Крокодилы летают низенько?
Каждый раз, когда подхалимы начинают усердствовать, стараясь угодить начальству, мне вспоминается старый анекдот. Прапорщик грозно вопрошает солдата: «Кто тебе сказал, что крокодилы летают?». «Наш полковник, товарищ прапорщик!». «Гм, действительно летают, но низенько – низенько». …
Холуйство у многих людей заложено на генетическом уровне и неистребимо в принципе. Можно вспомнить классического «Хамелеона» Антона Павловича Чехова, можно подсчитать, сколько государственных мужей срочно обзавелось теннисной ракеткой или горными лыжами, сколько чиновников перенесло часы на правую руку….. Можно реагировать на такое проявление верноподданнических чувств по-разному – брезгливо, насмешливо, безразлично. Если люди сами не понимают, что они смешны, что их раболепное поведение вызывает омерзение и презрение в первую очередь у тех, кому они хотят угодить (не говоря уже об окружающих), – это их беда, а не вина. Мудрый руководитель дистанцируется от таких подчиненных, падкий на лесть будет упиваться оказываемыми ему знаками обожания. Пытаться искоренить такое поведение у рабов по натуре – занятие бесперспективное и бессмысленное. Мне лично глубоко жаль таких людей. Вчера приходилось учиться пить спиртное в рабочее время не морщась, сегодня надо освоить дзюдо, завтра придется демонстрировать умение верховой езды. А если печень подводит? Близорукость не позволяет переносить резких ударов и бросков? А вес сановного тела не выдержит ни один скакун? Что делать тогда? Впрочем, это их личное дело.
Страшно, когда мимоходом брошенная начальником фраза подхватывается подобными блюдолизами и доводится до абсурда, наносит вред государству, людям, приводит к большим материальным и моральным потерям.
Многие старые офицеры флота наверняка помнят, как в начале 70-х годов Главнокомандующий ВМФ СССР, Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков, создатель советского океанского ракетно-ядерного флота, раздраженный большим количеством аварийных происшествий при освоении новой техники, высказался в том духе, что не бывает аварий не по вине личного состава ( сейчас принято говорить о пресловутом «человеческом факторе»).
Лично зная бывшего Главкома ВМФ, и относясь к нему с большим уважением, ни на йоту не сомневаюсь в том, что он сам менее всех ожидал того эффекта, который вызвали его слова.
Аварийность на флотах полностью прекратилась. Остались только катастрофы.
Ларчик открывался просто: все аварийные происшествия стали замалчиваться. «Наверх» уходили сообщения только о тех происшествиях, которые в принципе нельзя было замять. Речь идет о катастрофах, связанных с гибелью кораблей, судов, личного состава, с посадками на мель (если нельзя было стащить корабль с мели своими силами) навалами и т.п. Боязнь попасть под «раздачу» и желание угодить Главкому ВМФ, заставляли командование дивизий, флотилий и флотов «корректировать» свои рапорты так, что последнему оставалось только умиляться «блестящему» состоянию их дел и негодовать по поводу участившихся катастроф.
У читателей может возникнуть вполне резонный вопрос: почему участились катастрофы?
Когда нам, курсантам Высшего военно-морского инженерного училища им Ф.Э. Дзержинского, преподаватели неоднократно говорили о том, что каждая статья Военно-морского Устава написана кровью, мы искренне полагали эти слова лишь красивой метафорой, и только спустя годы поняли их правоту и глубокий смысл. Действительно, каждая авария, каждая катастрофа на флотах (так же, как и в других видах Вооруженных сил) тщательнейшим образом анализировались, делались обобщающие выводы и вносились соответствующие поправки в руководящие документы, дабы впредь избежать подобных инцидентов. Так, гибель линейного корабля «Новороссийск» в бухте города Севастополя в середине 50-х годов прошлого века, повлекшая за собой гибель более 600 членов экипажа, привела к введению на флоте аварийных тревог. Именно отсутствие аварийных тревог и привело к гибели сотен моряков, боровшихся с поступлением воды в корпус линкора по боевой тревоге при задраенных броневыми плитами выходах. Когда крен корабля достиг критической величины, лебедки, поднимающие броневые плиты заклинило, и плиты, призванные защищать личный состав от осколков в бою, оказались могильными, отрезав морякам путь к спасению. Аварии атомных подводных лодок К-8, К-19, «Ленинский комсомол» стали известны всем морякам и конструкторам в подробностях, что позволило избежать многих неприятностей в дальнейшем и сохранить не одну сотню человеческих жизней.
