д комплекса Д – 9Д, четыре 533 мм (12 торпед) и два 406 мм ТА (8 противолодочных торпед), 41 писто-лет ПМ, 20 автоматов Ак-74 У и один зенитный комплекс «Стрела-3М» с 4-мя зарядами.

Это усовершенствованный вариант проекта 667Б с увеличение числа ракетных шахт до 16 и новым ракетным комплексом. Для размещения четырёх дополнительных шахт добавлена дополнительная секция к ракетному отсеку, а располагавшиеся там ранее жилые помещения выделены в дополнительный 5-бис отсек, длинной 16 метров.
Однако система управления огнём осталась прежней – в результате чего ракеты могли выпускаться не менее чем двумя залпами, по 12 и 6 ракет, и возникли проблемы с новыми торпедами.
Все крейсеры проекта 667БД строились в Северодвинске и входили в состав 3-й флотилии Северного флота.
С 1996 года по 1999 год выведены из боевого состава в соответствии с договорённостями о сокращении стратегических наступательных вооружений, разукомплектованы и утилизированы.
Первое погружение подводная лодка К-421 произвела 1 ноября 1975 года в 12:00
Забортное давление отжало фланец разъёма питания с берега в 8 отсеке и вырвало пробку протекторной защиты в 9-ом, но чёткие действия сдаточного экипажа не дали авариям развиться дальше и позволили подводной лодке погрузится на глубину 320 м
Испытанию же на полную глубину погружения подвергся только первый корпус 667 БД ПЛ К-187, для чего на нём были установлены специальные спасательные устройства, которые впрочем не понадобились, и слава богу. Пройдя глубоководные испытания, ПЛ К-421 уже к пятому февраля 1980 года имела 480 суток подводного плавания, а всего за 24 года нахождения в боевом составе флота РПК СН К-421 35 раз несла боевое дежурство, 23 раз из них – в условиях автономного плавания от Белого моря до Азорских островов, но больше всего времени она провела в Северной Атлантике и Ледовитом океане, пройдя общей сложностью порядка 400000 подводных миль, что равняется десяти экваторам. Поскольку одна «автономка» - это 2000 часов подводного хода, то лодка К-421 провела на рабочей глубине больше пяти лет, сменив за это время по частям шесть составов экипажа.

Северодвинский рейд, осень – зима, 1975 год.

Спуск на воду четвертого корпуса РПК СН 667 БД проекта состоялся на День флота и Советской торговли, то есть в последнее воскресенье июля. Правда воды ещё не было. Просто открылись ворота 50-го цеха и оттуда по рельсам на кильблоках с колёсами лебёдки стали вытаскивать корабль в осушенный бассейн.
Лязг стекла бутылки шампанского о бронзу винта заглушил рёв нескольких сотен глоток: Корабль родился!
Моряки подкладывали под колёса тележек медные пятаки, а офицеры – серебряные рубли, чтобы из этих сплющенных овальчиков делать потом памятные медальоны
После заполнения бассейна водой лодку вывели к причальной стенке, где начались сначала швартовые, а потом и ходовые испытания.
На корабле был поднят военно-морской флаг.
Когда командир проносил вдоль строя моряков крохотный шлюпочный флаг, то на фаловой кромке виден был год его изготовления: 1954. Флаг был ровесником ядерной бомбардировки советских солдат советскими ВВС на Тоцком полигоне и большинству членов экипажа.
Во время первого погружения принимали моряки подводное крещение: пили забортную воду из зелёного плафона корабельной сигнализации и целовали густо смазанную АМСом кувалду.
Теперь родился и экипаж.
Сдаточный экипаж был сильно заинтересован в скорейшем становлении экипажа ПЛ так как лодка шла внепланово, а значит по уходу её на флот им «грозили» премии и награды.
Внеплановой ПЛ К–421 стала по той простой причине, что приближался очередной съезд КПСС, а такие даты принято было встречать трудовыми свершениями.
Это-то и натолкнуло молодых комсомольцев экипажа на мысль, что неплохо бы именоваться «АПЛ имени XXV партсъезда».
Инициативная группа обратилась к замполиту. Капитан 2 ранга Андросенко движение масс тут же возглавил, толи по душевному порыву, толи с целью контроля за инициативой снизу, которая неизвестно куда может зависти.
Через какое-то время Анатолий Иванович с прискорбием сообщил инициаторам партийно-патриотического порыва, что в ВМФ СССР именуются только первые корпуса, а это ПЛ К – 187, которая и будет теперь называться «60 лет октября», но тут же утешил, что неофициально К – 421 всегда будет подарком съезду партии.
Несмотря на то, что К – 421 «клепали» в спешном порядке, как выяснилось потом, из всех четырёх кораблей 667 БД проекта самым надёжным оказался именно последний, четвёртый, корпус: заказ 354, то есть К – 421.
Зависела такая надёжная работа систем корабля, наверное, и от экипажа, тем более, что на 421-ой он был один, так как из-за высоких темпов ввода ко-рабля второй экипаж так и не был сформирован. Поэтому экипаж Никитина рассчитывал только на себя, отступать было некуда: позади кроме «противолодочной бербазы» никого нет.
А экипаж продолжал терять людей.
Вскрыл себе вены боящийся закрытых помещений лейтенант радиотехнической службы. Его спасли, но со службы он был уволен.
Потом провалился в погрузочный люк, находящийся прямо перед его амбулаторией, корабельный доктор, тихий, вечно ловивший микробов для научных целей лейтенант медицинской службы Новиков. Полученные по-вреждения не дали ему служить дальше.
