Иванов А.А.-командир БЧ-5
Вначале оба реактора работали почти нормально. Но на мощности 50% оператор правого борта Влад Домбровский объявил, что его мощность больше не поднимается (из-за работы насосов). И вот здесь я должен был, как оператор левого борта, сделать выбор. Или сделать самое простое –"прикрыть" оператора правого борта и тоже отказаться поднимать мощность, или продолжать "испытания", выполняя команду командира корабля "полный вперёд". До 75% мой реактор работал вполне нормально. Все механизмы работали устойчиво. Но за пару процентов до максимально разрешённой "инструкцией по эксплуатации" (80%, хотя по записям командира мощность доводили и до 100%!) рост мощности прекратился и начал снижаться. Показания приборов начали быстро и "нелогично" изменяться. Присутствующие на ГПУ ЯЭУ и стоящие за моей спиной, решили, что по ошибке двинул вниз стрежни управления мощностью, и начали громко выкрикивать советы, требуя быстро поднять стержни (и мощность реактора). Тут же я вспомнил, как я "быстро успокаивал" приборы, не поверив им. (Как? Открывали крышку прибора и придерживали стрелку.) Но сейчас хорошо знал, чем закончился тот "эксперимент", решил не торопиться и подумать. В это время обороты корабельных турбин (и скорость корабля) начали падать и "советчики" от слов перешли к действию. Чьи-то руки из-за моей спины потянулись к ключам управления и начали передвигать их. (Жаль, что Матвей Офман не указал из-за этики фамилии тех, кто этим занимался. Возможно, в Правительственной комиссии были бы другие выводы.) Я почувствовал, что теряю контроль не только над состоянием ядерного реактора левого борта, но и за положением переключателей на пульте.
Геннадий Агафонов и Богдан Ковцун. Гремиха, 1970-е гг.
И здесь вспомнились наставления опытного офицера Геннадия Агафонова: "Если будешь чем-нибудь обескуражен, не стесняйся и сбрось аварийную защиту (АЗ). Лучше потом спокойно разобраться". И вот, когда я увидел, как один из присутствующих офицеров несколько раз подряд щелкнув ключом, поднимает центральную (самую эффективную) группу регулирующих стержней левого борта реактора, я нажал на Красную кнопку сброса АЗ. Все стрежни пали вниз. Мощность упала до минимума, как и положено. Только вот центральная группа оставалась висеть сверху. Несколько раз пытался ключом толкнуть её вниз, но не получилось. Попытки поднять мощность снова не увенчались успехом. Хотел, как оператор и командир реакторного отсека, обсудить ситуацию с опытными офицерами, которые стояли у меня за спиной, и всего несколько минут тому рвались к ключу. Но обнаружил, что говорить было не с кем. Их с пульта как ветром сдуло… А сидевший справа Влад Добровский угрюмо уткнулся в свои приборы и меня "не замечал".
Через некоторое время к нам (двоим) зашёл командир БЧ-5 Иванов Алексей и сообщил, что в четвёртом реакторном отсеке произошёл резкий подъём радиации. В дополнение к привычной огромной бета-активности добавилась гамма-активность более 1000 рентген. При этом ещё и радиоактивные благородные газы. Начальник хим. службы Донченко Вадим ничего сказать не мог, так как его приборы дозиметрии во всех отсеках "зашкаливали", упёршись в верхние уровни, их просто отключили. В отсеке работали моряки, мои подчинённые. Там предстояло очень много работ. В отсек должен пойти один из двух находящихся на пульте. Как командир отсека я с готовностью согласился туда уйти и сразу же ушёл к ребятам. Перед входом в отсек меня остановил корабельный врач майор м.с. Борис Ефремов (умница и шутник). Он заставил меня съесть пригоршню таблеток. Только потом, уже в госпитале, врачи объяснили, что эти таблетки спасали нас, существенно снижая вред от предстоящего облучения (вот только этих таблеток не получил остальной состав экипажа, да и не все спецтрюмные тоже).
