Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней

Измена ради более молодой и привлекательной

"Третья идея" — радиационное Обжатие водородного узла — вызвала, как уже говорилось, искреннюю заинтересованность и энтузиазм физиков. Даже робкий Харитон взял на себя ответственность за новое направление — с согласия, Правда, и одобрения Курчатова. Для Юлия Борисовича то был непростой поступок — он как бы шёл против Постановления правительства. А вот Малышева чуть удар не хватил, когда ему донесли, что теоретики стали "баловать" и уже чуть ли не в открытую изменяют "законной" идее в интересах более молодой и привлекательной. Он немедленно прилетел в Арзамас-16 и устроил разгромные совещания — несмотря на то, что ему пытались объяснить: новая идея более перспективна, хотя и весьма рискованна. Но Малышев "закусил удила" и требовал немедленно переключить главные силы на выполнение правительственного постановления — Испытания в 1954 г. "экзотики". Он стал призывать в союзники Сахарова, который в свое время "совратил" Малышева радужными перспективами "экзотики", но Андрей Дмитриевич сделал вид, что он не понимает и продолжал говорить о "более молодой и привлекательной". То есть по существу он "кинул", как нынче выражаются, Малышева. Но тот не успокаивался и продолжал проводить ежедневные совещания, убеждая, что лучше "синица в руках", а то и угрожая "авантюристам". Кончилось все тем, что он добился вынесения партийного выговора Курчатову — "за антигосударственное поведение". Правда, "госпреступник" Курчатов не долго ходил с выговором — после успеха "третьей идеи" наказание сняли. Но ещё раньше "сняли" Малышева — политические "разборки" в Кремле закончились поражением Маленкова, ему пришлось уйти, оставить пост премьера. Хрущёв припомнилМаленкову его заявление в 1953 году на сессии Верховного Совета о том, что в СССР есть своя Водородная бомба. Это заявление было сделано за неделю до Испытания "Слойки", что расценивалось Хрущёвым, как "дешевый популизм". Но истинная причина была совсем другой — Маленков чувствовал хоть в какой-то мере необходимость перемен в партийно-бюрократической и государственной жизни страны, необходимость хоть малейшей либерализации. Этого ему партийная мафия простить не могла. Он ещё оставался членом Политбюро (Президиума), но вскоре его окончательно добьют… Малышева, как "человека Маленкова" лишили поста, хотя он был весьма деятелен и жесток, что, Правда, не всегда шло на пользу дела, как видно из вышесказанного. На место Малышева пришёл Авраамий Завенягин, "человек Берия", если так можно выразиться — бывший его заместитель по НКВД. На заседании Президиума весной 1955 года, которое вёл новый премьер Николай Булганин, а докладывал уже Завенягин, приняли решение об Испытании водородного заряда, основанного на идее радиационной Имплозии — ближайшей осенью 1955 года. Методом народной стройки Оба теоретических отдела КБ-11 — Зельдовича и Сахарова, освобожденные от работы над неперспективными зарядами — "трубой" и "Слойкой" — жадно накинулись на новую идею. А трудностей на этом пути оказалось гораздо больше, чем в работе над всеми предыдущими зарядами вместе взятыми. На этот раз Разведка не представила ни саму конструкцию, ни чертежи, ни расчёты. А всего лишь голую идею, выдвинутую восемь лет назад Клаусом Фуксом и позже развитую Уламом и Теллером. Сначала возникло опасение, что Рентгеновское излучение, выходящее из Бомбы деления, поглотится поверхностью оболочки и до Сжатия дело не дойдет. Но тут расстарался Андрей Дмитриевич и с помощью простых оценок вывел, что часть излучения действительно поглотиться, однако оставшейся радиации вполне достаточно, чтобы сжать термоядерный узел.Сахаров вновь активно начал использовать автомодельные решения уравнений в частных производных, которые довел до совершенства и замкнутой формы Николай Дмитриев. Эти приближенные решения позволяли делать нужные оценки, как в случае с поглощением Рентгена. Теперь очень важно было продумать ту конструкцию, которая заставит радиацию эффективно обжать водородное горючее. Здесь отличился будущий член-корреспондент АН СССР Юрий Трутнев. Потом уже, позже — к 1958 году Трутнев предложит существенное усовершенствование первой её конструкции, что подтвердилось результатами состоявшихся вскоре Испытаний. Как говорил об этом Сахаров, указанное усовершенствование "явилось важнейшим изобретением, определившим весь дальнейших ход работы на объекте". Оно определило не только "весь ход работ", но и, по сути, весь облик современного Термоядерного заряда… Но главные силы тогда, в 1954 году, теоретиков уходили, конечно, на расчёты, объем и сложность которых были доселе невиданными. Важнейшие явления — физика сверхвысоких температур и сверхвысоких давлений — были ещё неисследованной областью, куда не ступала нога теоретика… Каждый из них взял себе посильный "кусок" общей задачи, искал возможные решения, обсуждал с коллегами полученные результаты. Оба теоротдела как бы слились в один,Зельдович называл этот мозговой штурм "метод народной стройки". Всю работу возглавили Зельдович, Романов, Сахаров, Забабахин, Франк-Каменецкий. Они руководили коллективом, куда входили Дмитриев, Бабаев, Трутнев, Гончаров, Феоктистов, и многие другие — всего около трех десятков человек. Сразу же, как только Зельдович выкрикнул: "Будем выпускать излучение!", составили задание Тихонову на расчёт — выходит ли Рентгеновское излучение из инициирующей Бомбы деления, и каковы параметры этого излучения? Впрочем, все это излагалось в патенте Фукса 1946 года, который он передал советской Разведке в марте 1948 года. Фукс предусмотрел достаточно тонкую и "прозрачную" дляРентгена оболочку Бомбы деления… Математика утерла нос физике В 1953 году группы Тихонова и Келдыша объединили в