Первые свидания с морем. Окончание.
Само боевое траление представляло собой нудное и тяжёлое занятие. Определив с помощью фазовой радионавигационной системы своё точное место (без этого вся работа теряла смысл), наши корабли выстраивались в строй фронта, вытравливали электромагнитные тралы (их на плаву поддерживают специальные резиновые поплавки) и принимались за свою «пахоту». По тралам периодически пропускались импульсы большого тока для подрыва возможно находящихся поблизости мин
http://flot.com/blog/historyofNVMU/pust-vsegda-budet-nebo-dom-kuznetsa-kirillova.php
. При этом в любую погоду нужно было выдерживать согласованный строй. Постоянная качка и выхлопные газы дизелей, которые заносило даже во внутренние помещения, создавали условия для испытания на выносливость экипажей. Нам то что, через несколько недель мы с оказией убыли в Полярный, а траление продолжалось до осени. В нашу смену мин не обнаруживалось, а другие курсанты застали и подрыв опасного наследства войны.
Плавание на «Амиках», среди прочего, подарило мне знакомство с ещё одним замечательным человеком – Юрием Михайловичем Корнеевым, он был руководителем практики в нашей группе. В относительно молодом для преподавателя возрасте и воинском звании капитан-лейтенанта он читал мореходную астрономию, но, по-моему, в училище мне его занятий посещать не довелось.
Ю.М.Корнеев на мостике тральщика.
Помню только, что в определённом контрасте со своими более пожилыми коллегами, Корнеев контактов с курсантами не терял и по вечерам, в частности, – азартно играл вместе с ними в диковинный тогда хоккей. Сам я в этом деле не участвовал и не могу с точностью определить, был ли это хоккей с шайбой или русский – с мячом. До училища Юрий Михайлович поплавал на гидрографическом корабле на Дальнем Востоке. Всем своим видом, выдержкой, рассудительностью и смёткой он был для нас примером настоящего моряка. Кстати, командир нашего тральщика, снятый с должности после пожара, был его однокашником и другом, и мы запомнили, как Корнеев сопереживал неудаче товарища.
А Мише Лезгинцеву и мне Юрий Михайлович «подарил» прекрасного поэта Петефи. Придя по какому-то делу в его каюту, мы услышали памятные стихи:
Диван мой разлюбезный,
Удобный ты такой.
Нет, кто тебя придумал,
Он был силён башкой...
Ну, конечно, и много другого, более серьёзного. И когда бы впоследствии я не брал в руки книжку Петефи, я всегда вспоминаю это первое чтение и весь облик своего замечательного наставника...
В практике 1951 года был и «перекур». Нашу группу на несколько дней зачем-то поместили на сторожевик «Пурга», уже выведенный из боевого состава. Внутренние помещения по-спартански устроенного корабля из-за дополнительных наспех сколоченных досчатых переборок вполне могли служить декорацией для постановки горьковской пьесы «На дне». Преферансисты ликовали, им нужно было только не прозевать редкие визиты командира роты.
В карты я играть не умею, но зато напросился с моряками на рыбалку. На шлюпчонке с много раз глохнущим мотором типа «Балиндер» мы вышли на середину Кольского залива. Сплошной полярный день позволял с малой высоты от поверхности моря рассматривать расстилающиеся вокруг гранитные красоты, хотя часы показывали ночное время.
Корабли фотографировать категорически воспрещалось. Но такой снимок делали все, кому не лень.
Ещё при выходе я подивился взятому с собой снаряжению: для рыбы припасли два больших бочонка, а особых снастей не наблюдалось. Объяснение последовало на месте лова: сквозь прозрачную воду можно было наблюдать кишмя кишащую треску и пикшу. Ловили мы огромных рыбин «на поддёв», то есть просто стравливали в воду на пять-шесть метров довольно-таки толстые шкерты с закреплёнными на концах огромными крюками и после нескольких вертикальных движений вытаскивали добычу, проколотую, где попало. Всё это больше походило на простую работу без всякого спортивного элемента.
Назад перегруженная шлюпка с трудом дошла на вёслах: двигатель заглох окончательно. На следующий день на «Пурге» был сплошной рыбный «жор»...
