Начало см.Части с 1 по 11-ю
Приведу одно из воспоминаний старшины 1-й ст. Павла Стакиониса, который проходил службу на АПЛ в 1971–1973 годах.
«Привет, Вячеслав! Все ребята, которые служили на корабле в 1971–1973 гг., прошли через реакторный аварийный отсек и много достойных имён я мог бы перечислить. Считаю необходимым назвать и увековечить в книге память Левченко Юрия Фёдоровича. Родился он 8 марта 1951 года, умер летом 2008 года. Турбинист. На лодку мы пришли вместе из учебки. Парень гренадерского роста – 198 см. С осени 1971 года для разогрева реактора на лодку подавался пар высокого давления из МНС, пришвартованной рядом с лодкой
. В декабре 1971 года Юра проводил профилактические работы на паропроводе высокого давления. Он находился на трапе, проверял соединения гибкого шланга между МНС и лодкой. Погода была мерзкая, штормило крепко. И в это время лопнул гибкий шланг (диаметром около 200– 250 мм) на паропроводе. Перегретый пар ударил ему прямо в лицо. Юра упал за борт. Только благодаря тому, что верхний вахтенный услышал его крики, быстро удалось поднять Юру из воды. Лицо было обожжено паром. Месяца 2,5–3 он пролежал в госпитале. Но следы от ожога так и остались на лице. После демобилизации вернулся домой в Чолпон-Ату (Киргизия). После развала Союза эмигрировал в Германию.»
Добавлю к этому, что при демобилизации они, моряки срочной службы, также как и их товарищи, прошедшие через аварию в мае 1968 года, не получили никаких документов и записей в военные билеты, подтверждающие их участие в научных экспериментах, связанных с облучением. Думаю, будет правильно, если я назову ликвидаторов –моряков срочной службы, которые служили с 1971 по 1973 год на АПЛ и совместно с командиром корабля, офицерами и сверхсрочниками выполняли в условиях большой радиационной заражённости научные эксперименты.
Балан Григорий Иванович, турбинист
Венедиктов Геннадий Петрович, трюмный
Гиль Владимир Александрович, спецтрюмный
Гуторов Михаил Ильич, спецтрюмный
Гусаренко Константин Алексеевич, спецтрюмный
Егоров Владимир Николаевич, турбинист
Жевайкин Андриан Иванович, электрик
Загороднюк Александр Григорьевич, БЧ-1
Исаев Димурад Зульфикариевич, турбинист
Иванушкин Михаил Васильевич, спецтрюмный
Козин Геннадий Николаевич, торпедист (?)
Колчин Вячеслав Михайлович, турбинист
Левченко Юрий Фёдорович, турбинист
Лопато Виктор (Казимирович), турбинист
Лысенков Николай Николаевич, электрик
Малахов Леонид Владимирович, турбинист
ГДЕ ЖЕ ВЫ ДРУЗЬЯ МОИ СЕГОДНЯ? (из архива Павла Стакиониса). Сидят (слева направо): Исаев Димурад, Егоров Владимир, Балан Григорий. Стоят: Иванов Александр, Стакионис Павел, Иванушкин Михаил, Перттунен Михаил. 1972 год.
Перттунен Михаил Васильевич, БЧ-5
Плотников Владимир Алексеевич
Приступа Дмитрий Павлович, турбинист
Полуэктов Александр Сергеевич, турбогенераторщик
Руссу Николай Васильевич, турбинист
Сидорук Василий Стахович, трюмный
Самойлов Иван Ульянович
Токарев Владимир Владимирович, электрик
Умаралиев Махамад-Алиджан Ашир-Алиевич, кок
Хисаметдинов Венир Рашитович, турбинист
Шевшелев Евгений Николаевич
Япертас Антанас Стасио, торпедист
Стакионис Павел, турбинист
Чумак Николай Николаевич, электрик
Щирый Василий Терентьевич, торпедист.
Павел Стакионис (слева сидит) и его сослуживцы.1972 г.
Пусть меня простят, если я кого-то упустил. Ведь столько прошло времени!!!