А однажды чуть не случилась настоящая трагедия. Во время размагничивания сбросило в воду обмоточным кабелем мичмана Загвоздина. Тепло одетый он неизбежно утонул бы, но спасла реакция закалённого на охотах и рыбалках потомственного помора: не успев упасть, он уже саженками грёб к штормтрапу, а навстречу бежал по корпусу старпом с кружкой корабельного «шила».
Однако были и приобретения. Однажды на утреннем построении командир представил экипажу нового лейтенанта.
Он стоял под ярким солнцем, бубнил свою коротенькую биографию, и никто тогда не мог предположить, что этот большой, похожий на медведя в фуражке, увалень будет настолько верен кораблю и своей должности командира группы дистанционного управления, что через много лет министр обороны будет принимать специальное решение, чтобы ему, Николаю Корнейчуку, на каплейской должности присвоить звание «капитан 3 ранга».
Под новый 1976 год подводные лодки К – 92, К – 193 и К – 421 покинули радушный Северодвинский рейд. Уходя из завода, корабли по традиции прихватывали всё, что «плохо лежало», забивая добычей ракетные шахты, но две лодки переборщили и с награбленным добром не смогли погрузиться.
Не привыкших к качке подводников шторм выворачивал так, что по приходу по лодкам было страшно ходить. Только К – 421, хотя тоже отдала дань традиции, спокойно погрузилась и встретила новогоднюю ночь в тиши родной глубоководной обстановки.
Уже в январе 1976 года К – 421 прибыла в бухту Ягельная, замкнув свой «большой круг», но следом пришла баржа с краской и маляршами, которые довели ПЛ до кондиции, и она убыла к месту постоянного базирования: губа Оленья.

Губа Оленья, 1976 – 1980 годы.

В губе Оленья формировалась новая дивизия подводных лодок, начштаба которой кап-раз Эдуард Балтин на первом же собрании сказал такую речь: «Дизеля, убывая в Лиепаю, оставили нам раздолбанное хозяйство и 31 проститутку, а вместо этого мы должны создать ВМБ!»
Очень скоро в Оленьей появились пирсы, санпропускник, гауптвахта и гостиница. Для проживания семей экипажа К – 421 были определены квартиры в одном подъезде 74 дома… посёлка Гаджиево, который находился от Оленьей губы в 16 километрах. Домой и на службу добирались, кто пешком, кто морем, кто на попутках, но к подъёму флага не опаздывали, хотя домой приходили поздно, а уходили рано. Молодые жёны, терпеливо переносили все тяготы и лишения своих мужей.
Но как выяснилось потом, рабочий день до 23, да два выходных (один зимой, другой летом) – это ещё не все трудности семейной жизни подводников.
То, что они стали отцами, подводники как правило узнавали, возвратясь «С морей», а по возвращении из «автономок» узнавали, что их дети начали говорить, сделали первые шаги или пошли в школу. Радист же Харламов только после «автономки» узнал, что он – вдовец.
Не принято было сообщать на корабли, несущие боевую службу, о таких семейных пустяках. Гораздо важнее подводникам было знать, сколько сжато хлебов, выплавлено стали и надоено молока. Про молоко подводники догадывались: брехня, так как их жёны, да и они сами во время редких выходных, бились в очередях, чтобы получить по справке, но за деньги, литр молока для малолетних ребятишек.
Могли под толщу атлантической воды сообщить подводникам, что партия и правительство приняли решение об улучшении жизни народностей Севера. «Опять хохлам лафа», - вздыхал по этому поводу моторист Ушаков, потому что на Северном флоте личный состав на треть состоял из украинцев, а каждый второй был либо белорус либо украинец. Поэтому и тех и других в шутку называли «большая народность Севера».
Словом подводники и их жёны вели параллельный образ жизни. Тем более, что с мая по сентябрь, как выразился комендант города Полярный, все «отправляли жён в среднюю полосу и переходили на спирт и колбасу». В это время по городу шастали только собаки и патрули.
Не способствовали развитию семейных отношений и дома отдыха экипажей. В летний сезон семейных путёвок не было вообще. В это время отдыала «бербаза» и ей нельзя было мешать. В межсезонье путёвки для семейых были, но с раздельным проживанием. Редко – редко перепадало подводникам пожить по человечески, как например в Бакинских Мардакянах.
Только отпуска могли проводить военморы вместе с семьями, но боевая труба очень часто отзывала их обратно в строй.
При всём при этом разводы были редкостью. За всю историю К-421 на её экипаже было зарегистрировано только два: один по любви, другой по расчёту.
Однако вернёмся в Оленью Губу 1977 года.
Здесь запустили «скотовозы» - крытые брезентом грузовики с лавками, и подводники считали за счастье попасть на них, но отдалённость дома и корабля устраивала не всех и подводники самостоятельно выявляли брошенные ушедшими на ДКБФ квартиры и переселялись в них. Это поделило экипаж на «оленегубцев» и «гаджиевцев».
Два года, пока длилась заводская гарантия, корабль нёс боевое дежурство у пирса, а экипаж маялся береговой жизнью, так как в море ходили только для отработки учебно-боевых задач.
На берегу же корабль сплошным строем посещали комиссии: флотилии, флота, генштаба ВМФ, министерства обороны и, наконец член ЦК КПСС товарищ Рябов.
Для комиссии красили корабль, пирс, заборы, а для особо почётных – камни вдоль дороги. Для члена же ЦК товарища Рябова покрасили и дорожный асфальт.
С комиссией МО СССР произошёл конфуз. Группа генералов в главе с большим генералом инспектировала корабль, спустившись в люк первого отсека и двигаясь по лодке к открытому для их выхода люку 10-го отсека.