Возвращались мы с севера полные впечатлений и немножко заматеревшие. Мы не загорели и вряд ли прибавили в весе. Никто об этом вслух не говорил, но всем понравились матросы и офицеры Северного флота: никто из них не одевался в белые штаны, но здесь никто никого и не унижал без дела.
Все делали свою тяжёлую работу...
По дороге в Ленинград никаких фруктов на станциях не продавали, в окружающей мурманскую дорогу пустынной холодной местности ничего не росло. Для «сугреву» мы выпили спирт, подаренный на прощание штурманским электриком. В подозрительную жидкость было добавлено немножко бензина, поэтому после такой выпивки изо рта несло, как из выхлопной трубы автомобиля. Рельсы на северной дороге были уложены отвратительно, при движении поезд трясло и раскачивало неимоверно. Казалось, что какой-то здоровый зверь схватил вагон и норовит вытрясти из него душу. Даже во сне нужно было крепко держаться нары. Зато расстояние от Мурманска до Ленинграда было поменьше, чем от Севастополя...
После этой памятной практики в нашей курсантской судьбе произошло два важных события. По возвращении из отпуска нас разделили на факультеты, и я продолжал своё образование уже как специалист-штурман. Больше того, среди курсантов нашего курса образовалось нештатное объединение будущих подводников во главе с энергичным Юрой Гашковым.
Наверное, не без помощи сочувствующего этой затее начальства последнюю практику после третьего курса самозванных подводников определили именно на подводные лодки и в небольшом количестве на каждую.
Перед началом рассказа об этой последней (и поэтому особенно памятной мне) практике хотелось бы немного поговорить о той новой атмосфере перемен и строительства большого флота, которую мы застали на Севере летом 1952 года.
Уже в Североморске, который только-только начинал строиться на территории какого-то посёлка близ Мурманска, мы увидели новый причал с ошвартованными к нему эсминцами проекта «30-бис». Увы, то, что происходило возле этих кораблей, не радовало глаз.
Во-первых, новый причал был «завален»: чем дальше от берега, тем с большим наклоном он спиралью уходил в воду. Уже потом, от родственников одного из курсантов, мы узнали, что в спешке при строительстве не до конца были исследованы свойства грунта.
Дальше – больше. «Завалился» не только причал. Офицеров на Севере стали поспешно повышать в воинских званиях (чуть ли не каждый год), а это, как я теперь достоверно знаю, к добру не приводит. Возле «тридцаток» мне пришлось наблюдать развод, на котором матросы спокойненько курили в строю. А командир одного из этих кораблей в звании капитана 3 ранга через иллюминаторы (!) с пирса за что-то разносил своих подчинённых. Всё это не только выступало вопиющим контрастом, например, с Черноморским флотом, но и не укладывалось ни в какие рамки самых либеральных представлений о воинской дисциплине.
Правда, на базе подводных лодок в Полярном, где собственно мы и стажировались всё лето, была нормальная обстановка с дисциплиной (под-стать той, которую я подметил у катерников, только без катерной «лихости»). Хотя офицеров и здесь аттестовали чаще обычного. Возле одного из пирсов под охраной не матросов, а особых солдат с синими погонами МГБ, уже стояли две лодки сверхсекретнейшего тогда 613-го проекта (нам их, конечно, не показали). Эти лодки составили эпоху в истории нашего подводного флота, и я потом постараюсь описать их поподробнее.
А тогда я запомнил неприступных охранников в добротном обмундировании да диковинное артиллерийское вооружение новых кораблей: 57-миллиметровую спаренную установку спереди и 20-ти миллиметровую – сзади.
Мы попали на подводную лодку довоенной постройки типа «Сталинец» – «С-15», причём из штурманов в группе оказался один я (всего нас было четверо).
«Сталинец».
Средние подводные лодки «Сталинец» имели надводное водоизмещение около девятисот тонн, вооружены они были четырьмя торпедными аппаратами в носу (с возможностью перезарядки торпед из запаса в первом отсеке) и двумя неперезаряжаемыми – в корме. Кроме того, на палубе имелось довольно-таки мощное стомиллиметровое орудие и допотопная зенитная сорокапятка в задней части мостика.