Для того чтобы читатель представил, какая в то время была обстановка на корабле, чем занимались моряки-подводники второго экипажа, приведу пару писем человека, который с первого и до последнего дня принимал участие в её ликвидации, а потом в проведении научных экспериментов. Это воспоминание ярко показывает, чем приходилось заниматься морякам, выполняя "капризы" науки. И второе –моряка, который участвовал в ликвидации аварии в первые дни. К сожалению, свою фамилию он не указал. Вот что он пишет:
«В Гремиху собрали всех флотских специалистов по атомным энергетическим установкам». На деле это означало, что из некоторых экипажей АПЛ СФ были собраны спецтрюмные и командиры реакторных отсеков, из которых наспех сформировали несколько аварийных партий. Задачу им поставили – засыпать свинцовой дробью часть трубопроводов и выгородок реакторного и других отсеков. Дробь поначалу таскали просто в мешках и высыпали в обозначенной на схеме точке, потом появилось больше мешков, их просто бросали не высыпая. Работали в три смены – круглые сутки. Учёт доз вёлся, но никто из участников аварийных партий так никогда и не узнал, какую он получил дозу. Организация была «как всегда». Отношение к людям и их здоровью – соответственное.
От нашего экипажа в устранении последствий этой аварии в мае-июне 1968 года принимали участие командир реакторного отсека В.А.Прозоров (тогда капитан-лейтенант, впоследствии капитан 1-го ранга, преподаватель ВВМУРЭ) и старшина 1 ст. команды спецтрюмных Саша Ермолаев (впоследствии кандидат биологических наук). Слава Богу, оба живы и здоровы! Но натерпелись они тогда – не приведи судьба любому! Насколько я знаю, никому из участников устранения последствий катастрофы даже спасибо не сказали!»
Добавить к написанному просто нечего. Очень жаль только, что не могу назвать имён моряков срочной службы, которые тогда в далёком мае-сентябре 1968 года делали всё, чтобы уменьшить радиационное излучение, идущее от реакторного отсека АПЛ К-27. Десятки, а возможно, сотни моряков, их использовали, а потом "выбросили" на гражданку выживать.
Подводники АПЛ 1971 г. (слева направо) В.Егоров, Ю.Левченко, Г.Козин.
Из воспоминаний капитана 2-го ранга, командира реакторного отсека АПЛ К-27, командира 1-го дивизиона Агафонова Геннадия Александровича:
«Почему-то сегодня не говорят о том, что К-27 – единственная в мире АПЛ, у которой в реакторном отсеке несли постоянную вахту (два человек), как и в других отсеках. Скажу, что даже «до» аварии были случаи, когда сплав (сильно радиоактивный – авт.) тёк под задницу спецам, находившимся в боксе ЦН-38 (трюм 4-го отсека). К этой особенности нужно отнести и другую уникальность К-27: у неё не было вспомогательного двигателя - дизель-генератора. Реактор и АБ – вот и все источники энергии на корабле. Но вернёмся к спецам: конечно, у них были, на мой взгляд, элементы определённого чувства исключительности, спали на реакторах, работали при температуре до 40 градусов, а то и выше, когда всё вокруг обжигало, как в финской бане. Работать без рукавиц было просто невозможно! Спецам очень часто приходилось производить ремонт ненадёжных парогенераторов. Как это делалось: снимали крышку ПГ, стоя на ней и поднимая её талями вместе с собой, выпуская остатки невидимого пара, который со свистом вырывался из-под крышки. Что такое невидимый пар? Это пар, перегретый до 360 градусов! У нас, стоящих на крышке ПГ, подошвы почти что плавились. А что они (спецы) чувствовали, когда резали вспомогательные трубопроводы 1-го контура? Ведь там светило 15–20 р/час.
Эти работы проводились на фоне, когда разные комиссии пробегали четвёртый отсек, прикрывая свои мужские драгоценности руками. Ну, как было не гордиться после этого тем, что ты являешься членом команды спецтрюмных?! И мы гордились своим отсеком, любили и уважали свою профессию и то, что мы делали. Лично я очень гордился тем, что рядом со мной служили такие ребята как Коля Логунов, Феликс Литвиненко, Валя Ращупкин, и что я являюсь их командиром, командиром реакторного отсека. Если говорить о спецтрюмных во время ядерной аварии в первые дни и после, тут у меня нет слов. Ребята понимали, на что идут (о «Хиросиме» они уже знали), и умирали достойно в госпиталях. Об этом, наверно, лучше расскажет Влад Домбровский, который был тогда с ними в море и в госпитале. Я же лучше знаю о своих: Набоке, Воротникове, Литвиненко и др.