Когда же они, измученные стягиванием своих объемистых животов в переборочных дверях отсеков диаметром всего 820 мм, добрались до 8-го, то главный генерал спросил: «А дальше что?» Командир, только что рассказывающий, что 8 отсек – это отсек паротурбинной установки левого борта, ответил: «То же самое, но правого борта». Он имел ввиду, что 9 отсек – это то-же отсек ПТУ, но правой. «Фантастический корабль», - выдал главный, развернулся и вся комиссия потопала обратно в 1-й отсек.
Вытаскивая их из люка первого отсека, подводники рыдали: на комиссию было невозможно смотреть без смеха.
В 1977 году для мичманов на Северах ввели «полярку». Получилась она куцая и совсем не такая, какая уже была у офицеров. Особенно обидела страна тех, кто уже давно глотал снега Заполярья, приравняв их к первогодкам.
Для разъяснения положения и ликвидации возможных возмущений на Северный флот прибыл генерал-лейтенант – замминистра обороны по кадрам мичманов и прапорщиков. На собрании, где присутствовали и представители экипажа Никитина, он представился: «Я – главный прапорщик Советского Союза». Затем сел на стол и по-армейски прямо заявил: «Ваша «полярка» улетела в Японию».
Не задолго до этого в Японии приземлился советский патрульный самолёт. Хотя машина и часть экипажа вернулись назад, потребовалась полная замена системы «свой – чужой», что сказали стоило недешево.
Народ засомневался было, что такому большому государству надо экономить на мичманах, но выбора не было и все успокоили себя предложенной версией.
Когда К – 421 после перехода из Северодвинска пришвартовалась в бухте Ягельная, встречающее её командование обнаружило в каюте тело мертвецки пьяного механика, что стоило командиру ПЛ задержки очередного во-инского звания, а «деду» увольнения в запас. Уволенного механика сменил капитан 2 ранга Котвалюк.
В молодости он никогда не думал и не мечтал о военной службе, спокойно учился себе в кораблестроительном институте, но на его беду комсомол принял решение: лучших студентов на флот! И его за отличную учёбу наградили курсантскими погонами. Студент Котвалюк пытался бунтовать, но ему объяснили: «Если партия сказала «надо», а комсомол ответил «есть», то либо будешь, кем приказано, либо – никем».
Опять же под новый, но уже 1978 год, РПК СН К – 421 пошла на свою первую боевую службу. В день выхода шторм был такой, что механизмы вместе с корпусом выли и стонали под ударами волн, но это не помешало лодке выйти в назначенный квадрат и, погрузившись, уйти в Атлантику.
Кап-два Котвалюк был грамотным механиком, но инженерная мысль не давала ему покоя. Одним из результатов его кораблестроительного образования был вывод из строя гальюнов жилого отсека, которые он приказал переключить на смыв забортной водой.
В «автономке» разъеденные солёной водой гальюны сбросили «АЗ» прямо в трюм. Народ выскакивал из жилого отсека так, как не поднимался и по тревоге.
По возвращении в базу подводники узнали, что теперь, если «автономка за угол», то будут платить «боны» - чеки Морторгтранса, которые надо отоваривать в портовых магазинах «Альбатрос».
Получали их немного, но дешевизна товаров в этих магазинах позволяла морякам узнать, что такое хорошие: одежда, сигареты, виски и настоящая японская аппаратура.
И «боны» почему-то не платили морякам срочникам, из-за чего они не пользовались успехом у домоотдыховских дам. Там королями были «дизеля» которые «боны» получали все.
Распечатавшись первой «автономкой», экипаж 421-й «пахал моря», прерываясь лишь на дома отдыха и отпуска, которые уже никогда полностью не отгуливал, а один раз прервался для краткосрочных курсов в Палдиски, где снялся в учебном фильме и потерял одного подводника: на преподавательскую работу в УЦ ВМФ ушёл командир дивизиона движения кап-три с самой знаменитой фамилией – Хрущёв. Из всех подводников, участвовавших в съёмках учебного фильма узнаваемым был только мичман Каверин, который деловито проверял в центральном дозиметрическом посту индивидуальные дозиметры. Все остальные были либо в изолирующих дыхательных аппаратах, либо сняты со спины, и их лица в кадр не попали.
В 1979 году уходили в запас мичманы, у которых закончился срок первого контракта, но их должности тут же занимали бывшие матросы – срочники первого состава, которые уже закончили к тому времени школу мичманов и пришли на флот. К-421 всегда славилась тем, что у неё был большой процент остающихся на сверхсрочную службу, и все мичманские должности занимали мичманы, а отсюда и высокий профессионализм экипажа. Только под водой ПЛ была по 150 суток в год – это тоже показатель.
Ознаменовался этот год и самой позорной страницей в биографии экипажа К-421. Это «дело Желнеровича».
Началось всё с того, что политотдел выступил с инициативой: развернуть соревнование за право называться «последователем специалиста военных лет». Озадаченный народ углубился в изучение военной истории, дабы найти там фигуру, достойную для подражания.
В процессе познавания собственной истории , выяснилось, что в ней зафиксировано несколько случаев, когда подводные лодки приходили в базу, управляемые одним – двумя членами экипажа, тогда как остальные либо погибли, либо были без сознания.
Некоторые призадумались: а можно ли управлять атомоходом малым количеством личного состава? Вопрос был не праздный – в море случается всякое, часто матчасть бывает надёжнее людей.
Особенно глубоко задумался над этим командир 10-го отсека, однако очень скоро его мысли материализовались в чей-то донос компетентным органам.