Холодная война была в полном разгаре. Вооруженные силы и Флот пополнялись новой боевой техникой. Гонка вооружений требовала создания все более и более совершенной и мощной техники и оружия. Страшный дефицит времени заставлял принимать на вооружение подчас довольно «сырые» образцы, дорабатываемые в ходе боевой эксплуатации. Катастрофы и аварии были в порядке вещей. Чем сложнее была техника и оружие, тем больше проблем они вызывали. Гибли ученые и конструктора, рядовые и офицеры, генералы и Главкомы. В ходе государственных испытаний при взрыве новейшей ракеты погиб Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения, маршал артиллерии Неделин и еще более сотни людей. Несли потери и моряки…
Но каждый раз в ходе «разбора полетов» совершенствовались оружие и боевая техника, появлялись новые требования, положения, наставления и инструкции, повышающие их надежность и безопасность.
Когда говорить вслух об аварийных происшествиях и поломках стало небезопасно, поток информации о них прекратился. Одновременно прекратился и обмен опытом по выходу из той или иной аварийной ситуации, снизились темпы и качество разработок соответствующих инструкций и боевых наставлений….
Волей судьбы мне пришлось оказаться в самой гуще событий в начале декабря 1978 года, когда только благоприятное стечение обстоятельств и изрядная доля удачи сохранили жизнь экипажам двух атомоходов. В отличии от многих бывших партийных бонз и офицеров всяческих служб, я не стал в соответствии с модой «глубоко верующим всю сознательную жизнь» человеком. Я не верю вчерашним секретарям обкомов, крестящимся в храмах левой рукой, поскольку свеча находится в правой. Я не верю людям, преследовавшим по долгу службы других за посещение церкви, крещение детей, и вдруг «уверовавшим» в Бога. Я был, есть и умру атеистом, в противном случае, скорее всего, посчитал бы то, что произошло в те дни за Чудо, сотворенное Всевышним. Впрочем, обо всем по – порядку.
В конце ноября 1978 года РПКСН (ракетный подводный крейсер стратегического назначения), на котором я проходил службу в должности командира трюмной группы, вышел в море на сдачу задачи СЛ под командованием капитана 1 ранга Журавлев В.А. Старшим на выходе был командир аналогичного РПКСН К-457, контр-адмирал Толоконников М.Г. Предполагалось, что выход в море продлиться всего несколько дней, поэтому продукты были погружены на борт в ограниченном количестве. Судьба распорядилась по-иному…
С момента выхода в море погода резко ухудшилась, начало штормить. Вопреки прогнозам флотских метеорологов, улучшение погоды не произошло ни на второй, ни на третий, ни в последующие дни. Напротив, шторм усилился до 6 баллов, что для относительно мелководного Баренцева моря весьма существенно. Атомоход плавно покачивало на глубине 70 метров. 15500 тонн высококачественной стали, различных сплавов, пластика и 157 человек экипажа переваливались с борта на борт по прихоти Посейдона с амплитудой в несколько градусов. Невольно вспоминался учебник по океанологии под редакцией академика АН СССР Ширшова, в котором утверждалось, что амплитуда волны с глубиной затухает пропорционально квадрату ее радиуса, и (с учетом реальной длины океанской волны) на глубине уже в 50 метров должно царить абсолютное спокойствие. Годом ранее, в Северной Атлантике, мы имели возможность убедиться, что и на глубокой воде, когда над головой не 70, а все120 метров, а под килем почти две мили, качка может быть вполне ощутима. Но я отвлекся от темы повествования. Итак, о