Отделение прикладной математики — некий Специнститут, перед которым поставили задачу математического обеспечения проблем ядерного Оружия и ракетной техники. Директор института стал Келдыш, а Тихонов — его заместителем. К тому времени, когда стали поступать задания из КБ-11 на обсчёт нового термоядерного изделия, в Специнституте начала работать первая серийная ЭВМ (электронно-вычислительная машина) "Стрела". Однако, она не была вообще первым в СССР компьютером, до неё в Институте точной механики и вычислительной техники собрали и запустили БЭСМ — I (большая электронно-счетная машина). Большой она была только по размерам, память и быстродействие тогдашних ЭВМ были невелики. Так, например, быстродействие "Стрелы" не превышало 2000 операций в секунду, что сегодня кажется смехотворным — нынешние компьютеры осуществляют почти 40 000 000 операций в секунду. Тем не менее — по сравнению со скоростью предыдущих расчётов (0,1 операций в секунду) — ускорение казалось чудовищным (в двадцать тысяч раз!). Пришлось сильно модернизировать методики счёта, приспособить их для ЭВМ. Но без ЭВМ время расчётов растянулось бы на годы. К тому же компьютеры позволили значительно увеличить точность счёта. "Наши разностные методы оказались настолько хороши, — рассказывает Самарский, — что математическая погрешность расчёта стала меньше той неопределенности, которую имели тогдашние данные по уровням состояния, пробегам фотонов и нейтронным константам". Пришлось физикам заняться уточнениями свойств вещества — к этому вынудили их математики. В итоге вычисление самого главного параметра Взрыва — его мощности — дало отклонение от экспериментального значения не более десяти процентов, что было значительно лучше, чем у американцев. В конце 1954 года начались серийные расчёты новогоТермоядерного заряда, и вскоре НТС КБ-11 обсудил результаты расчётно-конструкторских работ, а Курчатов принял решение о полигонном Испытании нового образца. Почти через месяц было готово техническое задание на опытный заряд, который теперь именовался РДС-37. А летом 1955 года появился отчет по выбору конструкции и расчётному обоснованию РДС-37. Среди авторов отчета — Зельдович, Трутнев, Романов, Сахаров, Гончаров, Бабаев…В числе участников, которых, как уже говорилось, более тридцати — Дмитриев, Забабахин, Ритус, Феоктистов, Франк-Каменецкий и другие. Назывались имена математиков —Гельфанд, Самарский, Семендяев, а также их руководителей — Тихонова и Келдыша. В июне была образована комиссия, которая подтвердила целесообразность Испытания. В комиссию вошли Зельдович, Келдыш, Гинзбург, Сахаров, Леонтович… Курчатов дает "добро" В октябре 1955 года Термоядерный заряд РДС-37 был изготовлен и собран. Его погрузили на поезд и под усиленным конвоем отправили в Казахстан. Вместе с РДС-37 везли и ещё один заряд. Хотя Андрей Дмитриевич как бы отмежевался от "Слойки", поскольку он "уже на ранней стадии понимал основные физические и математические аспекты "третьей идеи", работу над Слойкой он совсем не забросил. Прекрасно понимая её бесперспективность, он, тем не менее, продолжал её модернизировать. Сначала, как уже говорилось, Сахаровпредложил исключить Литий и применить сжатый Дейтерий. Это нововведение он назвал "экзотикой" и добился правительственного Постановления по изготовлению и полигонномуИспытанию "экзотики". Слава богу — физики и математики вскоре установили, что идея — гнилая, и вовремя прекратили работу над ней. Хотелось бы отметить, что исключение Лития означало лишение Виталия Гинзбурга авторства в создании "Слойки". Если основная идея Сахарова (идея № 1) — ионизационнаяИмплозия — не была оригинальной, о ней ранее сообщалось в открытой американской печати, то идею применения Лития можно вполне считать оригинальной. В США хотя и знали от термоядерных свойствах Лития, публиковать это в открытой печати не стали. Созданная в конце концов Слойка в качестве боевого Оружия не годилась — из-за Трития она не могла храниться на складе более полугода. И вот Андрей Дмитриевич решил исключить из "Слойки" Тритий. Этот заряд теперь назывался РДС-27. 6 ноября 1955 года авиационную бомбу с зарядом РДС- 27 сбросили с самолета. Как и ожидалось, Испытаниезакончилось конфузом — мощность РДС-27 оказалась значительно ниже даже бесперспективной "Слойки" РДС-6с. Больше к "Слойке" ни Андрей Дмитриевич, ни кто-либо другой из ядерщиков никогда не обращались. Похороны её прошли окончательно и бесповоротно. Впрочем, само Испытание РДС-27 стало в некотором смысле замечательным. Впервые (в мире!) сбросили с самолета ядерный заряд, который претендовал на класс "термоядерный". На самом деле настоящий Термоядерный заряд испытали как авиационную бомбу почти две недели спустя. 20 ноября с аэродрома под Семипалатинском взлетел самолет с зарядом РДС-37 на борту. Но, когда он приблизился к полигону, погода испортилась — появилась низкая облачность, которая исключала возможность оптических измерений. Испытание перенесли на два дня, но садить самолет с настоящей термоядерной бомбой на борту никому не приходилось. Зельдовича и Сахарова заставили написать заключение, что даже аварийная посадка самолета не грозит уничтожению Семипалатинска и его жителей. После этого Курчатов дал "добро" на посадку. А пресловутая аварийная ситуация не заставила себя ждать — посадочная полоса аэродрома сильно обледенела. Срочно подняли воинские части для расчистки полосы. Курчатов сам вышёл на аэродромное поле, чтобы показать, что опасности почти нет. Тот день, Вероятно, приблизил срок его будущего трагического инфаркта… Веселые парни из Политбюро Авиационные специалисты подготовили, как могли, самолет к сбросу первой термоядерной бомбы. Для того, чтобы излучение от неё не сожгло корпус самолета, его покрасили белой краской, наивно полагая, что этого будет достаточно. Закрасили даже красные звезды, что кое-кто мог расценить, как идеологическую диверсию. Самолет мог сгореть, а летчик погибнуть — поскольку из-за жуткой, дурацкой секретности военлётам не сообщили предполагаемую мощность Взрыва — порядка трех мегатонн! Это выяснилось уже на полигоне. Выход нашли с помощью парашюта, на котором термоядерная бомба спускалась достаточно медленно, чтобы это время самолет успевал удрать на большое расстояние. А чтобы отВзрыва не пострадали жители городка в 70 км от эпицентра, бомбу решили "уполовинить" — часть термоядерного горючего заменили инертным веществом. 