Как я уже говорил, построены были эти лодки перед самой войной по немецким чертежам, полученным нами по договору 1939 года. Факт этот, естественно, не афишировался, но как только мы принялись за изучение корабля, обнаружилось, что шпангоуты у него пронумерованы по-немецки – с кормы (при постройке лодки спускают на воду именно кормой). В очередной раз и справедливости ради следует заметить, что немецкий опыт и культура подводного кораблестроения, безусловно, достойны уважения. Все механизмы и системы корабля поражали своей рациональностью и той простотой, которая даётся только большим опытом создания и боевого использования оружия и техники. Важно отметить хорошие мореходные качества лодок этого типа (во времена их создания «шнорхель» ещё не применялся, и надводное положение занимало большую часть времени боевого похода). Осмелюсь, например, предположить, что это свойство «Сталинцев» сыграло свою роль в легендарных успехах А.И.Маринеско, Г.И.Щедрина и других героев.
Читателю предлагается полюбоваться на троих из нас вместе с командиром лодки капитаном 3 ранга Грековым (Юра Филин на снимок не попал).
Я, Костя Курочкин, командир «С-15» Василий Савельевич Греков и Женя Сотников. Представить себе такую фотографию с командиром крейсера я не способен.
На боевом счету «С-15» числилась одна победа (лодку перевели на Север с Каспия в 1943 году, и она успела совершить только шесть боевых походов). К стыду своему должен сказать, что за время нашей практики никто об истории корабля не вспоминал, и мы не узнали имён командиров и членов экипажа военной поры. О подвигах свидетельствовала только звезда на рубке с упомянутой цифрой 1. Это ещё раз характеризует качество работы наших тогдашних политических воспитателей. В целом, ни на что другое, кроме пустозвонства и шумных кампаний большинство из них оказалось неспособными (о совсем неприглядных делах этого сословия я вспоминать не буду). Большие подробности о боевом пути памятного и для меня корабля удалось разузнать только в наше время с помощью племянника – Саши Синицына, который стал подводником и после командования лодкой служит сейчас в Москве. Прочитав справку из Военно-морского архива о шести боевых походах за два года участия в войне, я вообразил себе связанный с ними труд и лишения и сопоставил их с цифрой 1 на боевой рубке. Для справки: с учётом автономности средних лодок общая длительность шести выходов в море скорее всего не превысила 4-5 месяцев, и не забудем, что пребывание у пирсов в Полярном включало, кроме всего прочего, налёты немецкой авиации. Мне бы очень хотелось, чтобы читатель на этом примере вспомнил о «кирпичиках», из которых складывалась Великая Победа.
И чтобы труд работников архива не пропал даром, я воспроизведу здесь хотя бы сведения о командирах «С-15» военной поры. Лодкой командовали капитан-лейтенант Мадисон Александр Иванович, 1909 года рождения (24.05.41 – 29.02.44) и капитан 3 ранга Васильев Георгий Константинович, 1916 года рождения (29.02.44 – 14.09.45). А подробностей об единственном боевом успехе «С-15» в справке из архива нет...
Но на перечисленных фактах, так сказать, общего значения счастливые совпадения нашей практики 1952 года не кончились. Штурманом «С-15» оказался Юра Маклаков (помните, он отнял у меня брючной ремень в 1946 году), который к этому времени уже отплавал две кампании и имел все исходные данные для роли «ведущего» в мореходных науках.
Ю.Н.Маклаков. 1952 год.
Таким образом, я не только оказался единственным стажёром-штурманом (в тесной лодке даже двое мешали бы друг другу), но и получил исключительно толкового и дружески расположенного ко мне учителя. Для начала всех нас поселили в офицерскую каюту береговой базы и тем самым сразу как бы «отсекли» от подводников срочной службы в бытовом отношении. Никакого преждевременного панибратства с офицерами лодки (все они оказались замечательными парнями) я не припомню, хотя, например, мы постоянно подпитывались консервами из офицерских дополнительных пайков в подкрепление жидковатого берегового питания; молодые офицеры сочувственно относились к неутолимому курсантскому аппетиту.
