Простите меня, подводники, мне никогда не хватало смелости спросить, что должно быть в мозгах, чтобы вот так добровольно зайти на борт этого воплощения кошмара клаустрофоба и на нем не просто жить, а еще и работать. Жить там нельзя, это мое устоявшееся мнение. Я не клаустрофоб, сам привык к тому времени к работе в ограниченном пространстве, но это был перебор. Одно дело, когда нас трое в консервной банке кунга, и совсем другое дело – подлодка.(из письма читателя )

Из воспоминаний  И.Дубяги, контр-адмирала Героя Советского Союза.Арктические походы советских и российских подводников.
Наш рейс должен был доказать возможность длительного плавания подо льдами атомных подводных кораблей. Толщина ледового панциря в Арктике обычно не менее трех метров. Взломать его корпусом лодки или взорвать имевшимися у нас на борту средствами было тогда невозможно. Впереди по курсу могли встретиться и еще более грозные препятствия — айсберги, которые сползали в океан с побережья Шпицбергена, Земли Франца-Иосифа и Новой Земли.
Перед погружением к нам подошло гидрографическое судно «Памир». Мы уточнили свои координаты и, приняв последние дружеские напутствия, задраили люк. Мало кто знал на берегу о полученном нами приказе...
Когда лодка спустилась на заданную глубину, я отдал команду взять курс ноль — точно на Северный полюс. Наш маршрут проходил желобом Святой Анны. Это самая углубленная часть океана между Землей Франца-Иосифа и островом Визе. А затем, согласно плану мы повернули на восток.
В те годы Северный Ледовитый океан был изучен детально лишь вблизи побережья. А под никогда не тающими паковыми льдами имелось еще немало белых пятен. Глубины там были измерены выборочно, по направлению дрейфа полярных станций «Северный полюс». Даже нанесенные на карту под¬водные хребты Ломоносова и Менделеева, открытые советскими учеными, обозначались лишь ориентировочно. И никто не мог поручиться, что на пути атомной подводной лодки, способной идти со скоростью пассажирского поезда, не встретятся какие-нибудь «сюрпризы». Мы готовились к любым неожиданностям.
При подходе к хребту Ломоносова я отдыхал в своей каюте. Отдыхал, конечно, относительно — из-за постоянного напряжения в походе я почти не спал. И вдруг слышу сквозь дремоту встревоженные голоса по переговорной связи с центральным постом. На вахте в тот момент стоял помощник командира, капитан 3-го ранга Владимир Шувалов — грамотный, расторопный офицер. Он разговаривал со штурманом и был явно чем-то озадачен. Я бегом направился на центральный пост.
То, что я увидел, поразило и меня. Эхолот показывал, что перед носом подводной лодки почти отвесно поднимался грунт! Впечатление было такое, словно дно вставало на дыбы. Пришлось сбавить ход до трех узлов и уменьшить глубину погружения.
Всплыть мы не могли — над нами был сплошной торосистый лед. До его нижнего края оставалось метров тридцать, когда подъем прекратился. Я распорядился задним ходом остановить лодку. Затем мы толчками стали продвигаться вперед по зазору между дном и льдом. К счастью, это продолжалось недолго: грунт под нами так же круто оборвался вниз.
Нам встретилась «сахарная голова» — так моряки называют коническую гору с очень сильным уклоном откосов. О ее существовании подо льдом никто тогда не подозревал. Мы шли по картографической сетке — это чистый лист бумаги с линиями географических координат. И на эту сетку первыми нанесли три «сахарные головы», обнаруженные нами на хребте Ломоносова.
Неожиданности подстерегали не только в океане. За хребтом Ломоносова у нас вышел из строя опреснитель морской воды. Это грозило остановкой двигателя — ядерный реактор не может обойтись без исключительно чистой воды. На борту ее получали, подвергая соленую морскую воду двойной перегонке. За шесть напряженных часов механик, капитан 3-го ранга Борис Гапешко и его помощники прочистили опреснитель и устранили неполадки. Тяжело было работать людям в тесном отсеке, дыша искусственным кислородом. Но никто не дрогнул на своем боевом посту.
Перед выходом в море меня инструктировал Главком ВМФ СССР, Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков. Он выразил пожелание, чтобы мы, если представится возможность, навестили советских полярников, дрейфовавших во льдах Арктики. Нам, конечно, и самим было интересно побывать у них в гостях.
Впереди по курсу у нас было две дрейфующие полярные стации: «Северный полюс-10» и «Северный полюс-12». Обе они были оснащены подводными маяками, которые мы называли «шумилками». Маячки издавали под водой звук, который могли запеленговать гидроакустики подводной лодки.
Ориентируясь на эти «шумилки», мы вышли вначале на станцию СП-10. Она оказалась размещенной на очень мощной льдине. Мы кружили под ней часа четыре, но так и не смогли обнаружить поблизости какой-нибудь полыньи, где можно было бы всплыть.
Во время этого кружения лодке приходилось часто менять курс. Тут мы впервые почувствовали на практике, как трудно ориентироваться в высоких широтах по навигационным приборам. Обычному компасу здесь доверять нельзя — магнитная стрелка отклонялась от нужного направления на 160 — 170 градусов. И гирокомпас требовал постоянной корректировки, выходя из меридиана на девять градусов вследствие близости оси вращения Земли. Приходилось делать сложные перерасчеты.
Мы рисковали потерять курс в океане, что равнозначно было гибели, и по настоятельной просьбе штурмана капитан-лейтенанта Петрова я прекратил попытки всплыть вблизи СП-10.
Вторая полярная станция находилась на более низкой широте. Вскоре мы вышли на нее и, к нашей радости, обнаружили подходящее разводье. Оно мелькнуло в перископе более светлым пятном на темном фоне пакового льда. Длина разводья была метров 150, лодка могла в нем уместиться.