22 ноября 1955 года над Казахстаном прогремел первый термоядерный Взрыв, его "половинная" мощность оказалась 1,6 мтн. Госкомиссия, которую возглавлял командующий ракетными войсками маршал Неделин, поздравила ядерщиков с успехом. Однако Зельдович после того, как получили и расшифровали данные регистрирующих устройств, высказался весьма нелестно: "Эта РДС-37 не бомба, а г…но!"   Сахаров вначале возмутился такой оценкой, но потом вынужден был признать правоту Зельдовича. Далеко не все правильно было сделано в первом заряде, предстояло ещё всерьез поработать, чтобы существенно улучшить характеристики Взрыва. Из воспоминаний бывшего Главного конструктора академика Негина: "Самое сильное впечатление у меня осталось от Испытания бомбы с термоядерным усилением в 1955 году под Семипалатинском. Мы находились в шестидесяти километрах от места, куда её сбросили с самолета. Огромный огненный шар быстро ушёл в облака — погода была пасмурная. Ну, все и позабыли, что минуты через три должна прийти ударная волна. А впереди прогуливались "секретари"Харитона, вдруг они оба к нашему удивлению дружно падают, и тут волна хлопнула по забору, который окружал площадку — вышибла из него громадное количество пыли, щепки полетели! Слышим крик: "Ой!" — это Бурназяну на голову репродуктор системы освещения свалился. Вдруг донесся тонкий звон, мы сначала даже не поняли — в чем дело. А это сыпались стекла в поселке. Тут вспомнили, что в доме находится Курчатов, Ванников, Харитон — кинулись туда. Секретчик с испугу забился под стол, сидит и дрожит там. Курчатов из бороды штукатурку выдирает… Не дожидаясь показаний приборов, можно было сразу сказать, что бомба сработала по верхнему пределу расчётов. В поселке Майское, на берегу Иртыша людей перед Взрывом завели в сарай, чтобы вспышка не повредила. А после неё выводили наружу — до прихода ударной волны. Одна девочка забилась в угол сарая и там осталась. Ударная волна разрушила этот сарай, и девочка погибла. А у наблюдательного пункта обрушился окоп, в котором сидел солдат. Солдат тоже погиб, это были первые жертвы Испытаний". Об итогах Харитон вскоре сделал доклад на заседании Политбюро. Хотя результаты оказались блестящими, Харитон был несколько озабочен — в расчёты вкралась ошибка, не хватает одной миллионной доли секунды. Потом эта ничтожная доля секунды доставит массу неприятностей разработчикам и придется её срочно найти. Харитон в простоте душевной сообщил об этом ничтоже сумняшеся партийным мужам. Члены Политбюро, когда услышали о такой мизерной пропаже, дружно заржали. Потом ржанье перешло в гомерический хохот. "Ну,Харитон, ну дает!! — прямо-таки чуть не катались от смеха веселые парни из Политбюро, хлопая себя по бокам. — Потрясающая неприятность, миллионную долю секунды потерял! Во насмешил!!" Успешные Испытания первой "настоящей", Водородной бомбы отметили крупным банкетом прямо на полигоне. Веселились всласть — до потери пульса. Одного академика, спящего, прямо в кровати вынесли из помещения на улицу, другого академика посадили на шкаф, и он сидел там тихий и пьяненький, смеясь и болтая ногами… Обида № 1 Радость успеха была, конечно, смазана гибелью двух человек. О погибших и раненых животных никто уж и не вспоминал. Далеко не всем пришло в голову, что причиной первой гибели людей были главные руководители Испытаний, в том числе и физики-ядерщики. В тот день 22 ноября распределение температур в воздухе было инверсным — обратным: у земли было холоднее, чем наверху. Из-за этого ударная волна не так ослабляется, как при нормальном распределении температур. В городке, удаленном на 70 км неукрощенная волна выбила почти все стекла. А в совсем далеком Усть-Каменогорске из-за неё стала появляться "нечистая сила" — скопившаяся в дымоходах печная сажа вылетала от удара из печи, пугая жителей черным облаком. В тот же день состоялся банкет в "узком кругу". Вот как об этом пишет Сахаров в своих "Воспоминаниях": "…Вечером 22 ноября военный руководитель Испытаний М. И. Неделинпригласил руководящих работников обоих объектов, министерства, полигона, вооруженных сил к себе на банкет в узком кругу по случаю удачного Испытания. Неделин был главнокомандующим ракетными войсками СССР, во время войны командовал артиллерией многих фронтов, возможно, какое-то время был главнокомандующим артиллерией. Это был плотный коренастый человек с обычно негромким голосом, но с уверенными, не терпящими возражений интонациями. Производил впечатление человека очень неглупого, энергичного и знающего. Говорили, что в войну он был хорошим командиром, имел большие заслуги. На полигоне Неделин вёл себя активно, часто созывал совещания (был значительно активнее своего предшественника — Василевского). Я иногда бывал на этих совещаниях. Один раз после совещания Неделин пригласил к себе в коттедж человек 10, в том числе и меня. Он жил с ординарцем, исполнявшим функции киномеханика. Смотреть на дому кинофильмы было любимым времяпрепровождением маршала. В тот раз мы смотрели интересный французский фильм "Тереза Ракэн" и видовой фильм об Индонезии. В одной из небольших комнат домика Неделина был накрыт парадный стол. Пока гости рассаживались, Неделин разговаривал с начальником полигона. Он сказал ему: "Ты должен выступить на похоронах погибшего солдата. Подпиши письмо родителям. Там должно быть написано, что их сын погиб при выполнении боевого задания. Позаботься о пенсии". Наконец, все уселись. Коньяк разлит по бокалам. "Секретари"[10] Курчатова, Харитона и мои стояли вдоль одной из стен. --------------------------- 10. На жаргоне спецслужб "секретари" — охранники   Неделин кивнул в мою сторону, приглашая произнести первый тост. Я взял бокал, встал и сказал примерно следующее: "Я предлагаю выпить за то, чтобы наши изделия взрывались так же успешно, как сегодня, над полигонами, и никогда — над городами. За столом наступило молчание, как будто я произнес нечто неприличное.   