ИЗ РАССКАЗОВ ЛЮДМИЛЫ ПОДОСИННИКОВОЙ

 ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО С МУРМАНСКОМ

Мурманск. Этот северный город я увидела впервые в январе 1947 года восьмилетней девочкой (как раз пятого января мне исполнилось восемь лет). А уехали мы из Мурманска в январе 1955 года. Получается, что в Мурманске мы прожили ровно восемь лет. Cвои шестнадцать лет я встретила в Москве, когда мы переезжали из Мурманска в Севастополь. Мы останавливались у моей двоюродной сестры, Прохорской Александры Сергеевны. Она мне подарила книгу Д. Нагишкина «Сердце Бонивура».

Папу перевели в Мурманск на новое место службы. Он приехал первым, а уж потом явились мама, я и маленький братик, которому в феврале должен был исполниться годик.

Каким мне запомнился этот город?

Тогда, в январе 1947 года, Мурманск мне показался очень тёмным городом, и неудивительно: ведь мы попали сразу в полярную ночь. Наша семья стала жить не в центре города, а в посёлке, который назывался Роста. Нам выделили комнату в бараке. В нём располагался штаб воинского склада № 234, а папа был назначен начальником хранения материалов этого склада. Когда он приехал, ему для семьи предоставили финский домик, но мы приехали позже, а семья Болдыревых приехала раньше нас, их временно разместили в этом домике.
Являемся мы – и нам жить негде. Вот и пришлось жить в бараке, причём, в той его части, где находилось управление (или штаб – я не знаю, как точно назвать) склада. У нас была одна комната, а во второй части барака жили рабочие склада. Удивительно, как мы жили? Ни мебели, ни посуды. Какие-то ящики служили столом, шкафом. Мама что-то приспосабливала под мебель, выкручивалась, я сейчас и представить не могу, как она это делала. Братик Юрочка совсем маленький, шустрый, он начинал ходить, ползал. Папа соорудил под столом полку для посуды, какая-никакая, а она была. Так Юрик доползал до этой полки и устраивал там погром – только успевай его держать. Глаз да глаз за ним был нужен.

У меня ещё оставалось несколько дней каникул. Их я даром не теряла: познакомилась с двумя девочками, жившими в нашем бараке, их родители работали на складе. Обе они тоже были первоклассницами, обеих звали Валями. Одна – Валя Ермолаева, небольшого роста, худенькая, слегка вьющиеся волосы заплетены в две тоненькие косички. Улыбчивая, весёлая девочка. Вторая Валя – Яковлева, была выше своей подружки, спокойная, даже тихая девочка. С этими девочками я и пошла в школу, когда кончились каникулы, но они учились в 1-е классе, а меня определили в 1-д. В то время в Росте была всего одна школа. Нельзя забывать, что это 1947 год, с тетрадями, учебниками было очень плохо. Мама клеила мне тетради из каких-то листов, писать чернилами на них было трудно, так как бумага под пером расползалась. Ничего, я всё равно старалась писать аккуратно. Но сама школа наша, которая называлась седьмая средняя, оказалась очень хорошей, строгой. Большую часть своей школьной жизни я провела в ней. Она была четырёхэтажной, стояла как-то в стороне от жилых домов, на отшибе, сзади неё пустое пространство и обрывистый спуск в долину реки Роста. Речка была узкая, мы её легко перебегали по камням, но с двух сторон поднимались довольно высокие горы. В начальных классах с этих гор зимой мы спускались на санках, а в старших – на лыжах.

Пока же я пошла в 1-д класс к учительнице, которую звали Прасковья Дмитриевна. Этот класс уже третий за первый учебный год, конечно, такие переезды не могли не сказаться на моих отметках, ведь ко мне присматривались: что за девочка, как она будет вести себя, учиться, вообще – что новенькая девочка может. Завуч Попова Валентина Павловна (полная тёзка моей мамы), когда мы впервые пришли к ней с мамой, приняла меня очень тепло. Мама сказала, что я поступаю в первый класс.

– Да что вы, – удивилась Валентина Павловна, – я думала, что вы во второй класс поступаете. У нас такие дети во втором классе учатся.

Значит, тогда я была довольно рослая девочка для своего возраста (южанка же!), а потом расти перестала. Наверное, север сказался?