Бывший начхим АПЛ Вадим Донченко и командир 1-го дивизиона второго экипажа Геннадий Агафонов. 1980-е годы.
В это время в отсеке были офицеры-специалисты Самарин и Максимов (по-моему). Они пытались вручную опустить центральную группу стержней левого реактора. Для этого они сняли с него биологическую защиту, влезли в верхнюю часть реактора и ломиками пытались провернуть приводы. Промучились они около получаса (в отсеке стояла жара свыше 40 градусов, и он был заполнен паром – в трюме кипела вода, покрывавшая оголённый при пожаре кусок главного паропровода). Поняв, что ничего сделать невозможно, и обессилев, они ушли. Я попытался продолжить их работу, раскачивая стержни вверх-вниз. Вверх поддавались, а потом вниз не шли. Таким образом только ещё больше задрав стержни, плюнул и прекратил это бессмысленное занятие. Мои ребята спецтрюмные в это время на правом борту добивались устойчивой работы турбопривода главного насоса первого контура ручным управлением.
Через некоторое время в отсек зашёл командир корабля Павел Леонов и потребовал доложить, что происходит. Я ответил: "Что-то с реактором левого борта". Он дал мне время разобраться и ушёл. Спецтрюмные закончили настройку правого борта, очень вымотались, и я видел, что им очень плохо. Борис Ефремов (доктор) увёл их, а старшина команды Николай Логунов пошёл отдохнуть в уголке отсека. Теперь я работал один. Выполнял команды из пульта. Открывал и закрывал клапаны первого контура. Но больше всего мучений доставляла откачка воды из трюма. Эту радиоактивную воду мы сбрасывали в соседний пятый турбогенераторный отсек через открытый люк, а принимали её ребята с команды турбогенераторщиков (где было моё место службы и моих сослуживцев Володи Газина, Вани Пыдорашко, Вани Панченко, Саши Миняева, Вани Немченко, Виктора Котельникова, Коли Осянина, Зинона Митрофанова и др.). Но беда была в том, что вода кипела в трюме. И создавала проблемы в работе насоса. Бегал я в галошах к насосу, когда он переставал работать, и снова его запускал (так и пытались в новеньких галошах спасать новенькие ядерные реакторы!). А потом я почувствовал себя крайне плохо. У меня началась частая рвота и навалилась слабость. Было ужасно стыдно перед командиром БЧ-5, потому что считал, что это "морская болезнь" (в госпитале рассказали, что это были симптомы лучевого поражения). После того как полностью отсекли левый борт и по второму контуру прекратилось поступление пара от парогенератора, оголённый кусок остыл и вода перестала кипеть в трюме. Наша самодельная система осушения заработала стабильно и отпала необходимость в "галошной вахте".
Турбогенераторщики Александр Миняев, Иван Пыдорашко, Вячеслав Мазуренко. 1968 г.
В отсек вновь вошёл Леонов П.Ф. К этому времени, сопоставив все факты, я твёрдо представлял себе обстановку и доложил её командиру корабля: "Активная зона левого реактора разрушена, урановая керамика топливных элементов (легче сплава) вышла из реактора в трубы первого контура (проложенные по всему отсеку без биологической защиты) и облучает весь отсек. Реактор левого борта отсекли, мощность нулевая. Поддерживаем сплав в жидком состоянии, для обеспечения возможности конструкторам исследовать причины аварии в базе. Реактор правого борта ненадёжен. Спецтрюмные вручную сделали всё, что было возможно для сохранения мощности и хода корабля. Но ребят уже нет и некому что-то подправить, если потребуется. В трюм поступает вода из текущих секций парогенератора правого борта через первый контур. Эту радиоактивную воду выбрасываю в соседний, пятый отсек, через их люк. Считаю, что состояние правого борта нисколько не лучше, чем было до аварии у левого. Тот же грязный сплав, а выбросы благородных газов свидетельствуют о трещинах в его топливных элементах. Развалиться его активная зона может в любой момент, просто от движения сплава внутри реактора. Если остановится наш "насосик" осушения трюма или увеличится поступление воды – она зальёт сплавные трубы и выведет из строя электронасосы второго контура. Теплосъём в активной зоне немедленно прекратится, и она точно развалится, а лодка останется без хода". (Если это соответствует действительности, я имею ввиду доклад Матвея Офмана Леонову, то напрашивается вопрос: «Почему на корабле не объявлен сигнал РО и не прекращены были хождения по кораблю? Почему был объявлен обед, когда в отсеках вовсю радиоактивно фонило?»)