Все замерли. Неделин усмехнулся и, тоже поднявшись с бокалом в руке, сказал: "Разрешите рассказать одну притчу. Старик перед иконой с лампадкой, в одной рубахе, молится "Направь и укрепи, направь и укрепи". А старуха лежит на печке и подает оттуда голос. "Ты, старый, молись только об укреплении, направить я и сама сумею!" Давайте выпьем за укрепление. Я весь сжался, как мне кажется — побледнел (обычно я краснею). Несколько секунд все в комнате молчали, затем заговорили неестественно громко. Я же молча выпил свой коньяк и до конца вечера не открыл рта. Прошло много лет, а до сих пор у меня ощущение, как от удара хлыстом. Это не было чувство обиды или оскорбления. Меня вообще нелегко обидеть, шуткой — тем более. Но маршальская притча не была шуткой. Неделин счел необходимым дать отпор моему неприёмлемому пацифистскому уклону, поставить на место меня и всех других, кому может прийти в голову нечто подобное. Смысл его рассказика (полунеприличного, полубогохульного, что тоже было неприятно) был ясен мне, ясен и всем присутствующим. Мы — изобретатели, ученые, инженеры, рабочие — сделали страшное Оружие, самое страшное в истории человечества. Но использование его целиком будет вне нашего контроля. Решать ("направлять", словами притчи) будут они — те, кто на вершине власти, партийной и военной иерархии. Конечно, понимать я понимал это и раньше. Не настолько я был наивен. Но одно дело — понимать, и другое — ощущать всем своим существом как реальность жизни и Смерти. Мысли и ощущения, которые формировались тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции. Об этом я расскажу в следующих главах. Примерно через год после Испытания 1955 года, точней, в сентябре— октябре, вышло Постановление Совета Министров о награждении участников разработки, изготовления иИспытания "третьей идеи", Зельдович и Харитон были награждены третьей медалью Героя Социалистического Труда (Курчатов, кажется, тоже, если он не был награжден ранее), я был награжден второй медалью, ордена получили очень многие теоретики объекта; одновременно нескольким участникам (мне в том числе) была присуждена Ленинская премия, только что восстановленная (Сталин в свое время ввел премии своего имени и Ленинские премии перестали присуждаться). Ордена, медали и значки лауреатов вручал на специальном заседании Георгадзе…" Орден, ещё одно звание Героя и громадная премия радовали чрезвычайно. Но неприятным осадком оставался окрик Неделина. Хотя Андрей Дмитриевич и утверждает, что этот окрик его не обидел, на самом деле обида и довольно глубокая осталась — ведь с этого момента начался пересмотр его жизненных позиций… Непредсказуемый премьер Работа над Водородной бомбой, которая пошла бы на вооружение, только начиналась. Нужно было найти подходящие материалы, соответствующие технологии — эффективные и дешевые, организовать производство серийных "изделий". Да и сама конструкция нуждалась в существенных доработках. В 1950 году внезапно умер Завенягин, и на его место назначили Первухина, того самого, кто был куратором уранового проекта ещё во время войны, члена Политбюро. Как настоящий вельможа Первухин прилетел в Арзамас-16 на двух самолетах — в одном летел он сам, а во втором везли ему продукты питания, холодильники и команду поваров. Однако, барские забавы члена Политбюро продолжались недолго. В Кремле вспыхнула яростная "разборка" между Хрущёвым и командой сталинистов — Молотовым, Кагановичем, Маленковым иШепиловым. Напуганная непредсказуемостью премьера, его реформами и авантюрами, "антипартийная группа" решила убрать Хрущёва с вершины политической власти. Одной из тогдашних авантюр была распашка целины, которую в Казахстане доверили большому "знатоку" Леониду Брежневу. Американцы и особенно канадцы предупреждали СССР о пагубных последствиях такой распашки — на основании своего горького опыта. Они рекомендовали обрабатывать землю безотвальным способом — плоскорезом. Академик Бараев показывал приехавшему тогда на целину Хрущёву методы почвозащитных технологий, но тот слепо верил своему советнику — проходимцу "академику" Лысенко. Несмотря на природный ум, практическую сметку и реформаторскую деятельность, Хрущёв часто прислушивался к голосу недалеких и лукавых советчиков, — тому виною явный недостаток общей Культуры, фундаментальных знаний и воинствующая неинтеллигентность, что впрочем, было присуще всем генсекам СССР — от Сталина, до Горбачева… В итоге целину распахали и собрали "сливки" — несколько хороших урожаев, которыми толком воспользоваться не сумели: из-за нехватки хранилищ зерна, его ссыпали в овраги и придорожные ямы. А потом случилось то, о чем предупреждали — пыльные бури, плодородный слой целины унесло ветрами. "Антипартийная группа" припомнила Хрущёву все "проколы", в том числе и целину. Однако Хрущёв, хоть и с трудом, но удержался и в свою очередь стал громить политических противников. КГБ доложил, что у Первухина были явные связи с "антипартийной группой", и не успевшего толком насладиться изысканной