Спустя
несколько часов на стенке появляется машина с Аратмоновым. Следует короткое
объяснение: «Да, мы действительно в Швеции. Ты, Попов, должен меня понять, хотя
это и не просто для тебя. Я все объясню тебе несколько позже. Слушай советов
этих шведских парней. Они свое дело знают и желают тебе только хорошего!» С
этими словами он отбывает.
Попов понял главное: Артамонов - подонок! Он, действительно, остался один и
помощи ему больше ждать неоткуда. И Попов опять принимает разумное и
единственно правильное решение: «Прошу немедленно предоставить мне свидание с
Послом Советского Союза!»
За этим, однако, последовали, затянувшиеся не на один день, длительные
переговоры и уговоры просить шведское правительство о политическом убежище, с
заверениями, что таковая просьба безусловно будет уважена. Бедняга, так и не
узнал, пока не вернулся на Родину, что его «просьбу» о политическом убежище «авансировали»
правительственные органы Швеции и теперь, неожиданно наткнувшись на его
сопротивление, всячески пытались исправить допущенную ошибку. Попов же твердо
стоял на своем, и, в конечном итоге, свидание с Послом ему вынуждены были
предоставить. При встрече с послом он заявляет, что попал в Швецию по
недоразумению и просит немедленно вернуть его на Родину. Спустя несколько дней
такая возможность ему был предоставлена, и вскоре он снова в Балтийске, на
родном корабле. Но, вопреки ожиданиям, Родина встречает блудного сына без
особых восторгов и даже простого участия. Чуть ли не в день возвращения на
срочно собранном комсомольском собрании, его «единогласно» изгоняют из рядов
ВЛКСМ за … «потерю политической бдительности»!
Так принципиально и по-большевистски разделалась флотская система
полит-комиссаров с заблудшей комсомольской овцой. В те времена эта акция была
далеко не пустячной и могла серьезно отразиться на его судьбе. Туда же загремел
и уж совсем ничего не знавший командир машинно-котельной группы эсминца, так и
не дождавшийся на пирсе своего командира.
А что же происходило в Гдыне, на неожиданно осиротевшем миноносце в тот самый
черный понедельник? … Здесь полное спокойствие и размеренный ритм хорошо
отлаженной флотской службы. К 8.00 корабль «к походу изготовлен!» Главные
турбоагрегаты прогреты и уже давно «на валоповороте». В вахтенный журнал
механика записан, переданный с мостика, «заданный ход». Ручки машинных
телеграфов на «товсь!» С минуты на минуту ожидается прибытие командира с
рыбалки, и старший помощник, в который уже раз нервозно проверяет готовность
боевых частей и служб корабля к походу, заранее зная, что Артамонов все равно
что-нибудь найдет и очередного разноса ему не избежать. Ну да двое суток отдыха
от командира, в конце концов, чего-нибудь да стоят! За это можно и потерпеть. О
том же думают и многие командиры боевых частей лучшего эсминца эскадры.
Артамонова, тем не менее, по-прежнему нет, хотя идет уже 10-й часть утра!
Командир Бригады взбешен очередной выходкой Артамонова и заранее пытается
выработать линию своего поведения, когда тот наконец появится.
Тем временем индонезийские офицеры вежливо осведомляются о причине задержки с
выходом и получают не менее вежливое объяснение, что оснований для беспокойства
нет, так как «господин командир несколько задерживается возвращением с рыбалки,
но его прибытие ожидается с минуты на минуту». Индонезийцы при этом уже с час
как знают из сообщений западных радиостанций, полученных ими со своих карманных
приемников (для нас в те времена это была недоступная экзотика), что «старший
офицер Советских Военно-Морских Сил Артамонов Н. и унтер-офицер Попов И.
пересекли государственную границу Швеции на корабельном катере и обратились к
Правительству Королевства с просьбой о предоставлении им политического
убежища»! Однако, врожденное чувство такта, присущее этим посланцам Востока,
мешает им поделиться этой информацией со своими советскими коллегами.