Павел Фёдорович пробормотал: "А что тогда будет с экипажем?" И рассказал мне, что ему не разрешили входить в базу, "рекомендуют" идти в пункт рассредоточения и там, на рейде, ждать решений из Москвы. Они могут занять несколько дней (в моём разговоре с командиром БЧ-5 А.А. Ивановым, спустя три десятка лет, он подтвердил, что первоначально поступил с базы запрет на вход АПЛ). Остановиться и ждать. Если бы Леонов выполнил это указание, то, возможно, умерло бы не четыре подводника, а половина состава, из 144-х, которые находились на корабле. И тут же спросил:
– Сколько времени ещё сможет работать правый борт.
– Не знаю, –ответил я. – Может час, а может и сутки.
Командир атомохода капитан 1-го ранга Леонов Павел Федорович.
На левом тоже работали строго по Инструкциям... " и всё-таки он развалился". Чем правый лучше? Леонов задумался на минуту и твёрдо произнес: «Всплываю и иду в базу. Будь что будет». Вскоре я услышал команду: "Открыть люк четвёртого для проветривания в атмосферу!" Понял, что мы всплыли. Кто-то сверху, из надстройки, дёргал рукоятку моего люка, пытался его открыть. Помог снизу, из отсека, отодвинуть защёлку, и крышка люка ушла вверх. Из люка хлынул яркий солнечный свет, морской воздух и улыбающиеся глаза комдива живучести – Злобина. Я высунул голову из люка. Была чудесная погода и высоко на рубке, как на картинке маринистов, стояли наши офицеры.
В отсек вновь пришёл Борис Ефремов и передал приказ покинуть отсек. Я вспомнил, что старшина спецтрюмных Логунов из отсека не уходил и, скорее всего, отдыхает на ветоши, под реактором. Полез под реактор и наступил на бесчувственного Николая. С большим трудом, вдвоём с Ефремовым, который тянул сверху, мы вытащили Логунова на настил. Борис опять накормил нас пригоршней таблеток и вывел из отсека.
Что дальше происходило со мной – не знаю. Как будто провалился в чёрную дыру. Смутно отрывочно вспоминаю, как меня тащили по пирсу, поили молоком в базе. Помню себя и спецтрюмных в вертолёте. Потом самолёт, на котором десять моряков и я. (В том самолёте летел и автор этой книги, нас было десять человек – кроме Матвея и меня, в самолёте находились: Николай Логунов, Виктор Гриценко, Вадим Куликов, Александр Петров, Алексей Фомин, Евгений Дурденко, Захарку Юрий и Владимир Воевода.)
Привезли в Ленинградский госпиталь, где сразу сделали первое прямое переливание крови от уже ожидавших нас офицеров со строящейся подводной лодки. И с этого дня начались долгие медицинские будни – болезненные пункции костного мозга, переливания, капельницы, уколы. Болезненное лечение лучевых ожогов на лице, руках и ногах, болячек во рту.