Эти ребята видели, знали уже, что случилось с их друзьями, которых увезли в госпиталь. Они шли в отсек и делали то, что нужно для уменьшения смертельной дозы радиации, и как можно быстрее. Сейчас некоторые говорят, что ВСЁ было под контролем. ХЕРНЯ все это! Дозики иногда убегали из отсека, а спецы работали по ночам, когда было меньше глаз. Ремонт помпы в отсеке Колей Лагуновым и Витей Гриценко в море стоил им жизни. Но они её ремонтировали и сделали всё, чтобы она заработала. Хочу сказать, что этот ремонт должен был делать другой спец, но он тогда сдрейфил и не пошёл в отсек. Фамилию его не хочу называть. Это был единственный случай трусости среди спецов за всю историю корабля. Единственный и последний. Команда второго экипажа и остатки первого после того, как всех отправили в госпитали, укладывали мешочки со свинцом (это тонны), а потом, по просьбе науки, разбирали эти же мешки, чтобы добраться до арматуры и трубопроводов 1-го контура, забитых сплавом с ураном, который был выброшен из разрушенной активной зоны ядерного реактора левого борта. Резали эти трубопроводы ножовкой, выплавляли из них сплав, ставили заглушки, обваривали их. Потом всё это вытаскивали на причал, бросали в контейнер, а утром приходили дозики и перепуганные заставляли нас всё тащить обратно в отсек, так как по причалу нельзя было пройти. ВСЁ вокруг светилось! Огромную работу при ликвидации ядерной аварии провёл и рабочий класс. Но рабочий поработал 5–7 минут, потом душ, стакан спирта и отдых, а спецтрюмные работали без ограничения и в паре уже со следующим командировочным.
СКОЛЬКО КТО ТОГДА НАХВАТАЛ – ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, так как «карандаши» для измерения полученной дозы были примитивны, как и все приборы того времени, да и замеряли показания этих карандашей матросы ОРБ срочной службы!!! Карандашей было сотни, где уж тут до точностей! Правда, объективности ради, спецтрюмных и тех, кто работал в реакторном отсеке, отстраняли на 2–3 дня, вместо них шли офицеры. Нам ежедневно мерили щитовидку, но что это давало? В спецполиклиниках проходили медкомиссию наши медкнижки, а не живые люди! Бывало, жалуешься, что носом беспричинно идёт кровь, а в ответ слышишь: «Помой нос холодной водой».
Геннадий Александрович Агафонов. г.Старая Русса. 2009 г.
Вырезка трубопроводов, вынос их из отсека, потом снова в отсек, этот бардак продолжался пока, наконец-то, на причал не поставили ТНТ-29, куда мы «сбывали» всю грязь, а когда на АПЛ К-27 ПОСТАВИЛИ жирный крест, я выдавил сплав с правого борта. Какое количество радиоактивного сплава ушло в море, когда при его выкачке лопнула электрообогревательная труба (шланг), неизвестно. Но это уже отдельная история. Таких историй во время ликвидации ядерной аварии на АПЛ К-27 было хоть отбавляй, и все на грани прокуратуры.
Как-то во время отмывки от радиационной грязи буферной ёмкости насоса ЦН-17 левого борта начала тонуть плавъёмкость (ПЕ-50), а сливали мы в неё жидкость до 300 кюри/метр! Отмывали всякими кислотами, в том числе и ледяной уксусной: запас! – как будто вся Островная ела пельмени. Вызвали ночью меня (авто всегда было на стрёме) по телефону, он у меня был, а вот у командира БЧ-5 – нет (так наука велела). Приехал с Лёней Баренблатом (Болтиком, как мы его любезно называли) прямо к лодке, срочно где-то раздобыли ручную помпу типа «вашим-нашим» и с её помощью стали выравнивать эту плавёмкость, у которой корма уже была в воде.