сдаче задачи можно было и не мечтать. Запасы провизии подошли к концу, пришлось переходить на консервы, что в купе с непрерывной качкой не способствовало подъему настроения личного состава. Тяжелее всего пришлось курящим. Сигареты в буквальном смысле этого слова были на вес золота. Каждое всплытие на сеанс связи вселяло кратковременную надежду на получение приказа следовать в базу. Увы, Баренцево море представляло собой кипящий котел, вход в нашу базу был достаточно мелководный, осадка РПКСН достаточно велика, а начальство на берегу достаточно благоразумно, чтобы не допустить предпосылок к посадке на мель новейшей субмарины. Следовал приказ продолжать обход наших полигонов, не приближаясь к береговой черте. Помимо всеобщего разочарования, подобные всплытия приводили к выходу из строя большей части личного состава, ибо в период нахождения на поверхности размахи качки достигали 25-30 градусов на борт, что, мягко выражаясь, не способствовало нормальному пищеварению. Многие подводники, не привыкшие к такой качке, «хвастались» содержимым своего желудка прямо на боевых постах, так как все всплытия АПЛ происходили по боевой тревоге. Молодые моряки лежали, что называется, в лежку, да и старослужащие выглядели бледновато. Короче говоря, к утру 7 декабря 1978 года экипаж был измотан, зол, голоден, укачан и мечтал покурить. Очередная боевая тревога на всплытие застала меня в трюме третьего отсека за ремонтом осушительного насоса. Чертыхаясь на ходу, я поднялся в ЦП (Центральный пост – главный командный пункт РПКСН) и занял место на пульте Ти-31 («Титан»)– управления общекорабельными системами. Ни я, никто другой в тот момент и не предполагали, что эта боевая тревога растянется на 22 часа и запомнится нам до конца жизни. Будучи человеком по натуре весьма брезгливым, я лишь очень сожалел, что не успел отмыть руки от АМСа (густой смазки). Именно это обстоятельство, в конечном итоге, спасло десятки человеческих жизней, а может быть, и сам РПКСН. Но об этом чуть ниже. Сев в свое амортизированное кресло, я был вынужден тут же судорожно вцепиться в поручни на пульте, так как РПКСН резко повалился на правый борт. Спустя несколько секунд я уже был вынужден отжиматься от стремительно летящего на меня «Титана», когда атомоход завалился на противоположный борт. Трудно даже представить, что испытывали в это время люди на мостике. Сквозь приоткрытый рубочный люк обрушивались каскады морской воды. База молчала. Сквозь треск электрических разрядов в эфире наш радист с трудом уловил на УКВ сигнал бедствия с находящейся поблизости от нас АПЛ из соседней дивизии. Сообщалось, что на борту большой пожар, сработала аварийная защита реакторов, АБ (аккумуляторная батарея) практически разряжена, связи с базой нет, дизельгенераторы вышли из строя, экипаж пытается собрать из двух генераторов один, чтобы запустить хоть один реактор. Выдержав паузу и убедившись, что их кроме нас никто не слышит, командир связался с базой, передал перехваченное сообщение и получил указание подойти к терпящей бедствие АПЛ, чтобы в случае необходимости снять экипаж. Честно говоря, при таком шторме шансы выполнить данный приказ были минимальны, но рядом терпели бедствие наши товарищи, и РПКСН взял курс на северо-запад, ни на минуту не прерывая связь с ними. Через пару часов хода в надводном положении мы подошли к нуждающимся в помощи коллегам. Пожар к этому времени на борту был погашен, точнее он сам затух, уничтожив все горючие материалы в восьмом, турбинном, отсеке. К счастью, обошлось без человеческих жертв, так как личный состав отсека, убедившись в тщетности своих попыток справиться с огнем, своевременно его покинул. Находящуюся в надводном положении без хода АПЛ развернуло лагом к волне и валяло с борта на борт как Ваньку-встаньку. Обсудив на УКВ с командиром АПЛ положение, контр-адмирал Толоконников М.