Через два месяца почувствовал себя выздоравливающим. А в конце третьего месяца меня посетил "штабной", который так цинично выталкивал лодку в море. Сыто улыбаясь и считая себя полубогом, он изрекал: "Ты счастливчик. Мы решили не привлекать тебя к уголовной ответственности за всё, что ты натворил на лодке. Так что можешь спокойно продолжать лечиться". Наверное, он ожидал от меня искренней благодарности, но что-то в моём лице ему не понравилось. Он начал поспешно доказывать мою вину. Суть его доказательств сводилась к следующему: "На пульте работал – ты, поднимал мощность реактора – ты. Командовал моряками в отсеке, тоже – ты. Кто работал – тот и ошибался, больше некому. А за ошибки надо отвечать". И после этого, он, посветлев лицом, торжественно заявил: "От себя лично награждаю тебя ценным подарком – авторучкой" (за 9 рублей 80 копеек – чек прилагался). Так и не дождавшись от меня положенного ответа, он царственно развернулся и вышел.
Потом больше года меня переводили в разные клиники госпиталя и санатории. И только в конце 1969 года я вернулся в Гремиху, получил документы и уехал в Ленинград. Говорят, что наши флотоводцы в своих играх отводят ракетным лодкам одну роль – "разгрузить" своё оружие по врагу и утонуть. Наверное, и мне они нагадали только один поход. А может фортуна повернулась ко мне задом, когда по своей глупости я бросил занятия физикой на бетатроне.
Теперь назначение на лодку и другие приметы во время встречи лодки на пирсе казались совсем несчастливыми. Сияющая всеми цветами радуга могла предупреждать о радиации, которая будет "светить" (жаргонное название радиоактивности) во всём спектре – альфа-, бета- и гамма-лучах. Место, где была приварена подкова, оказалось самым опасным. Рядом из реактора поднималась большая труба первого контура. У подковы она изгибалась и уходила вниз. В месте изгиба всплыла из реактора и сконцентрировалась урановая керамика. Гамма-излучение здесь было наибольшее – 2000 рентген. Труба не была защищена биологической защитой, так как проектанты считали сплав свинца самой лучшей защитой. И на память о службе на К-27 у меня ничего не осталось. Ни благодарности – авторучка "сгинула" куда- то в окно после того, как закрылась дверь за штабным. Не осталось ничего из вещей – вся моя военная форма, все записи параметров установки, все чертежи и эскизы оказались радиоактивными, и попали в могильник.
Дозиметристы не поленились, пришли ко мне на квартиру и забрали всё, к чему я прикасался ещё до выхода в море, вплоть до постельного белья. Раньше они закрывали глаза на то, что мы уходили с лодки "грязными". А после аварии они тщательно прикрывали свои "тылы" и не хотели оставлять каких-либо улик. Остался один часто повторяющийся до сих пор мучительный сон-быль (привязался проклятый): Госпиталь. Палата. Прекрасный солнечный летний день 1968 года. В окно моей палаты влезает с бутылкой и закусью в руках улыбающийся бывший спецтрюмный Ращупкин (в этот раз в море он не пошёл – уехал поступать в военное училище). Во всю свою глотку он орёт: "Здравия желаю, товарищ лейтенант! Помянём души всех наших "спецов" и будем жить!" В это время в коридоре, как эхо раздаётся жуткий крик. Раскрывается дверь, в неё входит мама Витюши Гриценко и рыдает: "Офицер, верните мне моего сына"…
Панченко Иван Иванович
P.S. Хочу только сказать, что все работы в реакторном отсеке Матвеем Офманом и его ребятами выполнялись при наличии высокой радиации, которая превышала все допустимые нормы. Кстати, при приёме воды с реакторного отсека в наш пятый, у моего коллеги по команде турбогенераторщиков Ивана Панченко рассоединился шланг и вся радиоактивная вода окатила его до пояса. Сегодня-то "купание" даёт о себе знать. После госпиталя Матвей Офман продолжал службу на режимном предприятии до 1989 года. Многократно лечился в госпиталях города Ленинграда. Перенёс несколько сложных операций. В настоящее время капитан 2-го ранга, кандидат технических наук. Проживает с женой в Санкт-Петербурге.