Представляешь, картина… Ночь, лёгкий снежок падает в свете прожекторов, и два мудака в шинелях, в зоне строгого режима по РБ качают. Жарко, расстегнувшись, у Лёни (он был пижоном) с шеи сползает белый шелковый шарф, а мы качаем! К утру борт выровняли. Сам запустил насос 8-го отсека, чтобы смыть грязь с палубы борта. Шланг (для смыва палубы) неожиданно лопается, прямо над люком 8-го отсека. Срочно остановил насос, с вахтенным моряком заменили шланг, плавно нагрузили и смыли радиоактивную грязь с палубы плавъёмкости (куда, догадывайтесь сами). После этого сели в машину и уехали по домам, минуя пост дозиметристов. Зная, как они могут «мыть», мы решили избежать этого удовольствия. Утром звонит мне командир корабля Гарий Новицкий: «Что случилось? Что вы там наделали? Пост спецполиклиники, пост на Святом Носу зарегистрировал повышенную радиоактивность. К разбирательству подключились особисты. Срочно в казарму!» Пришёл, скосил под дурачка, свалил всё на дозиков, мол, они, наверно, что-то выбросили с нашего корабля или очистили ёмкость. Не поверили, но успокоились.
Капитан 2-го ранга Л. Баренблат.
Вот только тогда я подумал, а сколько же мы на себе принесли домой, в семью? Наверно, одному Богу известно. Я детей на руки брать во время этих научных работ боялся, спал один в комнате. Сейчас спустя десятилетия смешно, но я приказал Лёне Баренблату выбросить свой шикарный шарф к е.м., так как он мешал качать, а не потому, что радиоактивно грязен! Замечу, что нам в тот период ни в чём не было отказа: хочешь спирт – пожалуйста, хоть утопись, автомашину – в любое время, питание на высшем уровне. Для спецов на ТНТ-9 был постоянно накрыт стол: сёмга, молоко, икра, все виды колбас – всё, что душе захочется!
В казарме спецтрюмные жили в отдельной комнате, были освобождены от всех работ и вахт. Правда, все эти «роскоши», которыми пользовались спецы, вызывали негодование у Фытова Г.А., старшего помощника, мол я балую моряков-спецтрюмных. Лично я так не думал. Если почистить «шкуркой» свою память, то, возможно, что-то блеснёт ещё, хотя этого «что-то» было по уши, и смешного, и трагического. Из смешного вспоминаю, как наш замполит забрал у спецов кассету с записью «Бременских музыкантов», потом пригласил меня к себе в кабинет, чтобы послушать мои объяснения по тому, как у меня «разлагается» личный состав. Едва уговорил его вернуть кассету спецам и не позориться, а чаще смотреть телевизор и слушать радио. Вернул. Мужик он был хороший, у меня с ним отношения были отличные. Позже часто бывал у него в гостях в Североморске, где он служил уже после К-27 и после трагедии на К-8, где он был прикомандированным замполитом.
Капитан 1-го ранга Анисов Владимир Васильевич. Служил на АПЛ К-27 с 1964 по 1969 год. Участник второго похода. В 1970 году был прикомандирован на АПЛ К-8, которая потерпела аварию в апреле 1970 г. Ныне покойный.
Было и другое. Как-то мы с Овчинниковым А.А. извлекали по просьбе науки стержни аварийной защиты из ядерного реактора левого борта. Светило так, что дозиметрические приборы зашкаливало! Дозики увидев это, пулей бросив всё, убегали с отсека. Две-три попытки и всё кончалось воплями ст. лейтенанта Вышнякова (служба СРБ): «Бросайте всё нахрен, срочно бросайте… Вон из отсека!» Тогда Овчинников (рабочий) сказал: «Александрович, гони всех из отсека и спецов тоже, работать будем вдвоём. Я уже стар, боятся мне нечего, а тебе деваться некуда, ты офицер, командир». Выгнали, извлекли стрежни, бросили для работы физиков. Те замерили, осмотрели, что-то там записали, а затем попросили всё поставить на место в ядерный реактор. Но сделать это было труднее, чем при вытягивании. Но сделали. Много чего делали, всего не расскажешь.
Знаешь, наша лодка разделила жизнь многих, служивших на ней, пополам – до 24 мая 1968 года и после. До ядерной аварии – счастливая, известная, а после этой даты и до затопления – неизвестность и пустота для всех, но не для нас, кто на ней остался и потом служил, ликвидировал последствия аварии. Обидно, сегодня многие адмиралы, учёные в своих мемуарах прославляют АПЛ 705 проекта, забыв напрочь тех подводников АПЛ К-27 и сам корабль, которые сделали очень много, чтобы не повторилась такая авария, при этом теряли здоровье и даже жизнь. Но это к слову.