Г. принял единственно верное в сложившейся ситуации решение – прикрыть аварийную лодку от волны бортом более крупного и имеющего ход РПКСН с целью уменьшения качки последней. Этот маневр должен был помочь ремонтной бригаде погорельцев, но ставил нас в незавидное положение. Мы сознательно стали бортом к волне и подрабатывали машинами таким образом, чтобы аварийная АПЛ находилась в зоне «тени» от корпуса подводного ракетоносца. Качка АПЛ заметно снизилась, зато размахи нашей качки достигли 45 – 50 градусов на борт. Описать ощущения при такой качке тем, кто ее не испытал на себе, просто невозможно. Это непередаваемо. В течении примерно 10 часов мы прикрывали коллег от волны, наш экипаж походил при этом, по образному выражению местного острослова, на команду дохлых кошек. Но все рано или поздно кончается. Ремонтная бригада ухитрилась запустить один дизельгенератор, взвести защиту реактора и дать жизнь АПЛ. Потрепанные в прямом смысле данного слова субмарины взяли курс домой. Все уже предвкушали скорый отдых, когда нас в очередной раз «осчастливили», запретив вход в базу. АПЛ получила «добро» на вход, как аварийная, нас же завернули в открытое море даже не сочтя нужным поблагодарить за помощь. Еще три часа хода в надводном положении до точки погружения окончательно доконали нас. Наконец, я с наслаждением выполнил команду на погружение, заполнив поворотом трех ключей на Ти-31 концевые и центральную группы цистерн главного балласта. Шум врывающейся в цистерны забортной воды и свист вытесняемого ею воздуха показались всему экипажу райской музыкой. Отбой боевой тревоги последовал на глубине 50 метров.
-«Боевая готовность №2».
-«Второй смене заступить».
-«Подвахтенным от мест отойти».
Команды следовали одна за другой. Сдав вахту, я невольно посмотрел на часы. Мы провели по боевой тревоге 22 часа. Покачиваясь, я прошел во второй отсек, где располагалась каюта №15 – самое желанное в данный момент помещение на корабле. Первой мыслью было как можно скорее рухнуть в свою койку. Второй – все же помыться. Все эти часы смазка на руках раздражала меня, и теперь наступила пора от нее избавиться. Поднявшись по трапу на верхнюю палубу (при этом пришлось отодвинуть в сторону старшего матроса Виктора В., вахтенного отсека, присевшего на трап), я направился в нос, где располагались умывальники. Намыливая руки, где-то на уровне подсознания уловил непривычный скрип в районе кормовой переборки 2-го отсека. Скрип настораживал.
Служба на атомных подводных лодках, мягко говоря, не совсем безопасна, поэтому всем морякам, а особенно механикам, приходится постоянно принюхиваться и прислушиваться к малейшим изменениям в палитре привычных запахов и звуков. Это одно из основных условий своевременного выявления нештатных ситуаций, предотвращения развития аварий и обеспечения безопасного плавания.
Я понимал, что происходит что – то необычное, но не мог уловить, что именно. Наконец, до моего сознания дошло: шум доносится из-за жестяного кожуха, прикрывающего привод РГР (рубочных горизонтальных рулей) - штока диаметром примерно 200 мм, проходящего сквозь весь отсек по вертикале от трюма до рубки.