Привожу воспоминания капитана 3-го ранга в отставке Владислава Домбровского, который тогда, в мае 1968 года, выполнял функции оператора правого борта (Матвей Офман в это время выполнял функции оператора левого борта).
Домбровский Владислав Владимирович и Гусев Мстислав Васильевич. Друзья, охотники и рыболовы. После аварии Домбровский ушел на берег, Гусев продолжал служить. В 1970 г. ушел в поход на АПЛ К-8 и погиб. Прах - в море.
«О последнем выходе в море. Я уже был не командиром отсека, приготовил его «к походу и погружению» и передал Матвею Офману. Это был мой последний выход, так как меня назначили командиром 1-го дивизиона на АПЛ 705 проекта. Если бы я остался командиром реакторного отсека нашей лодки, то, наверно, меня бы сегодня не было уже в живых. Я ведь сутками не «вылазил» с 4-го. А Матвей боялся его как чёрт ладана – это, наверно, его и спасло! И дай Бог ему здоровья! Во время аварии мы с Матвеем сидели на вахте – на пульте. Я на правом борту, он на левом.
Был на пульте и Лёва Пастухов – наш командир 1-го дивизиона. В 12 часов сменились, и я (по старой привычке) сразу же в реакторный – надо было разделить борта по сплаву, газу и т.д. Проторчал там часа полтора. После обеда снова направился в отсек – там мои ребята ремонтировали помпу П-2. В центральном меня остановил Володя Резник и спросил:
– Ты куда?
– Надо помочь ребятам с помпой.
– Но ведь ты уже не командир отсека. Пусть Офман занимается этим. Давай поднимемся на мостик, посмотрим на берега. (Мы уже шли в базу в надводном положении.)
И мы с ним поднялись на мостик и пробыли там до самого входа в базу.
Слава, сам понимаешь, если бы не Резник Володя (капитан-лейтенант, КГДУ), я бы письмо это писал?
Капитан 2-го ранга Иван Александрович Самарин.
Конечно, я мог тогда и не ходить в море. Меня и Ивана Самарина (капитан-лейтенанта, КГДУ) назначили на вновь строящуюся лодку 705 проекта. Потом на моё место туда назначили Валеру Додзина (капитан-лейтенанта, КИП). Но я уговорил командира дать мне возможность последний раз выйти в море на К-27, мол, полгода занимался ремонтом, рейсовый пароход через 5 дней – успею. Вот такая штука – судьба.
В конце 1969 года меня перевели служить в г. Подольск на должность военпреда, выше не пускали, ибо не имел допуска для работы с РВ. Демобилизовался в 1986 году в звании капитана 3-го ранга, в возрасте 49 лет, можно было ещё немного прослужить, но начались проблемы со здоровьем.»
Об аварии.
Контр-адмирал Владлен Васильевич Наумов.
Доклад на берег с моря, конечно, для К-27 ничем бы не помог, а только привёл бы к запросам с берега, но дал бы возможность лучше подготовиться радиационным и медицинским службам на берегу и принять энергичные меры по началу дезактивации, санобработки и лечению личного состава К-27.
Ссылки во всех документах на то, что начальник службы "Х", командир дивизиона движения и командир БЧ-5 не могли внятно объяснить причины и характер аварии справедливы, но не говорят об их вине или некомпетентности. И сейчас причины и характер аварии не объяснили ни конструкторы, ни учёные, ни инженеры.
Я понимаю, что легче всего разбирать ошибки руководителей и военачальников после "боя", после "войны", сидя в мягком мирном кресле. Единственно в чём я могу подозревать Павла Фёдоровича, так это в стремлении избежать излишней нервозности и "панических" настроений среди личного состава. К сожалению, это желание нередко приводило к гибели людей. Лично я, когда меня поднимали в море по аварийной тревоге из-за запаха изоляции (пускатель в лампочках дневного света), "пробоины" в концевом отсеке (сработал воздушный предохранительный клапан в системе) и в других подобных случаях, по окончании отмечал бдительность члена экипажа, объявившего её. Я был готов 100 раз в любое время суток за время похода напрасно прибежать в ЦП, чем один раз не сделать этого тогда, когда это действительно было бы нужно, и так думал весь экипаж.