Компетентные органы, прочитав в доносе фамилию лейтенанта, воодушевились, потому что в те годы страна так рьяно зачищала себя от сионизма, что евреи уезжали на запад тысячами. Словом, делу был дан стремительный ход.
Однако компромата на лейтенанта было мало, и его должны были дать боевые товарищи, которым намекнули, что лейтенант строил планы угона подводной лодки заграницу. Это сейчас такие обвинения кажутся дикими, а тогда к ним относились серьёзно.
По этому поводу было проведено несколько собраний, где лейтенанта пытали, уличали и обливали, а в задних рядах сидел сияющий особист и всё это стенографировал. Потом по этой стенограмме писались протоколы, которые члены экипажа должны были, не читая, подписать. И грозы морей, океа-нов, а так же вероятного противника послушно подписывали! Наверное, они искренне верили, что не место таким в стройных рядах защитников Отечества, а другие знали, что представителям власти лучше не возражать, пока они не заинтересовались тобой.
Желнеровича с треском выгнали из Вооружённых сил, а экипаж постарался о нём поскорее забыть, но он однажды сам прислал открытку секретарю парторганизации Владимиру Волкову, что-де жив здоров, работает инженером на заводе…
Очень скоро напомнила о нём и Родина.
Корабль уже стоял под парами и вот-вот должен был отдать швартовы, когда на пирс картинно влетел УАЗик особого отдела. Из корпуса ПЛ вывели старшину команды спецтрюмных мичмана Бодаш, хорошего приятеля Жолнеровича, посадили в «воронок» и увезли в неизвестном направлении, а на пирсе оставили офицера политотдела флота с особыми полномочиями и никому не известного мичмана, который должен был заменить арестованного спецтрюмного.
В «автономке» политотделец «работал» в местах скоплении масс: курилка, кают-компания, столовая, а прикомандированный мичман скучал на боевом посту обслуживания паропроизводительной установки.
И однажды от скуки и дурости вскрыл он блок имитации аварийных сигналов реактора и стал щёлкать тумблерами…
Когда всё вокруг заревело, зазвенело и замигало разноцветными лампоч-ками, мичман сообразил, что сделал что-то не то, быстро всё привёл в исходное и затаился.
Целую неделю электромеханическая боевая часть ползала по своим заведованиям, отыскивая причину прохождения сигналов, но безрезультатно. Вычислил убогого специалиста техник – автоматик энергетической установки мичман Кудряшов.
Оказалось, что присланный штабом мичман всю свою сознательную жизнь служил в учебном центре, но под конец её перевёлся на действующий флот, чтобы тихонько отслужить положенные по закону шесть месяцев и уйти на большую подводницкую пенсию, а когда политотдел потребовал, что-бы арестованного на К-421 старшину спецтрюмных сменил обязательно член КПСС, как назло из всех спецтрюмных флотилии только он состоял в партии.
Во время разбора инцидента командир сказал фразу, вошедшую в историю флота: «Пришёл на боевой корабль – сиди и ничего не трогай». Мастера военного дела от самостоятельного несения вахты отстранили.
Старшину реакторщиков из под ареста освободили, но подводный флот его больше не прельщал, и он перевёлся на вспомогательные суда.
Кроме Бодаш экипаж потерял ещё одного подводника: в «автономке» разбил радикулит бессменного замполита капитана 1 ранга Андросенко. По приходу в базу его специальными приспособлениями вытащили из корпуса, и больше на лодку он не вернулся никогда.
А начался 1980 год с того, что из берегового пайка подводников был исключён ряд продуктов. Лекторы политотдела тут же разъяснили, что в этом году грядёт в Москве олимпиада, а прожорливые иностранцы страсть как охочи до наших продуктов, а посему мы, как радушные хозяева, обязаны их хорошо встретить – проводить. Так что ограничение подводников в питании – мера вынужденная и временная.
Снятые с вооружения продукты, конечно, никогда больше не вернулись, а для их замещения была разработана специальная система, согласно которой служба снабжения даже в море могла кормить экипажи таким меню: на первое – вода с капустой, на второе капуста без воды, на третье – вода без капусты. Причём делалось это вполне законно!
Однако экипажу Никитина с интендантом повезло: мичман Фрунзе экипаж не обижал, не уходили с корабля пустыми и различные «проверяйки». Правда, за что их кормили дифицитами, снабжали тельняшками, подводницкими тапочками и репсовыми костюмами «РБ» было не ясно: корабли ремонтировались, ходили в моря и стреляли без их помощи. Скорее всего сыпали им в жадно раскрытые «беки» всякую всячину лишь для того, чтобы они в своих журналах ставили отметку «отлично».
Интендант мичман Фрунзе не был в первом составе экипажа, но он был первый интендант – мичман, и при нём экипаж надолго забыл о существовании дефицита в стране. Когда же, прослужив положенный срок, собрался мичман уходить в запас, вдруг обнаружилось, что он вор, и с этим позорным клеймом те же, кто пёр с корабля всё что им нравилось – от спирта – до регланов, уволили его со службы.
Но это было позже. А пока имея во всех журналах лишь отличные оценки экипаж К-421 был назначен инициатором социалистического соревнования, и конец 1980 года подводники провели в хлопотах. Кроме производства межпоходовых ремонтов, загрузок – разгрузок, отработки учебно-боевых задач в море, несения корабельных вахт и гарнизонных служб они ещё переписывали по нескольку раз взятые на себя соцобязательства и заседали на бесконечных собраниях, вырабатывая девиз почина, пока не родили слоган: «Решения съезда выполним, Родину защитим!» Этот лозунг стал вечным. По крайней мере, до крушения КПСС.