Два раза проводили операцию «Мороз», выходили дважды на мощность. Однажды я вывел ГЭУ на режим 15%, загрузили турбогенератор правого борта. Некоторые умники свыше, узнав об этом, даже попытались выгнать экипаж в море на одном правом ядерном реакторе! Сверлили дырочки у себя на кителях, наверно. Но кто-то там, в Москве, сообразил, чем это может кончиться, и мы не вернёмся, всё отменили. Вернее, дали окончательный отбой. Лодку стали готовить в Северодвинск. Когда её поставили в док, 90190, и осмотрели её корпус – волосы на голове стали дыбом! От заслонок 5 и 6 отсеков до ватерлинии шли трещины, куда можно было просунуть руку. Практически центральная группа ЦГБ была негерметична, мы тонули у причала, поэтому компрессоры работали на износ, «дулись» постоянно. А ещё думали нас послать в море. Предполагать, что бы случилось, не надо. В доке мы простояли около месяца, потом за ноздрю и в Северодвинск. Сам переход, это уже отдельная тема. Где-то в декабре пришёл приказ мне убыть в Гремиху на должность начальника ЭМГ тыла 17-й дивизии. Прослужив до 1982 года, написал рапорт об увольнении, но первоначально не отпустили. Отпустили только в 1983 году.»
Такова судьба и жизнь офицера-подводника, отдавшего службе на атомной подводной лодке К-27 свыше 10-ти лет! Думаю, читатель сможет после прочтения воспоминаний Геннадия Александровича представить, в каких условиях работали эти мужественные люди.
Капитан 2-го ранга в отставке Агафонов Геннадий Александрович родился 27.04.1937 г. на Гальянке, самом старом районе г. Нижний Тагил. В ноябре 1956 г. был призван в Вооружённые силы СССР и направлен в Балтийский флотский экипаж на курсы младших командиров.
В 1959 г. поступил в Высшее Военно-Морское училище им. Ф.Э.Дзержинского, которое окончил в 1964-ом по специальности «Обслуживание ядерных установок», и был направлен для продолжения службы на атомную подводную лодку К-27 Северного флота. Прошёл путь на К-27 от командира реакторного отсека до командира 1-го дивизиона. В настоящее время проживает с женой в г. Старая Русса (Россия).
Глава 15. ВЫ ПОМНИТЕ, КАКИМ ОН ПАРНЕМ БЫЛ…
Ядерная авария на АПЛ К-27 24 мая 1968 года разделила жизнь и события тех, кто служил на ней, на "до аварии" и "после аварии". Прошло 42 года с того дня. Много чего изменилось в мире, в жизни тех, кто прошёл через испытания ядерной катастрофы на одной из первых советских атомных лодок. Нет той страны, которую мы защищали, на её бывшей территории появились новые государства. Мы – те, кто был в единой команде, в одном едином экипаже, мы, которые разделяли единый котелок пищи поровну на всех, вне зависимости от места проживания, национальности, стали сегодня иностранцами. Являемся гражданами различных государств. Изменились и подходы к тем, кто когда-то защищал единую страну Горько об этом писать, но события, которые произошли тогда на атомной подводной лодке Северного флота К-27 и то, что пережил экипаж, сегодня на Украине никому не интересны.
Хочу рассказать об одном из моих сослуживцев, моём друге и товарище по кораблю спецтрюмном ГРИЦЕНКО ВИКТОРЕ, старшине 2-й статьи, который ценою своей жизни спас многих из нас, остался вечным 22-летним парнем! Мой друг и товарищ честно, добросовестно, не думая ни о каком геройстве, исполнял свой долг. И на его месте так поступил бы каждый член экипажа. Кто же этот паренёк? Откуда он? Почему украинская Власть в Киеве, да и российская в Москве, не хочет воздать должное ему, за его мужество и героизм, проявленный при серьёзной ядерной катастрофе на атомной подводной лодке бывшего Советского Союза?
Гриценко Виктор Алексеевич родился 20 октября 1946 года в селе Новоникольск, Кременского района Луганской области. Обычная семья. Отец Виктора принимал участие в Великой Отечественной войне. Воевал на Курской дуге, был многократно ранен, награждён орденами и медалями. Офицер. В учебном отряде Виктор Гриценко получил специальность трюмного. После окончания его направили служить на атомную подводную лодку К-27. Виктор попал служить в элитную команду спецтрюмных. Команда действительно была элитная. И не потому, что пользовалась преимуществом перед остальными моряками. Единственным преимуществом этой команды, в которую попал служить Виктор Гриценко, было то, чтобы ядерные реакторы работали успешно. Знал ли Виктор, в какую команду он попал и что ему придётся делать? Знал. Знал ли он, что тем ребятам, которые служили до его прихода, пришлось пережить немало серьёзных аварий на реакторах, участвовать в их ликвидации как в море, так и на берегу? Наверно знал, ибо не знать аварийных ситуаций, которые происходили на реакторах, это значить допускать их повторения. А их было множество.