Первой эту шокирующую новость узнает Москва из того же источника, то есть из
сообщений западных радиостанций. Немедленно следует запрос Главному штабу 4-го
Военно-Морского флота: «Где Артамонов?» По инстанции вопрос докатывается до
командира учебной бригады в Гдыне. Следует довольно невразумительный ответ, из
которого можно сделать вывод, что Артамонов на рыбалке и ожидается с минуты на
минуту. Когда суть вопроса, наконец, проясняется, то Москва, как всегда,
опасаясь «провокаций» со стороны «коварного Запада», начинает лихорадочно
отрабатывать все возможные версии исчезновения Артамонова. Насмерть перепуганный
командир Бригады подсовывает спасительную версию, что Артамонов возможно как-то
«проскочил» в ГДР. Что он, якобы, неоднократно упоминал в разговорах с
офицерами о своем намерении посетить Лейпцигскую Ярмарку. Из Москвы, через
соответствующую систему органов, поступает команда срочно выяснить, находится
ли Артамонов в Лейпциге. Считанные минуты спустя Ярмарка подвергается
тщательному прочесыванию «штатскими ребятами» в шляпах и с военной выправкой.
Через час с небольшим поступает однозначный ответ: «Артамонова в Лейпциге нет!»
До Москвы, наконец, окончательно доходит: Запад говорит правду. Артамонов
действительно сбежал. Эсминец срочно отзывается в Балтийск. Лихорадочно
вырабатывается линия поведения Советской Стороны. Что делать? Как спасти
престиж Союза? Это не просто «ЧП»! Прецедентов измены Родине командиром стол
крупного военного судна как эскадренный миноносец за всю историю Российского
Флота не зафиксировано! Но делать-то ведь что-то надо!! Ясно одно: Артамонова
надо вернуть во что бы то ни стало! Что с ним делать дальше Система знала
отлично. Опыт, слава Богу, был. Однако попытка вернуть беглеца как изменника
Родины, нарушившего Присягу, заканчивается неудачей: по шведским законам такой
преступник выдаче не подлежит, ибо присяга и пр. дело сугубо внутреннее. Более
того, поскольку он бежит из страны с тоталитарным режимом, где полностью
игнорируются «права человека», декларированные Хельсинской конференцией, долг
цивилизованного демократического государства оказать ему всяческое содействие.
Так что же делать? Не отпускать же, в самом деле, этого Артамонова на все
четыре стороны, следуя требованиям какой-то там Хельсинской Декларации. Мало ли
что там наподписывали наши дипломаты! Изменник Родины должен быть достойно
наказан. (В Калининграде, вскоре, состоялся Суд Военного Трибунала и Артамонов
«за измену Родине» был заочно приговорен к «высшей мере наказания»).
Эврика! Решение найдено! Артамонов срочно объявляется «уголовным преступником»,
похитившим, пользуясь служебным положением, государственное имущество на
крупную суму, а именно: корабельный катер, бинокль, реглан и что-то там еще
очень важное и очень ценное. В свете изложенного Советская Сторона требует
выдачи преступника для достойного и справедливого его покарания! По шведским
законам уголовный преступник выдаче подлежит. Но в ответ Артамонов немедленно
возвращает все «украденное» им имущество. Вопрос опять повисает! Выход находит
сама Швеция. Она не хочет ссориться с опасным соседом и, отказав Артамонову в
«политическом убежище», предлагает ему покинуть страну по своему выбору, что
тот и делает.
Вскоре Артамонов оказывается в США, где его сразу же берут в оборот
разведслужбы. Однако интерес к нему быстро проходит, как только становится
ясно, что тот сравнительно небольшой объем информации, которым он обладал, как
командир эскадренного миноносца, полностью исчерпан, а ценности как кадровый
офицер для службы в военном флоте США, он не представляет, ибо если он предал
свою Страну, которой он присягал, то другую, в общем-то, чужую для него страну,
он может продать даже на менее выгодных условиях. Перебежчиков всегда и везде
ценят, но редко где уважают. Артамонову не суждено было стать исключением.
Весьма вероятно также, что американские психологи смогли «вычислить» его
беспринципность и карьеризм в самом скверном смысле этого слова.