Инициаторство однако, не спасало от шпиономании и особисты зря небо коптить не желали, поэтому то они находили в экипаже мичмана, который должен был идти под суд за браконьерство, но вовремя ушёл на военную службу и затерялся в рядах ВС СССР; то обнаруживали, что секретчик сжег сверхсекретную карту, и таскали на допросы всех, кто курил на пирсе вместе с несчастным моряком в тот злополучный момент; то вдруг мичман прятал от недремлющего ока КГБ целый чемодан секретов.
Шпионаж на экипаже резко пошёл на убыль лишь тогда, когда ушёл на повышение гроза всех разведок мира корабельный особист Самоделкин (хорошая фамилия для особиста).

Бухта Ягельная, 1981 и далее годы.

Вернувшись однажды из очередной «автономки» экипаж узнал, что они, хотя и продолжают стоять в Оленьей губе, теперь принадлежат другой дивизии с местом базирования – бухта Ягельная. Экипаж Никитина, как представителя «вражеской» дивизии, тут же стали высаживать из «скотовозов».
Подводники опять привычным 16-ти километровым маршрутом добирались до службы где пешком, где на попутках.
Когда же, наконец, корабль поставили в бухту Ягельная, «оленегубцы» геройствовать не стали, а перевились на дивизию с местом базирования – Оленья. И разделение экипажа на «оленегубцев» и «гаджиевцев» перестало существовать.
На дивизии, куда попала 421-я, кораблей было много, но ходовых - пересчитать по пальцам, поэтому командование считало, что хорошие корабли не должны ржаветь у пирса, и ПЛ К-421 тут же пошла по рукам, а её первый и единственный экипаж, когда она попадала к нему, с тоской смотрел на раз-рубленную тросом рыбацкого невода рубку, читал о ней позорные страницы журнале аварий и поломок кораблей ВМФ, а однажды приняв корабль, под-водники обнаружили подволоке ЦП отверстие, откуда извлекли 9 мм пистолетную пулю, но сколько особисты ни копытили землю, обнаружить кто-когда-в-кого промахнулся не смогли. Чекисты явно теряли нюх. Экипаж списывал разграбленное имущество.
Техническое управление флота понимало, что экипаж вынужден покрывать чужие грехи, поэтому беспрепятственно оформляло поданные на списание заявки, но однажды начальника техупра адмирала Мормуля посадили, а новому корабельные трудности были до лампочки, и теперь подводники должны были либо отыскивать что-то, отдалённо напоминающее пропавшее имущество, либо платить деньги. Ни то, ни другое кораблю живучести не прибавляло, но над старшинами команд и командирами отсеков постоянно висел дамоклов меч денежных начётов, поэтому стало быстро распространяться наглое внутрикорабельное воровство.
Списывался, например, командир 9-го отсека Булыгин на берег, но у него не хватало уймы водолазного белья чистой верблюжьей шерсти. Он уговорил командира 8–го покрыть недостачу, но стоило ему только получить приказ о переводе на плавмастерскую, как он тут же командира 8-го «кинул», а тот сделал тоже самое с тем, кто принял у Булыгина должность. Подводное братство стало стремительно таять, как льдины в Гольфстриме, а тут ещё грянуло «дело Троскина».
Инженер – вычислитель Троскин был умным, а от ума всегда и горе. Один раз он уже засветился, когда с помощью друга подделал бумаги для заочной учёбы, но тогда закончилось внутриэкипажными разборками. Друга только подвёл.
Но старлей не думать не мог, поэтому с разрешения всевозможных начальников один перепрограммировал вычислительный комплекс с целью расширения его возможностей.
Дело в том, что корабли 667 БД проекта, являясь промежуточным звеном, не могли выполнять некоторые боевые действия, а только имитировать их. После «перешивки» кассеты делать всё в полном объеме могла только «К- 421».
Все были этим очень довольны пока однажды, когда экипаж Никитина был в отпуске, на корабль прибыл специалист – программист, который быстро установил, что на вычислительном комплексе заказа 354 не совпадают контрольные цифры, и «дунул в свисток».
Соскучившиеся по шпионам советские спецслужбы взяли в оборот всех, но надо отдать им должное, быстро установили, что ни злого умысла, ни подрывной деятельности вражеских органов в действиях Троскина не было, а было лишь стремление повысить боеготовность корабля, поэтом отдало всё на откуп флотским начальникам.
Перепуганные начальники разобрались быстро, приняв жёсткие меры ко всем участникам истории, а когда страсти улеглись, и похудевший от пережитого Троскин предложил отцам – командирам «перешить» уже на законных основаниях кассеты на всех четырёх кораблях 667 БД проекта, ему запретили об этом даже думать.
Так и ходили в океан пугать супостата четыре грозных атомохода, практически не имея возможности воевать. Зато начальству было спокойней.
Была у подводных лодок 667 проекта ещё одна не очень лестная характеристика: акустики называли их «ревущими коровами». Это из за клапана травления, который сбрасывая излишки пара, «орал» на всю Атлантику.
В чью – то «светлую» голову пришла мысль: эксплуатировать реактор так, чтобы лишнего пара не было, и клапан травления был бы закрыт.
Это чуть было не отправило «К-421» на дно.
Как всякая катастрофа, всё начиналось просто. Во время сеанса связи трюмные, осушая цистерну, не закрыли клапан, а когда лодка пошла на рабочую глубину, вода хлынула обратно, утяжелив корму.