кухней члена Политбюро отправляют в отставку. Министром среднего машиностроения становится Ефим Славский. Но если Малышев, Завенягин и Первухин были ещё одновременно и заместителями Председателя Совета Министров и курировали в соответствии с этим создание "ракетно-ядерного щита", то Славскому достался только один пост министра "Средней Маши", а все остальное отошло "своему человеку" — Брежневу, которого Хрущёв на свое горе "вытащил" из Казахстана в Москву. В следующем 1958 году Никита Сергеевич назначает сам себя Председателем Совета Министров, чтобы "сосредоточить в своих руках власть необъятную" и довершить разгром противников. Чтобы набрать себе политические очки, Хрущёв при вступлении в должность премьера объявил об одностороннем прекращении ядерных Испытаний в СССР. В КБ-11 схватились за голову — с ними никто даже не посоветовался, а как раз на подходе был новый Термоядерный заряд, тот самый, который благодаря принципиальным изменениям внесенным Трутневым и Бабаевым, обещал дать существенный выигрыш в эффективности, дешевизне и технологичности. Этот заряд должен был принят на вооружение и пойти в серию, но без Испытаний такое становилось немыслимым. В конце концов, решили — учитывая непредсказуемость Хрущёва, а также его частые шарахания из стороны в сторону, подождать и осмотреться. А новый заряд готовить, тем не менее, к Испытаниям. На Западе в предложении Хрущёва заподозрили подвох — де-мол, Советы провели и закончили Испытания чего-то нового и более эффективного, а теперь намерены помешать США и Англии закончить свои программы. Вот после выполнения этих программ Запад готов прекратить ядерные Взрывы. Вскоре Хрущёв пошёл на попятную — дал указания КБ-11 продолжать Взрывы. Со стороны такая поспешность и шараханье выглядело весьма непривлекательными. Курчатовпытался убедить Хрущёва быть последовательным, но только рассорился с ним. В ноябре 1958 года новый заряд испытали — он действительно дал то, что от него ожидали. По этому поводу Курчатов сказал в 1959 году: "…Испытания оказались весьма успешными. Они показали высокую эффективность некоторых новых принципов… В результате Советская Армия получила ещё более мощное, более совершенно, более надежное, более компактное и более дешевое атомное и водородное Оружие". Обида № 2 Ещё в середине 50-х на Западе, появились публикации о создании в США "чистой" Водородной бомбы. Поскольку радиоактивны только осколки ядерного деления, а продуктыСинтеза сами по себе вовсе не радиоактивны, то в "хорошей" термоядерное бомбе — то есть в бомбе, где основную энергию Взрыва дает Синтез (у американцев, как уже говорилось, его доля уже доходила до 95–97 % и объявлялось о разработке бомбы, где вообще отсутствует деление) — в такой бомбе нет радиоактивных осадков, и тогда становится допустимым массовое применение "чистого" термоядерного Оружия. От "чистой" бомбы, мол, будет использоваться лишь ударная волна, которая разрушит укрепления, строения и боевую технику, а местность, люди и животные заражены не будут… Политбюро обратилось к Курчатову с просьбой, чтобы ядерщики осудили разработку "чистой" бомбы, разоблачили её "вредную суть", не осуждая при этом обычный "Термояд". У Курчатова воздействием радиации на организм, на его наследственность занимался всемирно известный (только не в СССР!) биолог и радиогенетик Николай Тимофеев-Ресовский. В середине 20-х он выехал в Европу, где работал по приглашению зарубежных ученых. В 1937 году Тимофееву-Ресовскому было велено вернуться в СССР, где его уже ожидала камера на Лубянке и место в братской могиле, но он решительно отказался. Войну он встретил в Германии, где продолжал исследования, несмотря на сложность и двусмысленность обстановки. Его сын за участие в движении Сопротивления был расстрелян в фашистской тюрьме. После оккупации Германии его, разумеется, обвинили в сотрудничестве с фашистами и бросили в лагерь. Курчатов спас Тимофеева-Ресовского, организовав для него на Урале "шарашку", где тот и занимался исследованиями по радиогенетике. Однако, Курчатов не мог поручить ему выступить публично, поскольку тот, как и Королёв, был ещё на положении зека, и тогда Игорь Васильевич обратился к Сахарову. К тому моменту как раз один из физиков КБ-11 рассказал Андрею Дмитриевичу о влиянии последствий ядерных Взрывов на здоровье и длительность жизни населения планеты. Сахаров с охотой взялся за выполнение неблаговидного поручения Политбюро. Но при этом сильно перестарался — обругал как "чистую", так и "обычную" Водородную бомбу.   Вот как это получилось К тому времени имелась статистика о воздействии ионизирующих излучений на среднюю продолжительность жизни врачей — рентгенологов. Радиация приводила к раковым заболеваниям, потери иммунитета и преждевременной Смерти. Кроме того, радиация вызывала мутации в бактериях и вирусах, что приводила к новым формам известных болезней человека таких, например, как грипп, и также к преждевременной Смерти. В итоге по известному количеству ионизующих частиц, которые появляются при ядерном Испытании вытекало, что после каждого Взрыва мощностью в одну мегатонну должно погибнуть более 10 000 человек. Причём большая часть жертв приходится на излучение от радиоактивного углерода, который возникает в атмосфере при поглощении термоядерныхНейтронов атомами азота. А это случается при Взрыве как "чистых", так и "нечистых" бомб. Таким образом, Андрей Дмитриевич охаял не только "ихнюю" новую разработку, но и "нашенское" термоядерное Оружие. К тому времени суммарная мощность всех проведенных на Земле Взрывов составила почти 50 мегатонн, что означало гибель около полумиллиона человек. Правда, гибель анонимную, нельзя сказать определенно — кто именно и когда умрет, тем более, что ионизирующее излучение постоянно идет из космоса и оно