Вспоминаются некоторые эпизоды из того учебного года. Прасковья Дмитриевна оказалась (мягко говоря) женщиной грубоватой, крикливой. Однажды она подошла к нашей парте. Моя соседка – а шёл урок арифметики – что-то неправильно написала. Учительница держала в руке металлическую ручку. Были такие: она разделялась на три части, центральная – трубочка, а в неё с двух концов вставлялись маленькие кусочки, в одном конце было перо, а в другом – карандаш. Из таких ручек мальчишки ещё плевались: нажуют кусочек бумаги, засунут в трубочку и дуют – стреляют друг в друга. Так вот такую ручку держала учительница. Постояла она около соседки, видит, что та неправильно пишет, разозлилась и давай стучать девочке в висок этой ручкой: «Что ты за бестолочь!» – кричит на неё. До сих пор мне становится больно, когда я это вспоминаю. Чувство возмущения прямо полыхнуло в моём сердце, и мне очень не захотелось учиться в этом классе, но до конца учебного года приходилось терпеть.

Позже нас рассадили. Моей новой соседкой оказалась девочка, с которой мы подружились. Но однажды… Забыла я, как её звали, только вижу мысленно смешливое и смышленое лицо. В тот день пришла я в школу в чистом светлом платье (формы тогда ещё не было). Во время урока соседка обмакнула перо в чернильницу- непроливашку – вдруг из неё на пере вытащился большой безобразный фиолетовый кусок бумаги. Девчонка расхохоталась – и бросила его мне на платье.

– Ты что! – в ужасе закричала я свистящим шёпотом. – Ты что наделала? Как я маме покажу такое измазанное платье?

– Вы чем это там занимаетесь? – повернулась к нам от доски учительница. – Встаньте!

Мы встали, опустив головы.

– А ну-ка идите обе в угол! Обе, обе!

И мы разошлись по разным углам у доски. Я была бесконечно возмущена. Как же так? Я ни в чём не виновата! Пострадала, да ещё и в угол угодила. За что?! Эти мысли бились в моей голове. Вот и платье оказалось испорченным. Но делать нечего: поставили – пришлось стоять в углу, а чувство несправедливости глубоко засело внутри. Я повернулась к классу спиной и стала изучать большую физическую карту Советского Союза, висящую на стене. Нашла Крым, любимый Севастополь, потом отыскала Мурманск и стала ехать по карте с севера на юг, даже не услышала, когда моя соседка, обидевшая меня, елейным голоском сказала:

– Прасковья Дмитриевна, простите меня, я больше не буду.

– Не будешь? Ну, хорошо, садись, – разрешила учительница и посмотрела в мою сторону, но не дождалась от меня просьбы о прощении и продолжила урок. Урок шёл, а я молчала и мысленно рассуждала: «За что я должна просить прощения, если я и в углу без вины оказалась?» И продолжала путешествовать по карте от Мурманска до Севастополя.

– А ты почему не просишь прощения? – наконец не выдержала учительница.

Я молчала, стояла, опустив голову.

– Какая упрямая! Садись на своё место, – сердито проговорила Прасковья Дмитриевна.

Я двинулась к парте, но тут прозвенел звонок. С подружкой мы, конечно, помирились, а вот к учительнице неприязнь усилилась. Неуютно мне было в этом классе. А в конце учебного года, когда шли последние уроки, подводились итоги, на уроке чтения Прасковья Дмитриевна почему-то вышла из класса, я в это время стояла у стола и читала какой-то текст. Выходя, учительница поручила девочке, сидевшей за первой партой и бывшей её правой рукой, последить, чтобы я не читала по слогам. «Смотри, потом мне скажешь. Читай дальше»,– повернулась она ко мне и вышла из класса.

Прочла я свой кусок, села на место, после меня вышла к доске другая девочка, тоже стала читать. Через несколько минут вернулась учительница и обратилась к девчонке на первой парте:

– Ну, как они читали?

– Прасковья Дмитриевна, а Прохорская по слогам читала.

У меня от этих слов челюсть отвисла. Как это, я читала по слогам? Я с пяти лет читала книги, была записана в библиотеке, давным-давно ни о каких слогах речи не было. И тут – такая ложь! От возмущения я не выдержала:

– Что ты врёшь! Я не читала по слогам!

– Да– да – да! Ты по слогам читала!

– Ну, хватит! Садитесь обе. Целый год училась, а так и не научилась гладко читать, всё по слогам читаешь.

Эта ложь, поведение учительницы, сразу вставшей на сторону лгуньи, которую она знала с самого начала учебного года, меня снова обидели. По чтению за год я получила отметку «четыре», да и остальные отметки в табеле были четвёрки. После этого мне больше не захотелось учиться у Прасковьи Дмитриевны

(Продолжение следует)