Сегодня читаешь в некоторых мемуарах адмиралов, что аварии на реакторе, это дело было допустимое, ведь моряки испытывали новые направления. Согласен. Вот только тогда, при испытании ядерных реакторов на АПЛ К-27, никто не считался с теми, кто эти реакторы обслуживал. Науку, военных, в первую очередь интересовало, как будут работать ядерные реакторы в море, на берегу. А люди –это так, дополнение...
У Виктора Гриценко были замечательные учителя с числа спецтрюмных моряков-подводников. Это офицеры Геннадий Агафонов, Влад Домбровский, командиры реакторного отсека, главстаршины Григорий Раин, Александр Осюков, Николай Логунов, Феликс Литвиненко, Валентин Ращупкин. У некоторых за плечами был испытательный поход в Атлантику, Средиземку, ликвидация серьёзных аварий в походе, на берегу. Поэтому моему товарищу и другу было кем гордиться. Думаю, что лучше о периоде службы и его последних днях расскажет его непосредственный командир.
Публикуя воспоминания Домбровского Владислава Владимировича, ныне капитана 3-го ранга в отставке, я решил всё оставить как есть. Пусть читатель проникнется тем временем и представит, что пришлось пережить спецтрюмным, принявших на себя первыми ядерный удар, и как уходили с жизни его подчинённые. В том числе и Виктор Гриценко.
«Четыре года я был командиром реакторного отсека. В подчинении у меня была команда спецтрюмных в составе 6-ти человек, задачей которой было обслуживание ядерного реактора. Реакторный отсек атомохода – это помещение, в проходе которого было очень трудно развернуться. Напичкан он был массой приборов и механизмов. Если эти механизмы выходили со строя, или появлялись поломки, именно команде спецтрюмных приходилось всё устранять. Я, как командир, и вся моя команда всегда помнили, что отсек являлся реакторным, что ремонт реактора и парогенераторов приводит к радиационному загрязнению отсека и даже всего корабля. Потом, после ремонта, весь экипаж занимался многодневной дезактивацией. Особенно сложно это было делать в самом реакторном отсеке. Ребята производили дезактивацию не только в радиоактивной грязи, не только в стеснённых условиях, но и при высокой температуре, местами она достигала 70 градусов! Температура в 40-50 градусов была постоянна в отсеке, где находилась вахта спецтрюмных. Работали в спецкостюмах, респираторах. Спецтрюмные отличались от основного экипажа тем, что после уборки на корабле, окончания вахты основная масса подводников шла в кубрик, а спецтрюмные оставались на лодке. Часть из них после уборки корабля, отсека заступала на вахту, часть – отдыхала, и так постоянно на протяжении всей службы. Не зря специфика службы у спецтрюмных заставила командование корабля выделить им комнату на четыре человека. Где они, а также команда турбогенераторщиков отдыхали отдельно от всего экипажа.
За четыре года через команду спецтрюмных прошло много моряков срочной службы. Как правило, в команду отбирались грамотные матросы, в большинстве имеющие среднее техническое образование. Конечно, это были парни разные по характеру, но сильные не только физически, но и по духу. Исполнительность, знание техники, самоотверженность, вот чем отличались эти парни от многих. Ибо они постоянно находились в экстремальных, тяжелейших условиях. Ядерный реактор – грозное соседство. И любая, малейшая ошибка в его обслуживании могла привести к непоправимым последствиям.
Я могу много рассказывать о замечательных парнях, настоящих подводниках, но особое место в моей памяти занимает Виктор Алексеевич Гриценко. Называю его по имени и отчеству, ибо сегодня ему было бы за шестьдесят! Когда его представили мне как нового члена команды спецтрюмных, моё первое впечатление, которое меня никогда не обманывало, было таким: скромный, спокойный и располагающий к общению паренёк. С этим парнем мне повезло. И я не ошибся. За всю совместную службу у меня к нему не было никаких претензий. Он был окружён какой-то аурой доброжелательности. Ему не нужно было приказывать. Достаточно простых слов. Виктор! Надо это сделать, и всё! Можно быть абсолютно уверенным, что это будет сделано. Особенно проявился характер Виктора в аварийных ситуациях, а их в реакторном отсеке было предостаточно.