по силе даже превосходит (пока!) интенсивность излучение радиоактивного углерода. Но даже, если как-нибудь и удалось бы установить, что конкретный человек скончался от радиации углерода, то наказать виновных чаще всего невозможно. И дело не только в том, что нельзя выявить — "ихняя" ли это радиация или "наша", а и в том, что период полураспада углерода около 5,000 лет и даже по прошествии 10,000 лет в атмосфере останется четверть нынешнего опасного углерода, от которого будут умирать люди далеких (от нынешних виновников) поколений. Эта анонимность и порождает безнаказность, выход один — в запрещении атмосферных Испытаний. Свои расчёты и выводы Андрей Дмитриевич опубликовал в журнале "Атомная энергия". Позже, в 1959 году подготовленную им аналогичную статью, но более популярную, перевели на многие языки и через посольства, представительства и пропагандистскую литературу стали распространять на Западе. Разрешение на публикации обеих статей давал личноХрущёв, который так не заметил "крамолы". Возможно, Андрей Дмитриевич полагал, что его вскоре назовут пророком или мессией, поскольку он с обидой замечает: "Все эти публикации… не были замечены на Западе — ни учеными, ни прессой, ни государственными деятелями. Вероятно, потому, что моя фамилия ещё почти никому не была известна, а сопоставить её с фамилией автора работ по управляемой термоядерной реакции, о которых говорил Курчатов за два года перед этим, — на это мало у кого хватило памяти и ассоциативных способностей (я и сейчас… часто удивляюсь, как плохо умеют западные журналисты и радио пользоваться архивами… и как мало их интересуют новые имена)". Ну, насчёт "авторства" по управляемому Термояду уже говорилось, а вот западных журналистов, которых "мало интересуют новые имена", надо, конечно, охаять и заклеймить — чтобы больше не обижали своим невниманием! Гуманист и душёлюб А чтобы впредь не обижали и в дальнейшем интересовались новыми именами, решил Андрей Дмитриевич хорошенько пугнуть западных журналистов и заодно весь мир — пусть теперь потуже напрягают "ассоциативные способности"! Для чего предложил построить и взорвать Водородную бомбу мощностью в 100 мегатонн!! Небось содрогнуться тогда от ужаса и хорошенько запомнят его фамилию и "ученые, и пресса, и государственные деятели". Никакую другую побудительную причину и предположить-то невозможно — даже злобные империалисты, у которых такая возможность появилась несравненно раньше, на подобное злодейство решиться не посмели. Сам Андрей Дмитриевич весьма путано и туманно объясняет это злодейство — я, мол, работал не за страх, а за Cовесть. О какой Cовести могла тут идти речь, если Испытаниестомегатонного чудовища означало приговор к Смерти более миллиона человек? И какая она должна быть — Cовесть — у человека, который одной рукой рассчитывает количество погибших от Испытаний, а другой делает расчёты бомбы, которая загрязнит планету больше, чем все предыдущие ядерные Испытания вместе взятые? А может гуманист и душёлюб Сахаров хотел укрепить обороноспособность страны Советов как можно шибче, создать, как он сам говорил, "рекордно мощное изделие", после которого наглые империалисты не осмелятся напасть и погубить СССР? Отнюдь, даже начинающие физики-ядерщики хорошо понимали, что в военном отношении такие "изделия" бесперспективны, никого не напугают и ничего, кроме больших затрат не дают. "Щелкин долго удивлялся, — рассказывает Лев Феоктистов, — зачем такая крупная бомба? Мы все хорошо знали, что чем крупнее заряд, тем больше растут все времена, растет КПД и практически выгорает все, что туда ни положи. Вот в маленьких "изделиях" нужно идти на всякие хитрости, изобретать, а тут — ума не надо. Однако, даже этот монстр Сахаровсделал чрезвычайно сложным, можно было решить все намного проще, но зачем вообще это нужно?" Такую бомбу военные не заказывали, под неё не было носителя, словом, это — крик души! Почти никто из коллег не поддержал опасную задумку Сахарова, на такую "дешевку" мог клюнуть только профан, и он нашёлся. Хрущёв прямо-таки вцепился в эту "показуху". Его просто понесло — первый спутник, первый "лунник", первый космонавт, а вот и первая "стомегатоннка". Держись теперь, проклятый капитализм! Если Сахаров, блюдя секретность открыто не называет "рекордную мощность", — он и в "Воспоминаниях", опубликованных уже в период гласности, темнит или, кокетничая игрой в секретность, так и не приводит эту жуткую цифру, то Хрущёв, нисколько не смущаясь, ещё до Взрыва стал рассказывать американцам о готовящемся Испытаний заряда в 100 мтн.   И 30 октября 1961 года — специально в дни проходившего в Москве XXII съезда КПСС — над полигоном Новой Земли "рекордно мощное" изделие взорвали. Правда, в этой трехступенчатой бомбе мощность опять "уполовинили", чтобы спасти самолет, с которого её бросали. Рассказывает академик Негин: "…Это была большущая бомба, корпус для которой существовал в трех экземплярах. Одна была сброшена как контрольная, для тренировки экипажа. Самолет удирал со всей возможной скоростью, несмотря на то, что сбрасывали изделие с парашютом площадью тысяча восемьсот квадратных метров. Заряд сам весил двадцать одну тонну, ну, наверное, вся бомба тонн тридцать пять весила по совокупности. Итак, сбросили макет, потом сбросили бомбу, и один корпус бомбы остался, сейчас он у нас, здесь. Говорят, что в тот год, когда проводились Испытания, производство чулок в Советском Союзе уменьшилось на 25 процентов. Вот эти 25 процентов капрона ушли на парашюты… к нашей бомбе. Сбросить её просто так без парашюта нельзя, самолёт наверняка сгорел бы… А так он успел удрать, бомба опускалась со сравнительно небольшой скоростью, наверное, метров пять в секунду… Самолет ушёл на 90 километров, покачала его там немножко, но больше ничего не