Беда К-27 и причина многих неприятностей в планировании её использования в том, что, будучи передана флоту как опытовая АПЛ в эксплуатацию, она не вошла ни в одно из существующих соединений АПЛ на Северном флоте, во всяком случае до 1968 года! Это при том, что она уже совершила два боевых похода в 1964-1965 годы и имела, кстати, на борту торпеды с ядерными боеголовками.
Контейнер с ядерной боеголовкой от торпеды
Не на прогулку ведь посылали? По существующим требованиям командир обязан иметь у себя на борту старшего начальника (руководителя похода). Им мог быть любой руководитель или даже в редких случаях командир другого корабля (с временными правами заместителя командира дивизии), имевший опыт самостоятельной боевой службы в должности командира. Задача старшего на борту – оказание помощи командиру в решении оперативно-тактических вопросов, а также руководство действиями экипажа (через командира) в экстремальных ситуациях. Но для К-27 таких начальников из своих не было, поэтому на неё сажали дежурную "задницу" из других соединений, которые не могли знать особенностей корабля, не имели отношения к подготовке экипажа и отработке организации службы как до похода, так и после. Кстати, перед походом И.И.Гуляева в Атлантику таким "дядькой" на корабле был зам. командира, кажется, 3-й дивизии В.П.Рыков, ныне капитан 1-го ранга в отставке, Герой Социалистического Труда. Правда, он вынужден был заниматься в какой-то степени подготовкой экипажа к походу. Кстати, тогда между Рыковым и Шпаковым (Шпаков Александр Васильевич, ныне капитан 1-го ранга, один из первых офицеров, который пришёл в экипаж корабля в марте 1958 года, а экипаж был создан в феврале того же года) произошел конфликт. Шпаков выступил в защиту денежных интересов своих подчинённых. При всём моём уважении к Рыкову В.П., возникшем после личного знакомства в 1974 году, в ту пору он мне показался грубым и несправедливым человеком, сыгравшим чёрную роль в лишении Шпакова А.В. заслуженной награды. А ведь именно благодаря Шпакову, тогда командиру 3-го дивизиона, была устранена очень тяжёлая авария в реакторном отсеке, при походе в Атлантику в 1964 году.
Шпаков Александр Васильевич
Были ли предусмотрены серьёзные аварии на установке? Вероятно, нет. Иначе ни управленцы, ни Пастухов (командир 1-го дивизиона) с Ивановым (ком. БЧ-5) не ломали бы голову о случившемся и не медлили с принятием всех рекомендованных мер.
Думаю, о характере такой аварии, которая случилась на атомной подводной лодке и её последствиях, хорошо бы помнил и её командир Леонов П.Ф., если бы его постоянно не убеждала "наука", что такой аварии на ядерной установке не может быть.
Такую аварию должны были предвидеть в группе Лейптунского А.И., в ФЭИ и в "Гидропрессе". Но даже находящиеся на ПУ ГЭУ представители "Гидропресса" и в/ч 27177 ничего внятного подсказать не могли. Не исключаю, что Иванов А.А., как профессионал, мог предположить характер аварии, но открыть такую "страшную Америку", основанную на догадках, и доложить командиру не каждый решится, будучи не уверен в её существовании.
Абсолютно уверенный в невозможности большой аварии на ЯЭУ, не имея от своих подчинённых, от представителей науки никаких определённых докладов, П.Ф.Леонов не мог оценить всю сложность ситуации. Поэтому, как мне помниться, по "преданию", после доклада командира БЧ-5 о падении мощности и невозможности поддержать заданную скорость, он и приказал: "Так поднимайте же её", воспринимая случившееся, как техническую неполадку, с последующим ухудшением радиационной обстановки.