Вахтенным механиком в этой смене стоял человек, который никогда не понимал: почему пятнадцать тысяч тонн метала в воде не тонут. Да ему это было ни к чему. Уже давно ему «грели местечко»в верхах, а должность механика нужна была лишь для биографии, так как был он «инвалидом» (одна рука, но она в ЦК). Поэтому попав в простую, но нештатную ситуацию он впал в истерику и отдал приказ: «Дифферентовочную в корму!» И дежурный трюмный в режиме телефониста эту команду отработал, загнав воду дифферентовочной системы в и без того тяжёлую корму.
Лодка стала практически вертикально, стремительно проваливаясь в преисподнюю. Выдавив своей тяжестью масло из упорных подшипников, турбины зловеще заскрежетали железом. Изменить ситуацию помог бы ход и рули, но запаса пара не было, так как клапан травления был закрыт.
Правда существовал способ резкого увеличения мощности реактора, но даже в условиях базы и пирса он часто заканчивался остановкой «котла»…
Спас корабль и экипаж командир дивизиона движения капитан третьего ранга Чуканов Владимир Николаевич, который проигнорировал требования ЦП об увеличении мощности реактора, буквально по метру отбирал лодку у глубины на том количестве пара, что давал голодный реактор. Наград за такое не дают, а могли бы.
Страна была не слишком разборчива в деле награждения своих сынов боевыми орденами. По этому поводу хорошо выразился флагманский механик, прикомандированный однажды на 421-ую: «Я с лейтенантских времён вывожу в первую линию атомоходы и пережил всё, что можно пережить на кораблях в период их доводки, а орден «Боевого Красного Знамени» получил инструктор политотдела по комсомолу «за освоение новой техники».
Подобный случай произошёл и на К-421.
Надо сказать, что подводные лодки 667 проекта были весьма капризны в плане ракетных стрельб, и флотилию часто сотрясали стрельбовые скандалы: то ракета летела ни туда, то экипаж нажимал не на те кнопки, но 421-й вело: не было ни одного срыва практических стрельб, что позволило командованию выставить её экипаж на призовую стрельбу под руководством Главкома ВМФ.
Вот здесь то и сработал закон подлости или «адмиральский эффект»: при подготовке к стрельбе не прошёл сигнал открытия крышки ракетной шахты! Счёт пошёл на секунды, и отмена старта становилась неминуемой. Тогда ракетчик мичман Тарасов, несмотря на плотную комплекцию, сумел добраться до датчика и держал его рукой, пока рёв ракетных двигателей в нескольких сантиметрах от него уносил ракету к цели. Попали тогда практически «в колышек». За грамотные и самоотверженные действия в боевой обстановке мичман Тарасов был представлен к правительственной награде, однако орден «Красная Звезда» оформил на себя сменивший Андросенко замполит.
В 1983 году войсковая часть 15001 перестала именоваться «экипаж Никитина» - на преподавательскую работу в политучилище ушёл лучший командир по тактике капитан 1 ранга Никитин Геннадий Анатольевич.
Новый командир экипажем интересовался мало, так как уже собирался куда-то переводится, а рулили всем замполит и старпом.
Старпом был уже третьим после Чиркова. Его прислали прямо на завод взамен старого, получившего тюремный срок за убийство жены, и он тут же разглядел: всё то время, что экипаж существовал до его прихода, делалось и служилось на нём неправильно. Он тут же стал всё ломать.
Замполит же, сменивший Андросенко, только тем и занимался, что строил козни и плёл интриги, сталкивая народ лбами.
Вдвоем они быстро спелись и замордовали экипаж до такой степени, что вынудили его пойти на отчаянный шаг.
Если со старпомом ничего нельзя было поделать, то над замполитом была партия. И коммунисты корабля обратились с письмом в приславший его орган с требованием: убрать замполита с корабля.
Разбираться с подписантами прибыл председатель парткомиссии (это партийная ЧК), который кого пугал, кого ругал, кого к стенке припирал, но коммунисты стояли на своём: уберите зама!
Только один отказался от авторства, но это не спасло его от диссидентства. Через несколько лет он, наслушавшись речей генсека ЦК КПСС о гласности и перестройке, выступил за демократизацию партии, но КПСС ещё умела защищаться, и его с должности командира электромеханической боевой части в звании «капитана 2 ранга» выгнали из партийных рядов и с военной службы без выходного пособия.
Пришлось боевому офицеру менять диплом и идти последним помощником механика на ледокол «Советский Союз», вывозивший иностранных туристов к Северному полюсу встречать Рождество.
Зама же никуда так и не убрали, пока он не перевёлся в политуправление СФ, откуда потом приезжал агитировать за комфлота, как кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, чем сильно уменьшил его голоса. Это кадровые военные дружины рядами шли в политику, забросив свои профессиональные дела. Даже гибель в Саргассовом море подводной лодки из бухты Ягельная с одним единственным моряком на борту их не очень обеспокоило. Им за державу было обиднее.
Начало перестройки и демократизации страны экипаж К-421 проморячил. Только приходя из «автономок» подводники удивлялись, что всех депутатов их жёны теперь знают в лицо, что по телевизору показывают то, о чём раньше нельзя было и думать, а в газетах пишут такое, что не знали кому и верить.
Прошлась по экипажу 421-й и антиалкогольная компании в результате которой нескольких мичманов уволили, а лейтенанту, представителю уже второго поколения первого состава экипажа, сильно попортили службу.
Один из уволенных мичманов был ещё из первого состава, и за многолетнюю подводную службу наградила его Родина статьёй, по которой пенсия ему не полагалось.