В районе верхней палубы второго отсека шток имеет разъем в виде двух тарелок диаметром около 380 мм, соединенных двумя десятками болтов, если память не изменяет, 24 мм в диаметре. Ход привода при полной перекладке РГР превышает 500 мм. Чтобы избежать травм, привод прикрыт легким жестяным кожухом. Кроме того, в этом же пространстве штатно раскреплено 15 банок с химической регенерацией воздуха. Жестяные герметичные банки с пластинами надперекиси щелочного металла, вскрываются в случае аварийной ситуации, пластины перегружаются в специальные установки – РДУ – и обеспечивают поглощение из лодочной атмосферы углекислого газа с одновременным выделением кислорода. К сожалению, есть и обратная сторона медали – надперекись калия крайне взрыво- и пожаро- опасна. Тротиловый эквивалент одной банки регенерации приблизительно 2,5 кг. При попадании масла, спирта и любого другого жидкого горючего вещества, происходит бурная реакция, завершающаяся спустя несколько десятков секунд или единиц минут, мощным взрывом и пожаром. Затушить горящую регенерацию практически невозможно. Кстати сказать, именно горящая регенерация отправила на морское дно и К-8, и «Комсомолец». Но вернемся к декабрю 1978 года.
Продолжая намыливать руки, я позвал Виктора на верхнюю палубу. Старший матрос с трудом поднялся по трапу и остановился в паре метров от меня. Вид у него был далеко не бравый: качка сделала свое дело.
«Виктор, посмотри пожалуйста, что скрепит за кожухом» – попросил я годка, которому оставалось пару недель до увольнения.
«Тенгиз Николаевич! Вам не жалко вызывать умирающего матроса из-за пустяков? Дайте хоть помереть спокойно! Вам хорошо, Вы не укачались, а я даже не знаю на каком свете нахожусь в данный момент!» – весельчак и балагур, всеобщий любимец, Виктор старался «держать марку», хотя и выглядел неважно. Бедняга даже не мог представить себе, что и я держусь из последних сил.
«Ладно, разрешаю умереть спокойно, только посмотри, что там скрипит».
Пусть читателя, воспитанного на фильмах типа «Командир счастливой «Щуки», не смущают такие отношения на борту атомохода. Отношения у подводников далеки от уставных требований, и основываются, в первую очередь, на уважении друг к другу. Пожалуй, только к командиру офицеры обращаются «Товарищ командир». Младшие офицеры обращаются к старшим офицерам и мичманам по имени и отчеству. Между собой и с матросами, как правило, обходятся одним именем. Старшие офицеры между собой на «Ты», с подчиненными, напротив, на «Вы». Матросы, старшины и мичмана обращаются ко всем офицерам на «Вы», и либо по имени и отчеству, либо по званию, в зависимости от ситуации. По званию, обычно, в присутствии начальства. Отношения более, чем дружеские и доброжелательные. Но я опять отвлекся.
Продолжая для виду ворчать, Виктор отправился в корму отсека. Я сопровождал его взглядом. Дойдя до переборки, старший матрос заглянул за кожух. Каждый из нас неоднократно слышал фразу «волосы встают дыбом», но мало кто это видел в жизни. Мне довелось. Волосы у Виктора встали по стойке «смирно» и напомнили прическу небезызвестной в то время Анжелы Девис. Медленно повернув голову с совершенно безумными глазами в мою сторону, он пролепетал что-то невнятное и…. испарился из отсека. Последнее обстоятельство весьма заинтриговало меня. Достаточно хорошо зная устройство отсека, я просто не мог себе представить, что могло его так поразить. Дойдя до кормовой переборки, заглянул за злосчастный кожух. Картина, представшая перед моими глазами, очевидно, воздействовала в первую очередь на мое подсознание, ибо пока я соображал, что произошло, по коже головы волнами пробежали «мурашки». В тот момент моя прическа, надо полагать, мало чем отличалась от прически вышеупомянутой негритянки.