было. Зрелище от Взрыва было неописуемо. Я вот скажу, что когда взорвали всего одну мегатонну, то нам за девятьсот километров казалось, что взошло огромное солнце, а тут непередаваемо…" Министр "Средней Маши" Славский и Министр обороны Малиновский решили полюбоваться Взрывом из иллюминаторов самолета, который находился в воздух более, чем в ста километрах от эпицентра. Самолет тряхнуло ударной волной так, что летчику пришлось проявить все свое умение, чтобы спасти аэроплан и двух Министров. Приборы показали, что ударная волна три раза обежала вокруг Земли прежде, чем основательно затухнуть. В соседней Норвегии в домах повылетали стекла. Хорошо, что мощность "уполовинили", заменив часть термоядерного горючего инертным веществом. Можно представить себе — что получилось бы, если б рванули по полной программе… В британской прессе появилась по этому случаю карикатура — "покойничек" Хрущёв возле райских кущей сидит на облачке и говорит, широко разводя руками: "А вчера мы взорвали во-о-от такую бомбу в тыщу мегатонн…" Сам Андрей Дмитриевич на Испытание с такой колоссальной радиацией не поехал, он ждал сообщений о Взрыве от Павлова. Николай Иванович с полным пониманием относился к этой опасной затее, и не раз говорил: "У Зельдовича, у Харитона и у Щелкина по три звезды Героя, а у Сахарова всего две. Конечно, ему хочется и третью…" Людоедский проект И как в воду смотрел Николай Иванович — вскоре Андрею Дмитриевичу пожаловали третью звезду Героя и прочие радости "с барского стола". На приёме в Кремле по случаю награждений Хрущёв держал речь, а потом облобызал догадливого академика. Случившийся тут же Брежнев тоже полез к Сахарову с поцелуями, тогда он только ещё учился лобызать всех без разбора и взасос, чтобы к концу своей карьеры достигнуть тут совершенства. После Взрыва и награждения Андрею Дмитриевичу все чаще стала приходить в голову мысль: а на кой все это было нужно? Вот как он сам говорит об этом: "…После Испытания "большого" изделия меня беспокоило, что для него не существует хорошего носителя (бомбардировщики не в счёт, их легко сбить) — т.е. в военном смысле мы работали впустую. Я решил, что таким носителем может явиться большая торпеда, запускаемая с подводной лодки. Я фантазировал, что можно разработать для такой торпеды прямоточный водопаровой атомный реактивный двигатель. Целью атаки с расстояния несколько сот километров должны стать порты противника. Война на море проиграна, если уничтожены порты — в этом нас заверяют моряки. Корпус такой торпеды может быть сделан очень прочным, ей не будут страшны мины и сети заграждения. Конечно, разрушение портов — как надводным Взрывом "выскочившей" из воды торпеды со 100-метагонным зарядом, так и подводным Взрывом — неизбежно сопряжено с очень большими человеческими жертвами. Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал Ф. Фомин (в прошлом — боевой командир, кажется, Герой Советского Союза). Он был шокирован "людоедским" характером проекта, заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве…" Однако, история со "стомегатоннкой" на этом не закончилась. Эстафету "людоедского" проекта академика Сахарова продолжил академик Лаврентьев. Он обратился к Хрущёву с предложением взорвать под водой у берегов США эту бомбу, чтобы возникшая громадная волна "цунами" смыла проклятый империализм и Америку можно было "закрыть". Для проверки предложения Лаврентьева одному военному институту поручили провести модельные эксперименты. И вот на берегу Ладожского озера, где смоделировали отмель восточного побережья США, (а потом и на Новой Земле) начали греметь Взрывы, которые показали, что отмель сильно ослабляет волну — она разрушит империалистические города, находящиеся всего только в нескольких километрах от берега. Смыть целиком или значительную часть промышленного восточного побережья не удастся… Обида № 3 Она появилась, Правда, ещё до Взрыва изделия, над которым Сахарова "работал в военном смысле впустую". С 1959 по 1961 год ни СССР, ни США, ни Англия не проводили ядерных Испытаний, как бы соблюдая неофициальную договоренность. За это время Хрущёв посетил Америку и Францию. Никаких успехов эти поездки не принесли. Разведчик Александр Феклисов, сопровождавший Хрущёва в США как специалист по Америке, рассказывает, что на приёмах Никита Сергеевич часто напивался и обжирался, во время выступлений грубил и ругался матом, когда его допекали журналисты, хвастался безмерно. А намечавшееся в Париже совещание в верхах он просто сорвал. И без того не очень лестное впечатление на Западе от СССР и его премьере было окончательно испорчено. Летом 1961 года Хрущёв, как всегда неожиданно для окружающих, решил в одностороннем порядке возобновить ядерные Испытания. В Кремле собрали ученых-ядерщиков, в числе которых был и академик Сахаров. Вот как он вспоминает ту встречу: "…Хрущёв сразу объявил нам о своем решении — в связи с изменением международной обстановки и в связи с тем, что общее число Испытании, — проведенных СССР, существенно меньше, чем проведенных США (тем более вместе с Великобританией), — осенью 1961 года возобновить ядерные Испытания, добиться в их ходе существенного увеличения нашей ядерной мощи и продемонстрировать империалистам, на что мы способны… Было совершенно ясно, что решение о возобновлении Испытаний вызвано чисто политическими соображениями, а технические мотивы играют ещё меньшую роль, чем в 1958 году. Обсуждать решение, конечно, не предлагалось. После выступления Хрущёва должны были с краткими сообщениями, на 10–15 минут не больше, выступить ведущие работники и доложить об основных направлениях работ. Я выступил в середине этого "парада-алле", очень бегло сказал о работах по разработке Оружия и заявил, что, по моему мнению, мы находимся в такой фазе, когда возобновление