В качестве материалов для первого подвига в духе Геракла мне была вручена стопка секретных морских карт листов эдак на двести или триста и порядочная пачка извещений мореплавателям (это такие периодические издания текущих поправок к различным сведениям на морских картах, которые следовало вручную нанести тушью на соответствующие листы). Ремесленная работа никогда не страшила меня, а тут я вдобавок рассматривал морские карты в оперативном радиусе «Сталинца», а он составлял не одну тысячу миль и охватывал всю северную Атлантику. Так что береговой период практики я запомнил как круглосуточное нанесение значков на карты вперемежку с поглощением трески в прованском масле из упомянутых доппайков. Конечно (как всегда), я всё преувеличиваю: были и зачёты по устройству лодки, и другие поручения, но самые замечательные события этого лета были связаны с выходами в море.
А выходы (на мое счастье), в том числе и на значительное время, случались часто. Штатного младшего штурмана (командира рулевой группы) на лодке не было, и я по существу принялся выполнять его обязанности, неся вперемежку с Юрием Николаевичем штурманскую вахту.
Маклаков научил меня тем практическим тонкостям штурманского дела, которые никак не представлены в самых совершенных береговых кабинетах: умению «цепляться» за нечётко наблюдаемые приметные высоты на далёком берегу (маяки на Севере в редкость), работать с радиопеленгатором в высоких широтах (эфир в полярный день безобразно «шипит»), делать астрономические обсервации в штормовую погоду, когда тебя самого, да и твой «нежный» инструмент обдает холодной солёной водой, – всего не перечислишь.
«С-15» в море.
В надводном положении я постоянно носился с мостика в центральный пост и обратно и, наверное, навсегда приобрел комплекс инстинктов для прохождения этого маршрута почти на одних руках (для неморских людей: на пути с мостика в ЦП нужно преодолеть ещё два люка, хоть и с открытыми крышками).
Как мне кажется, моё поведение нравилось не только непосредственному наставнику, но и другим членам экипажа. Правда командир, увидев роспись старшины 2-ой статьи (то есть меня) за вахту в навигационном журнале, сказал Юрию Николаевичу: «Чего-то у Вас курсант расписывается за штурмана?», но в его голосе мне послышались и одобрительные оттенки. Формальная же сторона с подписями была улажена.
Харчили мы вместе с моими друзьями-минёрами и штатными моряками в первом отсеке, там же я и спал, хотя уже и не помню, спал ли я вообще, так как воспоминания об этих первых настоящих походах на подводной лодке в штормовой океан, да ещё и с практической стрельбой, и тогда (да и сейчас) воспринимались как радостный праздник начала любимого дела (хотя такие возвышенные фразы по тем временам не приходили мне в голову).
Как чуть позже узнает читатель, мне не привелось быть мичманом-стажёром после окончания теоретического курса училища, такая полугодовая стажировка предусматривалась существующим тогда регламентом обучения, но кто в России выполняет регламенты?
Поэтому фактически летом 52-го я заранее прошёл такую стажировку, за что останусь навсегда благодарным и Юрию Николаевичу, и командиру Грекову, и всем другим моим товарищам по недолгой службе на «С-15».
По прошествии сорока трёх лет я, конечно, забыл их имена и фамилии, да, наверное, это не так уж и важно. Но, вглядываясь в маленькие любительские снимки (вдобавок сделанные тайком, так как объектив фотоаппарата никогда не был желанным предметом советского строя), продолжаю гордиться, что, хоть и немного, служил вместе с этими замечательными людьми...
Командир БЧ-5 (старший инженер-механик) «С-15» и его подчинённый.
Последний раз нас везли с Севера не в теплушках, а в списанных пассажирских вагонах, наверное, спартанские условия перевозок являлись непременным условием для воспитания тогдашних военных. Эти вагоны тоже трясло на негодных рельсах: но вывалиться из них на ходу уже было затруднительно.
Как это часто бывает в жизни, я ещё не знал, что мне уже больше не суждено выходить в море в качестве безответственного курсанта, и я больше никогда не увижу славного Северного флота и его прекрасных моряков.
Немає коментарів:
Дописати коментар