Ремень, удерживающий банки с регенерацией, на качке перетерся и лопнул. Все 15 банок вывалились в зазор между переборкой и кожухом, и при перекладке РГР, «утрамбовывались» тарелками с торчащими из них болтами, стыкующими привод. Большая часть банок была уже сильно деформирована, а две верхние – разорваны, и привод РГР, обильно покрытый консистентной смазкой, вытирал ее об оголенные пластины надперекиси калия. Дождавшись, когда привод пошел в верх, я выдернул поврежденные банки из-под тарелок и бросился к «Каштану» (система громкой связи с ЦП). Состоялся примечательный диалог.
«Центральный, второй! Срочно всплывайте! Здесь банки раздавило!»
«Кто говорит? Какие банки?»
«Борисов. Всплывайте! Банки раздавило!»
Мозги у меня заклинило. То, что мне, на месте, было очевидно, почему-то не понимали в ЦП.
«Уточните какие банки» – В центральном посту, в свою очередь, естественно, ничего не понимали, но искренне пытались разобраться. Объясняться уже не было времени.
«Всплывайте!». Я рявкнул так, что последовала немедленная команда:
«Боевая тревога! По местам стоять к всплытию!» и – во второй отсек – « Тащи банки в Центральный!»
Другого выбора у меня все равно не было: ближайший выходной люк располагался именно в третьем отсеке, рядом с ЦП. Как мне удалось дотащить две увесистые разорванные банки с регенерацией до ЦП, до сиих пор представляю весьма смутно, но когда я добрался до него, Михаил Григорьевич Толоконников, до того мирно сидевший в командирском кресле, одним прыжком оказался у входа в ЦП. Выкинув меня вместе с банками регенерации из последнего, коротко бросил: «В рубку!». Поскольку подняться по вертикальному трапу на 6 метров с двумя банками в руках практически невозможно, я поставил одну из них под ноги адмиралу, а со второй подмышкой полез в боевую рубку, отчаянно стараясь не сорваться, так как РПКСН уже всплывал, и его нещадно мотало из стороны в сторону. Из ЦП выскочили оба старших помощника командира (один просто старпом, а другой – старпом по боевому управлению) – капитан 3 ранга В.В. Агапитов и кавторанг Киселев. Владимир Васильевич молча схватил стоящую у ног Толоконникова банку и торопливо полез за мной. Понимая, что вдвоем нам быстро не справиться, Киселев поднялся в боевую рубку следом за нами. Задраив нижний рубочный люк, мы вздохнули с облегчением – при любом исходе, субмарина уже вне опасности. О себе в данный момент никто из нас старался не думать. Я некстати вспомнил, что оба старпома давно женаты, у одного двое детей, у второго – трое. Никто их не принуждал подниматься в боевую рубку, но иначе эти офицеры поступить просто не могли. Атомоход вздрагивая, всплывал. Он раскачивался все быстрее, амплитуда качки возрастала: на поверхности по-прежнему бушевал шторм. Цепляясь за что попало, мы как завороженные смотрели на банки с регенерацией. Сколько оставалось до взрыва? Минута? Две? Секунды? Кто его знает.
Много позже, обретя способность здраво мыслить, мы подсчитали, что вся эпопея заняла менее трех минут. Но это были одни из самых долгих минут в нашей жизни. РПКСН всплыл и тут же повалился на борт. Кто из старпомов открыл верхний рубочный люк, не помню. Я остался внизу и подал банки стоящему на середине трапа офицеру. Через несколько секунд они с шипением полетели за борт. Все было кончено. Мы спустились в ЦП. Субмарина снова набирала глубину. Качка затихала. Никто больше не хотел отдыхать. Командиры отсеков по команде ЦП обследовали все банки с регенерацией на лодке, все 915, точнее уже 913 банок. Все было в порядке. Деформированные банки были герметичны, и опасности не представляли.
Адмирал молча пожал нам руки. Слова были излишни: все подводники чудесно представляют, что такое регенерация, и на что она способна…..
В ЦП появился замполит. Обняв меня, он заговорчески подмигнул и сказал: «Верти дырку под орден».