Мы вернулись назад и довольно точно попали под полынью. Но чистая вода в ней уже успела затянуться ледовой коркой. Когда подводная лодка всплыла, рубка приподняла молодой лед, и он еще долго держал нас, не выпуская на поверхность. Пришлось продавливать этот ледяной пласт продутием главного балласта.
Наконец мы услышали треск, и наш подводный корабль вынырнул из глубины Северного Ледовитого океана в районе вечных, никогда не тающих льдов. Это случилось 10 сентября 1963 года около 15 часов дня по московскому времени.
Когда я вышел на мостик, из-подо льда торчала только рубка. Весь корпус подводной лодки был обложен мощными ледяными глыбами толщиной около метра. Меня так и подмывало сесть на одну из них и скатиться с борта на спресованный ветром снежный наст! Голова кружилась от радости, что всплытие удалось. А каким вкусным и сладким показался арктический воздух — самый чистый, каким только я дышал на Земле!

Осмотрев горизонт, мы заметили в километрах семи от лодки маленькие черные точки. Это был лагерь полярников. Желающих их навестить оказалось слишком много, пришлось мне делать отбор. Учитывались прежде всего занятость на вахте и опыт хождения по торосистому льду, которым я сам лично не обладал.
В нашу делегацию вошло семь человек. Остальные утешились футболом. Мяч гоняли по льду у самого борта корабля. Погода была хорошая — ветер небольшой, мороз всего минус семь градусов.
В экипаже подводной лодки был здоровяк-гидрограф Гойнаровский. Днем ему полагалось наблюдать небесные светила в теодолит. Но в тот день наблюдать было нечего, поскольку небо заволокли облака. Гойнаровский утверждал, что уже не раз бывал на полярных станциях и что, следовательно, он знает, как ходить по арктическим льдам. Его пустили вперед в качестве проводника.
Но в первой же полынье, встретившейся на нашем пути, «бывалый полярник» принял ледяную купель. К счастью, он провалился только по пояс, и мы успели вытащить его из воды. Переодеть пострадавшего было не во что (никто из нас не рассчитывал на такое ЧП), а возвращаться на корабль ему не хотелось. Как потом выяснилось, начальник полярной станции СП-12 Леонид Беляков оказался его давним приятелем. Они встречались друг с другом еще в студенческие годы и даже участвовали вместе с соревнованиях по самбо. Гойнаровский взмолился, чтобы его не отсылали обратно. Мы разрешили ему остаться в нашей делегации, но при условии, чтобы он шел теперь не впереди, а в «хвосте».
«Помилование» проводника стоило мне мозолей на пятках.
Я отдал Гойнаровскому свои носки и остался в валенках на босу ногу. Другие также чем-то поделились с ним. Каждый из нас оделен потеплее на случай пурги, которая быстро наметает сугробы на торосистом льду. С погодой нам повезло: до лагеря полярников нас сопровождал лишь легкий попутный ветер.
Наше появление на СП-12 не произвело вначале никакого впечатления. Мы видели, как из одного из домиков выскочил человек и побежал к будке, находившейся от нас в метрах двухстах. Как потом выяснилось, это был метеоролог Георгий Хлопушин. Что мы только не делали, чтобы он нас заметил! Кричали, свистели, бросали в него ледышками, а боцман Василий Гусаков чуть не выстрелил с досады из ракетницы! Хлопушин даже и ухом не повел. Он спокойно вошел в свою будку и закрыл за собой дверь.
Вот что значит психологический настрой! За полгода дрейфа на станции отвыкли от посторонних голосов, и ничто, казалось, не могло выбить человека из привычной колеи одних и тех же повседневных дел.
Нам самим было любопытно, как метеоролог отреагирует на наш приход, и мы заторопились к будке. Я как руководитель группы первым поднялся по ступенькам наверх и, постучав, открыл дверь.
— Здравствуйте! — говорю. Остальные также вежливо поздоровались, выглядывая из-за моей спины. Вот тут впервые в жизни я убедился, что у человека иногда бывают квадратные глаза.
Хлопушин перестал записывать показания приборов и с недоумением уставился на нас. Наверное, целую минуту он молча переводил взгляд с одного на другого. А мы, в свою очередь, с не меньшим изумлением разглядывали красавиц из модных журналов, которые украшали внутреннее убранство будки от пола до потолка. В середине этого настенного гарема была надпись: «Живой уголок».
— А вы, собственно, откуда? — заговорил наконец поклонник женской красоты.
— Из-подо льда,— честно признался я.
Метеоролог снова обвел нас встревоженным взглядом. Все мы были одеты в одинаковые меховые куртки с воротниками без каких-либо знаков отличия. Только гидрограф Гойнаровский, заледеневший до пояса после купания в полынье, имел несколько необычный вид.
— А почему вы не говорите по-английски? — спросил вдруг нас хозяин метеобудки. Тут пришел черед изумиться нам... Оказывается, незадолго до нашего появления на СП-12 радист станции случайно услышал в эфире переговоры американских полярников, дрейфовавших в том же районе, со своим начальством на материке. Они поставили ультиматум: «Если через десять дней к нам не придет ледокол, мы самостоятельно покидаем станцию и уходим на берег!»
Георгий Хлопушин принял нас за беглых американцев, решивших осуществить свою угрозу. А больше всего его смутило то обстоятельство, что съестные припасы на СП-12 подошли к концу, и кормить американских коллег, если бы они задержались в гостях надолго, было бы нечем.
Обо всех этих тонкостях мы узнали, разумеется, позже. Метеоролог же, сообразив наконец, что пришли «свои», с громким криком: «Беляков!.. Беляков!..» — выскочил наружу.