Капитан 3-го ранга, командир реакторного отсека Домбровский Владислав Владимирович Домбровский проходил службу на АПЛ К-27 с 1964 по 1968 год. Спустя годы.
Вспоминаю, как трюм отсека залили радиоактивным сплавом. Он застыл в трюме. Очень фонило. Члены экипажа старались не заходить в реакторный отсек, а вот спецтрюмным надо в таких вот условиях нести вахту, и не только. Пришлось вручную убирать радиоактивный сплав, имея два инструмента – зубило и молоток. Спецтрюмным приказано было работать в таких условиях не более 5-ти минут. Но ребята этого не соблюдали. Опускаюсь в трюм – Виктор вырубает сплав во время несения своей вахты! Делаю ему замечание и объявляю выговор, при этом сказал, что это не его дело. Его дело нести вахту. Тем более работает без учёта времени пребывания в трюме, а он в ответ: «Товарищ капитан-лейтенант, просто надоели в отсеке посторонние, скорее бы закончились эти работы и чтобы они ушли».
24 мая 1968 года находились в море. Я знал, что это мой последний выход с ребятами-спецтрюмными, с которыми я прослужил несколько лет, которые были мне очень дороги. После прихода на базу мне надо было убыть на новое место службы. Не знал, не ведал, что всего через несколько часов случится страшная ядерная авария на реакторе левого борта. Что пройдёт всего пару недель, и я больше никогда не увижу Витю Гриценко и остальных своих парней, которые в страшных муках будут умирать в госпитале города Ленинграда. Когда многие подводники экипажа покидали по приказу свои отсеки и уходили в корму и нос, спецтрюмные в первые минуты аварии этого сделать не могли. Вышла из строя помпа, радиоактивная вода заливала трюм, необходимо выполнить команду и заглушить левый реактор, который страшно фонил, проверить все механизмы. От этого зависела жизнь как экипажа, так и корабля. И ребята-спецтрюмные с честью выполняли работу, при этом радиоактивность в отсеке достигала уже свыше 1500 Р в час! Все они, как потом было установлено, получили дозы облучения, превышающие смертельные в несколько раз. Виктор Гриценко не ушёл из отсека, пока не привёл в работу помпу, не убедился, что левый ядерный реактор заглушен, и все механизмы работали. Спецтрюмные уже не могли самостоятельно выйти с отсека. Им помогали моряки из других отсеков.
По прибытии на базу все спецтрюмные и несколько человек других специальностей убыли самолётом в госпиталь. Через пару дней туда же, где лежали и мои ребята, прибыл и я с несколькими моряками. Все подводники лежали отдельно в палатах, по одному человеку. С ними врачи категорически запретили общаться. За несколько дней всем лежащим сделали массу переливаний крови, вливали костный мозг, в общем, делали всё, чтобы спасти нас и поставить на ноги. Но то, что я как командир спецтрюмных, увидел через несколько дней, когда мне разрешили посетить моих ребят, меня потрясло. Не дай Бог это даже видеть! У ребят спецтрюмных разлагались веки, глаза, нос, губы, уши. Они видели, слышали, а губ нет, видны только зубы. Волос уже не было, а всё тело кровоточило. Такое впечатление, что с них просто сняли всю шкуру. Медсестра постоянно поливала их биораствором, не давая пересыхать. Дальше я смотреть не мог. Комок стоял в горле, слёзы сами текли из глаз.
Но на этом всё не закончилось. Мне предстояло как командиру, выдержать ещё одно нечеловеческое испытание. Встреча с родными Виктора Гриценко.