Испытаний мало что даст нам в принципиальном отношении. Эта фраза была замечена, но не вызвала ни с чьей стороны никакой реакции. Затем я стал говорить о таких экзотических работах моего отдела, как возможность использования ядерных Взрывов для движения космических кораблей… Сев на свое место, я попросил у соседа (им оказался Е. Забабахин) несколько листиков из блокнота, так как у меня с собой не было бумаги. Я написал записку Н. С. Хрущёву и передал её по рядам. В записке, насколько я могу восстановить её содержание по памяти через 20 лет, я написал: "Товарищу Н. С. Хрущёву. Я убежден, что возобновление Испытаний сейчас нецелесообразно с точки зрения сравнительного усиления СССР и США. Сейчас, после наших спутников, они могут воспользоваться Испытаниями для того, чтобы их изделия соответствовали бы более высоким требованиям. Они раньше нас недооценивали, а мы исходили из реальной ситуации… …Не считаете ли Вы, что возобновление Испытаний нанесет трудно исправимый ущерб переговорам о прекращении Испытаний, всему делу разоружения и обеспечения мира во всем мире?" Я поставил подпись — "А. Сахаров." Никита Сергеевич прочел записку, бросил на меня взгляд и, сложив вдоль и поперек, засунул её в верхний наружный карман костюма. Когда кончились выступления, Хрущёв встал и произнес несколько слов благодарности "всем выступавшим", а потом прибавил: "Теперь мы все можем отдохнуть, а через час я приглашаю от имени Президиума ЦК наших дорогих гостей отобедать вместе с нами в соседнем зале, там пока готовят что надо". Через час мы все вошли в зал, где был накрыт большой парадный стол человек на 60 — с вином, минеральной водой, салатами и икрой (зеленоватой, т.е. очень свежей). Члены Президиума вошли в зал последними. После того, как ученые расселись по указанным им местам, Хрущёв, не садясь, выждал, когда все затихли, и взял в руки бокал с вином, как бы собираясь произнести тост. Но он тут же поставил бокал и стал говорить о моей записке — сначала спокойно, но потом все более и более возбуждаясь; лицо его покраснело, и он временами переходил почти на крик. Речь его продолжалась не менее получаса. Я постараюсь воспроизвести её здесь по памяти, но, конечно, спустя 20 лет возможны большие неточности. "Я получил записку от академика Сахарова, вот она (Показывает.) Сахаров пишет, что Испытания нам не нужны. Но вот у меня справка — сколько Испытаний произвели мы и сколько американцы. Неужели Сахаров может нам доказать, что, имея меньше Испытаний, мы получили больше ценных сведений, чем американцы? Что они — глупее нас? Не знаю и не могу знать всякие технические тонкости. Но число Испытаний — это важней всего, без Испытаний никакая техника невозможна. Разве не так?… …Но Сахаров идет дальше. От техники он переходит к Политике. Тут он лезет не в свое дело. Можно быть хорошим ученым и ничего не понимать в политических делах. Ведь Политика — как в этом старом анекдоте. Едут два Еврея в поезде. Один из них спрашивает другого. "Скажите мне, вы куда едете?" — "Я еду в Житомир". — "Вот хитрец, — думает первый Еврей, — я-то знаю, что он действительно едет в Житомир, но он так говорит, чтобы я подумал, что он едет в Жмеринку". Так что предоставьте нам, волей-неволей специалистам в этом деле, делать Политику, а вы делайте и испытывайте свои бомбы, тут мы вам мешать не будем и даже поможем. Мы должны вести Политику с позиции силы. Мы не говорим этого вслух — но это так! ДругойПолитики не может быть, другого языка наши противники не понимают. Вот мы помогли избранию Кеннеди. Можно сказать, это мы его избрали в прошлом году. Мы встречаемся сКеннеди в Вене. Эта встреча могла бы быть поворотной точкой. Но что говорит Кеннеди? "Не ставьте передо мной слишком больших требований, не ставьте меня в уязвимое положение. Если я пойду на слишком большие уступки — меня свалят!" Хорош мальчик! Приехал на встречу, а сделать ничего не может. На какого черта он нам такой нужен, что с ним разговаривать, тратить время? Сахаров, не пытайтесь диктовать нам, Политикам, что нам делать, как себя держать. Я был бы последний слюнтяй, а не Председатель Совета Министров, если бы слушался таких, как Сахаров!" На самой резкой ноте Хрущёв оборвал себя, сказав: "Может, на сегодня хватит. Давайте же выпьем за наши будущие успехи. Я бы выпил и за ваше, дорогие товарищи, здоровье. Жаль только врачи мне ничего, кроме боржома, не разрешают". Все выпили; я, Правда, уклонился от этого. Никто не смотрел в мою сторону. Во время речи Хрущёва все сидели неподвижно и молча. Кто — потупив лицо, кто — с каменным выражением. Микоян наклонил свое лицо низко над тарелкой с салатом, пряча скользящую усмешку, иссиня-черная шевелюра его почти касалась стола. Немного погодя, чуть поостыв, Хрущёв добавил: "У Сахарова, видно, много иллюзий. Когда я следующий раз поеду на переговоры с капиталистами, я захвачу его с собой. Пусть своими глазами посмотрит на них и на мир, может, он тогда поймет кое-что". Этого своего обещания Хрущёв не выполнил… …Наряду с испытательными Взрывами по приказу Хрущёва были запланированы и военные учения с использованием ядерного Оружия (кажется, эти планы не были осуществлены, за одним исключением). Вот один из таких планов. 50 стратегических бомбардировщиков должны были пройти в стратосфере над всей страной в боевом строю, преодолеть ПВО "синих" и нанести бомбовый удар по укрепленному району "противника". При этом 49 самолетов должны были сбросить макетные бомбы, но один — боевую термоядерную! Были и ещё более "серьезные" планы с использованием баллистических ракет…" Тогдашнее пацифистское настроение Сахарова опять получило суровый отпор, но на более высоком уровне.   Однако обида не помешала ему с жаром взяться за расчёты "стомегатоннки". Оглавление   www.pseudology.org