Замена денежных купюр крупного наминала застала экипаж К-421 тоже в «автономке», но Родина решила сынов, находящихся вдали от неё, не оставлять с носом, и по каналам боевого управления была послана шифровка с требованием указать сумму подлежащих замене дензнаков, которые находятся на руках у подводников. Секретной же депешей сумма была радирована на берег.
Однако содержание корабельной шифровки, несмотря на строгую секретность, тут же стало известно жёнам моряков, возмущению которых не было предела: утаить такую гигантскую «заначку» и упереть её с собой в океан! Одно только грело их души: атомоходы в «автономке» не всплывают, а значит и «заначка» должна остаться целой.
Но пока корабль вернулся в базу, пока финансисты оторвали от своих сердец требуемую сумму, пока её раздали на руки, деньги стали стремительно дешеветь, и скоро от «заначки» остался только один пшик, да выговоры от жён.
К тому времени уже давно не платили «боны», якобы заменив их на доллары, но вскоре перестали платить и рубли. Чтобы кормить семьи подводники снимали себя с довольствия и пытались получать продовольственный паёк, но с него жирела только продслужба.
Флагмана бросили корабли варится в собственном соку, а сами делили итальянские сапоги, французские лифчики, сирийскую косметику и другой дефицит, спускаемый на флотилию.
Молодые лейтенанты устраивали демарши со сбором подаяния, приковывали себя к оконным решёткам штаба флотилии, требуя лишь одного: либо платите, либо увольняйте.
Единственное в чём не было недостатка, это в жилье. В Гаджиево стояли пустыми не только отдельные квартиры, но и целые дома. Однако вопреки здравому смыслу «Северстрой» ставил тут же огромные коробки 9-ти этажек.
Старые подводники стали уходить в запас, не видя смысла в дальнейшей службе, а флот шёл на дно, и в 1989 году утонул «Комсомолец».
Для разбора трагедии на флот прибыл главком ВМФ. Был он и в Гаджиево. На расширенном совещании офицеров, где были подводники с К-421, главком объявил, что все должны дать заключение о вине завода изготовителя, но из его же собственного доклада было видно, что практически непотопляемый корабль утопили дико безграмотные действия экипажа.
А тут ещё просочилась в мир тщательно скрываемая тайна: подводные лодки, таская на своём горбу по 16 стратегических ракет в силу технических возможностей могли стрелять не больше двух. Это была тайна, которую знал любой корабельный механик. Когда же это стало достоянием гласности, то верховное командование приказало: порочащие подводный флот слухи опровергнуть!
Двукратная попытка окончилась плачевно: сначала чуть было не погибла лодка, а потом вся живность Белого моря выскочила на берег, не желая жить в рассоле из компонентов ракетного топлива.
Тогда была придумана система «Бегемот» и организована «утечка» видеофильма с её испытанием, но она была эксклюзивной и никакого отношения к подводному флоту не имела. Все были уверены, что стрелять по настоящему не придётся никогда.
Вообще-то благодаря гласности народ многое узнал о своём родном подводном ядерном флоте. Например о существовании на флотилии стратегических сил кораблей типа «Андромеда». На этих кораблях было всё, флаги, гюйсы, командиры – «капразы», необдёленные званиями старпомы и «бычки», крывшие марксизм ленинизмом замполиты тоже с большими звёздами под спецодеждой «РБ». Словом всё, что положено иметь боевому кораблю.
Единственное чего не было на этих лодках, так это… ракет! Просто промышленность их так и не успела изготовить за годы советской власти.
Узнал народ и про знаменитую «К-140». Это единственная на весь Военно-морской флот СССР лодка, заряженная твердотопливными ракетами. Правда она практически не стреляла никогда, и куда полетят те уникальные ракеты, никто толком мне знал, а знаменита лодка была тем, что на штатах её полновесных экипажей можно было найти кого угодно: адъютантов, чертёжников, стоматологов, ветеринаров для собак и чеканщиков по меди, а так же художников и гинекологов.
Только подводников там было не густо, поэтому хотя в море лодка не ходила, а стояла прямо под окнами штаба флотилии в бухте Ягельная, она часто и задумчиво тонула прямо у пирса…
А ещё некоторые ябеды установили… впрочем, за это их уже посадили.
Любой здравомыслящий человек давно бы задался вопросом: почему из трёх десятков кораблей флотилии боевыми являются считанные единицы? Но в стране СССР глупых вопросов задавать было не принято, потому что все понимали: несколькими кораблями не может командовать адмирал с целым штабом. Не очень то этим «единичкам» нужны и три штаба дивизий, ракетно-торпедные базы, вычислительный и учебный центры, службы радиоактивной и режимной безопасности, плавремзавод, огромная служба тыла, полевой банк, «Военторг» наконец! Всё это дублировалось на уровне штаба СФ. Не было ни на флотилии, ни на флоте только аварийно-спасательной службы. Был лишь её начальник и много - много спирта….
Словом, гласность ткнула носом туда, от чего все старательно отворачивались: флот, как всякая государственная организация, служит лишь самому себе.
Поиски виноватых не повысили боеготовность кораблей ни на йоту. На кораблях продолжала разваливаться матчасть и гибли люди. Не минула эта трагическая чаша и К-421.
Экипаж, как всегда в спешке, принял корабль и вместе с матчастью получил группу молодых матросов, но заниматься людьми в момент принятия «железа» было просто некогда, поэтому их построили, пересчитали и раскидали по отсекам, а утром выяснилось, что один матрос пропал.
Побеги со службы были к тому времени делом привычным, но поиском беглецов почему-то должны были заниматься сами экипажи, а не предназначенная для этого комендантская служба.