Придя в свою каюту, я сел на койку, но ложиться не хотелось. Сон, о котором я мечтал, сидя на боевом посту, безвозвратно ушел. Руки предательски дрожали….
Неделю спустя мы подходили к базе. За несколько часов до швартовки замполит несколько раз прошел мимо, затем решительно подошел ко мне с каким-то странным выражением лица. Помявшись, он сказал:
«Тенгиз Николаевич! Вы же не хотите, чтобы у Агапитова из-за Вас были неприятности?»
« Простите, Владимир Николаевич, я не понимаю, о чем речь».
« Если представлять Вас к ордену, то необходимо писать в наградном листе за что. Как Вам известно, за крепление всего и вся на борту по – штормовому несет личную ответственность старпом. Теперь Вам понятно?»
« Теперь все понятно. У меня никаких претензий нет, товарищ капитан второго ранга»
« Вот и ладно! Только без обид, договорились?» – Замполит слегка ткнул меня кулаком в грудь, и, довольный, ушел.
Несколько минут спустя, направляясь в нос корабля, я натолкнулся на проходной палубе 3 отсека на М.Г. Толоконникова.
« Тенгиз, зайди ко мне в каюту, надо поговорить».
« Не волнуйтесь, товарищ адмирал, замполит мне уже все разъяснил».
« Да! – адмирал помолчал, – Противно! Но пойми и меня правильно. Лодка не моя. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Я не могу настаивать на представлении к награде в данном случае, но даю слово, что я лично тебя не забуду!»
«Благодарю, товарищ адмирал!»
«За что?»
«За человеческое отношение, за добрые слова».
В тот момент я не сомневался, что слова адмирала всего лишь дань вежливости, не более того. Меня извиняет только то, что я тогда плохо знал Михаила Григорьевича. 39-летний контр-адмирал выглядел много моложе своих лет. Этот блестящий офицер с хорошей морской практикой вызывал всеобщее уважение, восхищение и, что греха таить, зависть многих сослуживцев. Наше знакомство, состоявшееся при столь драматических обстоятельствах, позднее переросло в крепкую мужскую дружбу, продолжающуюся по сей день. Судьба неоднократно сводила и вновь разводила нас. Спустя всего три месяца после описываемых событий, я получил от М.Г. Толоконникова официальное предложение занять должность командира дивизиона живучести БЧ-5 на его К-457. К тому времени я уже более года имел допуск к самостоятельному управлению БЧ-5 РПКСН проекта 667-Б. Но прецедентов назначения старлея на должность КДЖ в те годы еще не было, а создавать их ох, как не любили. Командир 41 дивизии, контр-адмирал В.П. Фролов, мой первый командир, чудесно зная меня и будучи в курсе вышеописанных событий, без колебаний завизировал представление, но командование флотилии посчитало, что «нас не поймут» в штабе Северного флота. Михаил Григорьевич лично съездил в Североморск, был на приеме у командующего флотом. По сей день не знаю, какие аргументы представил командующему Толоконников в пользу своего протеже, но он добился моего назначения. Прецедент был создан. 4 марта 1979 года я стал первым корабелом – командиром дивизиона живучести на РПКСН проекта 667Б советского ВМФ. Двумя днями ранее я создал еще один прецедент: успешно защитил диссертацию и стал первым и последним командиром трюмной группы – кандидатом технических наук опять же ВМФ СССР.
История с регенерацией была предана забвению на всех уровнях. Мы отлично понимали, что завтра подобная ситуация может обернуться трагедией на другой подводной лодке, на другой флотилии, флоте. Достаточно было дать команду усилить крепление банок с регенерацией, чтобы избежать возможную аварийную ситуацию, но для этого необходимо было предать гласности происшествие на РПКСН каперанга Журавлева, а это грозило уже совсем другими, конкретными неприятностями конкретным людям….