Еще не зная, как сложится дальнейшая судьба Артамонова, мы, офицеры эскадры
тоже, естественно, пытались анализировать его возможные перспективы на Западе и
причины, толкнувшие его на столь очевидно безрассудный и явно непродуманный
шаг. Ведь при таком тесте (или как его там?) как адмирал Головко А.Г. перед
ним, действительно, открывались двери для быстрой и блестящей флотской карьеры.
За примерами далеко ходить не надо, их не один на бескрайних просторах
Советских флотов и флотилий. Единодушный вердикт офицеров эскадры гласил:
Развращенный вседозволенностью, Артамонов не смог объективно оценить свои возможности
ни здесь в Союзе, ни, тем более, там, за рубежом и, будучи, безусловно,
талантливым флотским офицером, не обладал, тем не менее, «челом, отмеченным
печатью мудрости», как говаривал известный мудрец Востока, незабвенный Ходжа
Насреддин. Нельзя, конечно, исключать и варианта сильного увлечения Евой, что
могло кардинально повлиять на решение Артамонова о побеге. Ведь очевидно, что
ни в Польше, ни, тем более, в Союзе для этой пары будущего быть просто не
могло.
На, а как же отразился побег Артамонова на его сослуживцах, знакомых,
родственниках? Вопрос для тех непростых времен отнюдь не праздный. Про всех
сказать вряд ли возможно, ибо в контакте с ним было немалое число лиц.
Известно, что достаточно крупные неприятности имели парторг и замполит миноносца.
Не избежал неприятностей и командир учебной бригады. А вот больше всех,
по-видимому, пострадал т.н. «прикомандированный» к Бригаде представитель
органов госбезопасности, или как его именовали на флотском жаргоне «особняк».
Бедняга просто исчез, не оставив и следа. Куда он делся, и что с ним стало,
можно было только гадать. В одном мы не сомневались: что бы он там не получил
за свой «хлопок», он получил заслуженно! Поведение Артамонова и его отношение к
окружающим было настолько откровенно хамским и настолько выходило за рамки
флотских приличий, равно как и образ жизни, который он вел, находясь в Гдыне,
что оснований у «особняка» «накапать» на него было более чем достаточно.
Не исключено, что немаловажную роль здесь сыграло традиционно холуйское отношение
низкостоящих к вышестоящим, весьма характерное для Советской Системы тех лет,
на всех уровнях ее иерархии. Ведь «особняку» были отлично известны отношения
Артамонова с комфлота Головко А.Г., что автоматически относило его к категории
«неприкасаемых», каковым позволялось даже то, о чем рядовым членам Общества
было заказано даже думать. Кроме того, Артамонов, как человек явно неглупый,
сумел установить с «особняком» особые, доверительные отношения, вовлекая его в
свои корабельные попойки с индонезийцами, что бедняга, видимо, полагал за
большую для себя честь. К сожалению, приходится констатировать, что даже
всевидящая и всеслышащяя система тоталитарного надзора, здесь допустила
очевидный и досадный прокол. А за это надо было карать! Был ли оплошавший «особняк»
«крайним» в этой истории, сказать трудно. Скорее всего, нет! Не исключено, что
артамоновский вираж снес голову не одному ему в этой уважаемой Службе.
Естественно, что такой «прокол» требовал хоть какой-то реабилитации. И она
последовала. Каюта Артамонова была вскрыта и вывернута буквально наизнанку.
Однако ничего достойного внимания обнаружено не было, если не считать
бесчисленного количества пустых бутылок из-под коньяка и польской Wybrowa. Что
именно надеялись отыскать в его каюте особисты сказать трудно, но были вскрыты
даже все пазухи межбортных перекрытый. Естественно, что ничего, кроме
потревоженных крысиных гнезд найдено не было. Аналогичная операция по вскрытию
межбортных пазух и с тем же успехом была проведена и на «украденном»
Артамоновым катере, по его возвращении из Швеции. К прискорбию особистов, к
числу «необнаруженного» пришлось присовокупить и ряд «сов. секретных»
документов, хранившихся в каютном сейфе командира, которым по своему статусу
надлежало находиться в штатных сейфах секретной части миноносца.
Длинноногая Ева, сыгравшая, видимо, не последнюю роль в судьбе Артамонова,
вскоре вернулась в родную Полонию в поисках более удачливого спутника жизни.