Очевидно, и доклад после швартовки был в том же роде. Не знаю, было ли записано в инструкции у управленцев: нажать кнопку АЗ, если "поплыла" активная зона. Видимо – нет. Помнится, на правом борту сидел старший смены В.Домбровский. В присутствии командира 1-го дивизиона (Пастухова Л.Н.), представителей науки (Парнева, Новожилова) и, наверняка, подстёгнутый командой командира, переданной ему командиром БЧ-5 (Ивановым А.А.), он меньше всех виноват в том, что не сбросил АЗ в начале аварии.
Флаг подымает В.Домбровский
Хочу коснуться состояния атомной подводной лодки ещё до того, как произошла та страшная ядерная авария в море.
Об аварии 13 октября 1967 года (корабль вторую неделю находился в море), когда в трюм попал радиоактивный сплав, должен был последовать автоматический доклад в Техуправление Северного флота, СРБ, штаб. После этого доклада АПЛ К-27 должна была быть автоматически исключена из планов оперативного управления Северного флота, до окончания ремонта и дезактивации корабля с привлечением специалистов СРБ ВМБ. Боюсь, что факт этой серьёзной аварии на корабле был скрыт от вышестоящих инстанций, тем более что 13 октября в Гремихе не было соединения атомных подлодок. Леонов, вероятно, принял решение: "А, ерунда, сделаем всё сами", доложив командованию бригады дизельных ПЛ, как о технических неполадках опытной установки. (Если это так, то это была самая грубая ошибка командира, которая привела к серьёзным последствиям 24 мая 1968 года.)
Совершенно двусмысленная позиция НИИ и группы Лейпунского А.И. из ФЭИ. Если они предполагали, знали, к чему может привести несвоевременная регенерация сплава, то они ОБЯЗАНЫ были запретить ввод ГЭУ до её выполнения, и записать это требование во все руководящие документы и инструкции, тогда никакая "гонка" и ни один "волевик" не отправил бы в море корабль. Думаю, что даже после аварии 13 октября "наука" не представила возможных последствий, "не выполнила" регенерацию сплава, и отсюда РЕКОМЕНДУЕМ...
Командир БЧ-5 (Иванов А.А.) не имел права делать записи о неготовности БЧ-5 к походу из-за невыполнения регенерации сплава, так как эта операция не была ОБЯЗАТЕЛЬНОЙ, а только РЕКОМЕНДОВАНА.
Очень правильно поднят вопрос об облучении людей на атомных подводных лодках и преступном отношении всех инстанций к этому вопросу.
Я за всё время службы на АПЛ с 1963 по 1980 год, никогда не имел никаких допусков, учитывающих получение дозы облучения!!! Ну ладно, когда я был подчинённым, но ведь 10 лет я командовал двумя АПЛ!
На 1-й, 3-й флотилии ещё как-то вёлся дозконтроль и принимались элементарные меры радиационной безопасности в виде санпропускников и раздевалок. Что касается АПЛ К-27, то в этом вопросе был полный бардак и анархия. Санпропускник в Гремихе был, и мы через него проходили, там же были и раздевалки, вот только то, что эта процедура была формальной – факт. Можно всегда его обойти. Да и порядка там не было. Моряки вообще не знали, что они на себя "набрали" после вахты на АПЛ.
Выходя с корабля, мы всегда несли на подошвах распады в больших нормах, обычно потёрли подошвы о камни пирса и всё...
При наличии санпропускников, шли домой в РБ, неся радиоактивную грязь жёнам и детям, они стирали грязное (нашу робу) в домашних стиральных машинах или в ванне (моряки несли эту грязь в казарму).
Необъяснимая расхлябанность, дурость и разгильдяйство, начинающаяся с самих себя и доходящая до верхов. Из переоблучённых пациентов делали "великую тайну"...
С уважением, В.Наумов
Немає коментарів:
Дописати коментар