По-разному сложилась карьера у всех участников тех далеких, на сегодняшний день, событий. Капитан 1 ранга Виктор Алексеевич Журавлев давно в отставке. Замполит корабля также вышел в запас капитаном 1 ранга. Владимир Васильевич Агапитов дослужился до контр-адмирала, возглавлял региональный центр МЧС, очень уважаемый всеми человек. Дальнейшую судьбу капитана 2 ранга Киселева я не отслеживал. Михаил Григорьевич Толоконников вскоре стал командиром дивизии многоцелевых атомных подводных лодок. Мы не успели даже порадоваться за него, как катастрофа на одной из АПЛ его дивизии, повлекшая гибель13 человек и ранения более 25 моряков, чуть было не поставила крест на его карьере. Самое примечательное в этой истории было то, что Михаил Григорьевич даже не видел аварийную АПЛ. Она вышла в море еще при прежнем командире дивизии, однако «стрелочник» должен быть всегда. Если его нет, он назначается командованием. В данном случае «стрелочником» стал Михаил Григорьевич. Гибель личного состава не позволила замять катастрофу, и начальство от души «потопталось» на вновь назначенном комдиве. Отсутствие его вины никого не смутило. Вышестоящим командирам необходима была скорая и жестокая расправа над кем угодно, дабы не получить «фитиль» самим. Но жизнь интересна штука. Они канули в Лету, а контр-адмирал Толоконников спустя 13 лет стал первым заместителем Председателя Комитета по проведению подводных работ особого назначения при Правительстве Российской Федерации (КОПРОН) в ранге замминистра. Так судьба вновь свела нас. Будучи Председателем КОПРОНа, я не мог и мечтать о лучшем первом заместителе. Некоторую неловкость я испытывал только до встречи с Михаилом Григорьевичеи, но когда он вошел в мой кабинет и, широко улыбаясь, доложил о прибытии, стало ясно, что проблем с моим бывшим командиром не будет. Так оно и вышло. В дальнейшем он служил на высоких должностях в МЧС и, уволившись в отставку несколько лет назад, поселился в Киеве.
Катастрофа АПЛ «Курск» в августе 2000 года показала, что за прошедшие 20 с лишним лет ничего не изменилось. Точнее, изменились государственный строй, Флаг, Гимн, Конституция, распался СССР, Вооруженные силы также изменились, не изменилось только всепобеждающее желание многих наших людей угождать начальству любой ценой. В августовском номере журнала я уже писал о беспрецедентной лжи вокруг гибели атомохода «Курск», попытался ответить на вопросы, на которые не смогла или не захотела дать ответы Государственная комиссия по расследованию причин катастрофы под руководством вице-премьера Правительства Российской Федерации И.И. Клебанова . Отсутствие четкого и честного анализа обстоятельств и причин данной катастрофы на государственном уровне, делает возможность ее повторения вполне реальной.
Пока командиры всех уровней и рангов будут нести наказание не за сокрытие аварийных ситуаций, а за честный и объективный доклад о них, аварий у нас на флоте, да и в ВС в целом, не будет. Будут только катастрофы. Все остальное будет всеми доступными силами и средствами скрываться.
Ситуацию можно и должно преломить только «сверху». Командиры должны знать, что сокрытие аварийных происшествий наказывается по всей строгости закона. В то же время наказания должны следовать за конкретную вину того или иного военнослужащего, причастного к конкретной аварии, а не за «подпорченную» статистику. Здесь нужна политическая воля высшего руководства Минобороны и Страны. Если подхалимы будут знать, что их руководитель не любит, когда ему, образно говоря, лижут пятки и другие доступные места, чувство самосохранения заставит их уменьшить «служебное рвение» и приукрашивать объективную реальность. Спустя определенное время, доклады об авариях станут доходить до руководства, будут найдены эффективные меры противодействия, а количество катастроф пойдет на убыль.
http://www.flb.ru/info/46581.html
Немає коментарів:
Дописати коментар