Целый месяц экипаж бросив корабль на дежурно-вахтенную службу, коорая практически не менялась, безуспешно прочёсывал Кольский полуостров пока ни поступила команда: поиски прекратить и готовить корабль к выходу в море. Во время ввода энергетической установки в трюме 9-го отсека был обнаружен труп матроса.
Оказалось, что он никуда и не убегал, а прятался в машинном отделении, но при вводе установки не смог вовремя покинуть своё убежище, и организм не выдержал перегрева…
Во всех бедах флота был виноват конечно блок НАТО и ненависть к нему стала приобретать шизоидные формы. Одна из лодок Северного флота, находясь в учебном полигоне боевой подготовки, обнаружила слежение, и командир, дабы наказать супостата, принимает решение… идти на таран!
Подводная лодка вероятного противника, пытаясь уклонится от столкновения, не смогла уйти от удара, но не всплывая, своим ходом (!) ушла в базу. Это её фото в доке Норвегии предъявляли потом общественности, когда в августе 2000 года утонул ракетоносец «Курск».
Атомоход же Северного флота с трудом, но всплыл, и был отправлен на вечный ремонт, командира на берегу встретили как национального героя. никому не приходила в голову мысль, что своей дуростью он поставил на край пропасти два экипажа подводников двух стран!
Однако в жизни каждого всегда есть место подвигу, и вскоре ПЛ из бухты Ягельной и лодка с соседней базы таранят друг друга, приняв за «американцев». Командирам этих лодок тоже хотелось быть героями. Словом «Звери» озверели.
Чтоб больше не кружить командирские головы, корабли просто перестали выпускать в море, а подводному делу учились теперь экипажи в казармах на табуретках. «Баночные учения» называются….
На таком фоне однажды в последнее воскресенье июля над кораблями были подняты Андреевские флаги, слегка замаскированные флагами расцвечивания. По крайней мере так это выглядело со стороны.
Объяснялось всё просто: добрую часть кадров флота, включая и командующего флотилией ракетных атомоходов, который потом станет начальником всех военно-морских сил Украины, составляли хлопцы, имеющие в «братской» республике не только родственников, но и недвижимость.
Поэтому лишнего национализма разводить не стали, а просто подняли Андреевский флаг, и будьте добры ему честь отдавать. Тех же, кто сгоряча качнул демократические права, быстро и без хлопот уволили.
С подъёмом Андреевского стяга боеготовность кораблей так и осталась тяжкой ношей лишь на плечах экипажей, потому что выделяемых средств хватало только на содержание адмиральского корпуса и лиц, их обслуживающих, а на экипажи, и тем более на корабли, денег уже не оставалось.
Как мрачно шутили моряки: «С поднятием Андреевского флага на флоте поставили крест».
И однажды в бухте Ягельная случилось страшное: моряк срочной службы, захватив автомат с патронами, расстрелял всех на своём пути и засел в торпедном отсеке лодки. Помимо полного боекомплекта тротиловых торпед он, видимо, имел и две ядерных. Парень был торпедист и хотя выстрелить их по полной программе он не мог, но сделать «грязную бомбу» вполне было в его силах. Только тогда руководство страны спохватилось: с этой горой оружия 20 хиросим каждая, по которой бродят неприкаянные подводники, надо что-то делать.
Моряка заманили в ловушку голосом матери и убили, а субмарины стали срочно разоружать.
А тут ещё «коммерцию в погонах» разрешили, и вполне ходовые корабли начали разделываться, как свиные туши.
Пошла «на иголки» и подводная лодка 667 БД проекта заказа 354. Тактический номер «К-421» был с неё к тому времени снят, экипаж расформирован.
А лодку жалко. Я на ней был.

Бухта Кут, СРЗ «Нерпа», 1997 год. 

Азбука юного подводника.

Автономка - 2000 часов подводного хода.
Бычок - командир боевой части.
Вахта – должностное лицо в корабельной смене при повседневной го-товности №2.
Гальюн – туалет.
Дифферентовочная – система выравнивания подводной лодки.
Звери – противолодочные лодки проекта 671, которые имеют экзотиче-ские имена: «Волк», «Пантера» и т. д.
Иоканька – Гремиха, место куда никто не хочет идти служить.
Котёл – реактор.
Ленкомната – помещение для свиданий с марксизмом ленинизмом и другими «источниками непобудимой энергии» (замполит К-421, который сменил кап. 1 ранга Андросенко А.И.)
Металлолом – корабли ждущие списания
Народ – экипаж
Отсек – восемьсот с небольшим кубов свободного простарнства, только в жилых этих кубов больше тысячи
Правда – газета ЦК КПСС
Рб – «радиационная безопасность» - маркировка роб подвод ников
Средняя полоса – всё, что южнее Северного флота
ТОФ – «Только Он и Флот» (старпом всех времён и народов кап. 3 ранга Чирков В.В.
Убогие караси – подводники первого года службы
Фал – тонкий трос для флага
Хиросима – подводная лодка 658 проекта – первая атомная подводная лодка, вооружённая баллистическими ракетами, единственный головной корпус большой серии, который не имел официального названия, кроме народного прозвища.
ЦП – пост, где всему голова.
Чумичка – черпак
Шило – спирт корабельный
Щуки – были когда то такие лодки, и одна из них имела тактический номер «Щ-421»
Эх, мама мама! Говорила же: «Не ходи в подводники» - выражение чувств при виде стрелки глубиномера, упорно ползущей к красной черте).
Юноша – человек думающий что флот не подведёт.
Ябеда – офицер по ядерной безопасности, т. е. лицо надзирающее за уровнем радиации на акватории, салках и других злачных местах.
http://flot.com/blog/K-421/264.php