Насколько мы знали, никто на Родине не осудил ее ни за побег с Артамоновым, ни
за последовавший вскоре побег от него, когда она поняла, что не только планам
ее друга, но и ее собственным осуществиться не суждено. Кто бросит камень в
хорошенькую женщину? Мы не бросили! Просто она строила свое маленькое счастье
доступным ей способом. Для нас более интересна реакция поляков на факт побега
самого Артамонова. Не вдаваясь в подробности, смысл ее, в основном, сводился к
следующему: «Чего вы там все с ума посходили? Ну не хочет он больше служить в
вашем Флоте! Так это же ему решать! Ведь сейчас не война! Пусть попробует там!
Оставьте вы его в покое!» Мудрый совет!
Нет сомнений, что на именитом родственнике, адмирале Головко А.Г., побег
Артамонова не отразился вообще. В стан «неприкасаемых» мирские волнения не
проникают!
Жена Артамонова в разгар событий оказалась на одном из южных курортов, где она
отдыхала от трудов праведных на тернистой ниве верной спутницы военного моряка.
Ее сразу же отсекли от всякой возможной информации о побеге ее мужа и
установили за ней круглосуточное наблюдение, в надежде сразу же локализовать
вероятные контакты Артамонова с женой, если таковые последуют. Компетентные
органы, видимо, всерьез полагали, что одной Евы Артамонову на Западе будет
недостаточно. Но и здесь их ждало разочарование. Артамонов так и не вышел на
ожидаемый контакт, бросив на произвол судьбы не только жену, но и малолетнего
сына. По имеющейся информации она, не без помощи настоящих друзей, сумела
достойно выйти из этой нелегкой жизненной ситуации.
О самом же Артамонове известно, что дальнейшая судьба его, как и можно было
ожидать, действительно сложилась не так радужно, как она смотрелась ему сквозь
игристые стекла бутылок коньяка, виски и «Wybrowa», в изобилии распиваемых в
его командирской каюте. Карьеры в военном ведомстве США Артамонов так и не
сделал, а на гражданский ее вариант он, как профессиональный морской офицер,
запрограммирован не был. Работая чиновником средней руки в пропагандистских
службах ЦРУ, сначала в США, а затем в его турецком представительстве, он,
иногда, в канун Советских общенациональных праздников, выпускался в печать,
где, ссылаясь на свой статус «старшего офицера Советских Военно-Морских Сил» и
связанную с этим осведомленность, добросовестно лил помои на все и вся
советское, доказывая неискушенному читателю, что политика Советской Державы
наступательная и агрессивная, а все разговоры о всеобщем мире и благоденствии,
за которые, не уставая, ратуют Советы, не более как блеф, призванный скрыть
истинные цели Системы. Справедливости ради следует признать, что в чем-то он
тут был, возможно, и прав. Но правда эта шла не от души и сердца, а являлась
лишь следствием озлобленности за несостоявшиеся планы.
С годами, тем не менее, какое-то осмысление содеянного сошло на него. Во время
одной из командировок в Центральную Европу, где-то в начало 70-х годов, он
инкогнито появляется в Советском Посольстве в Вене и проливает иудейскую слезу
раскаяния: «Вину свою осознал! Верните на Родину - готов понести любое
наказание!». Но советскую жесткую Систему разжалобить было не так-то просто,
даже в те, 70-е годы. Да и оснований для серьезного доверия ему тоже, в
общем-то, не было. Артамонову предлагается отработать возвращение в статусе
«двойного агента». Он соглашается без колебаний и достаточно результативно
выполняет все задания советской стороны. Наконец, из Москвы поступает
долгожданное «добро» на возврат. Ему назначается финальная явка, на которую он
… не приходит. Несложный анализ событий позволил установить, что он был
«вычислен» и своевременно ликвидирован. Предательства не простили и новые хозяева
беглеца. Как они и ожидали, он не был достоин их доверия. Это был, пожалуй, не
очень типичный для нашего сумасшедшего Века случай, когда судьба достойно
покарала клятвопреступника.
Могила его неизвестна. Да и есть ли она?
Источник материала см.-http://belostokskaya.ru/humor/story/chp_2/
Немає коментарів:
Дописати коментар