Продолжение следует
«Привет, Вячеслав! Все ребята, которые служили на корабле в 1971–1973 гг., прошли через реакторный аварийный отсек и много достойных имён я мог бы перечислить. Считаю необходимым назвать и увековечить в книге память Левченко Юрия Фёдоровича. Родился он 8 марта 1951 года, умер летом 2008 года. Турбинист. На лодку мы пришли вместе из учебки. Парень гренадерского роста – 198 см. С осени 1971 года для разогрева реактора на лодку подавался пар высокого давления из МНС, пришвартованной рядом с лодкой
. В декабре 1971 года Юра проводил профилактические работы на паропроводе высокого давления. Он находился на трапе, проверял соединения гибкого шланга между МНС и лодкой. Погода была мерзкая, штормило крепко. И в это время лопнул гибкий шланг (диаметром около 200– 250 мм) на паропроводе. Перегретый пар ударил ему прямо в лицо. Юра упал за борт. Только благодаря тому, что верхний вахтенный услышал его крики, быстро удалось поднять Юру из воды. Лицо было обожжено паром. Месяца 2,5–3 он пролежал в госпитале. Но следы от ожога так и остались на лице. После демобилизации вернулся домой в Чолпон-Ату (Киргизия). После развала Союза эмигрировал в Германию.»
Добавлю к этому, что при демобилизации они, моряки срочной службы, также как и их товарищи, прошедшие через аварию в мае 1968 года, не получили никаких документов и записей в военные билеты, подтверждающие их участие в научных экспериментах, связанных с облучением. Думаю, будет правильно, если я назову ликвидаторов –моряков срочной службы, которые служили с 1971 по 1973 год на АПЛ и совместно с командиром корабля, офицерами и сверхсрочниками выполняли в условиях большой радиационной заражённости научные эксперименты.
Балан Григорий Иванович, турбинист
Венедиктов Геннадий Петрович, трюмный
Гиль Владимир Александрович, спецтрюмный
Гуторов Михаил Ильич, спецтрюмный
Гусаренко Константин Алексеевич, спецтрюмный
Егоров Владимир Николаевич, турбинист
Жевайкин Андриан Иванович, электрик
Загороднюк Александр Григорьевич, БЧ-1
Исаев Димурад Зульфикариевич, турбинист
Иванушкин Михаил Васильевич, спецтрюмный
Козин Геннадий Николаевич, торпедист (?)
Колчин Вячеслав Михайлович, турбинист
Левченко Юрий Фёдорович, турбинист
Лопато Виктор (Казимирович), турбинист
Лысенков Николай Николаевич, электрик
Малахов Леонид Владимирович, турбинист
ГДЕ ЖЕ ВЫ ДРУЗЬЯ МОИ СЕГОДНЯ? (из архива Павла Стакиониса). Сидят (слева направо): Исаев Димурад, Егоров Владимир, Балан Григорий. Стоят: Иванов Александр, Стакионис Павел, Иванушкин Михаил, Перттунен Михаил. 1972 год.
Перттунен Михаил Васильевич, БЧ-5
Плотников Владимир Алексеевич
Приступа Дмитрий Павлович, турбинист
Полуэктов Александр Сергеевич, турбогенераторщик
Руссу Николай Васильевич, турбинист
Сидорук Василий Стахович, трюмный
Самойлов Иван Ульянович
Токарев Владимир Владимирович, электрик
Умаралиев Махамад-Алиджан Ашир-Алиевич, кок
Хисаметдинов Венир Рашитович, турбинист
Шевшелев Евгений Николаевич
Япертас Антанас Стасио, торпедист
Стакионис Павел, турбинист
Чумак Николай Николаевич, электрик
Щирый Василий Терентьевич, торпедист.
Павел Стакионис (слева сидит) и его сослуживцы.1972 г.
Пусть меня простят, если я кого-то упустил. Ведь столько прошло времени!!!
Для того чтобы читатель представил, какая в то время была обстановка на корабле, чем занимались моряки-подводники второго экипажа, приведу пару писем человека, который с первого и до последнего дня принимал участие в её ликвидации, а потом в проведении научных экспериментов. Это воспоминание ярко показывает, чем приходилось заниматься морякам, выполняя "капризы" науки. И второе –моряка, который участвовал в ликвидации аварии в первые дни. К сожалению, свою фамилию он не указал. Вот что он пишет:
«В Гремиху собрали всех флотских специалистов по атомным энергетическим установкам». На деле это означало, что из некоторых экипажей АПЛ СФ были собраны спецтрюмные и командиры реакторных отсеков, из которых наспех сформировали несколько аварийных партий. Задачу им поставили – засыпать свинцовой дробью часть трубопроводов и выгородок реакторного и других отсеков. Дробь поначалу таскали просто в мешках и высыпали в обозначенной на схеме точке, потом появилось больше мешков, их просто бросали не высыпая. Работали в три смены – круглые сутки. Учёт доз вёлся, но никто из участников аварийных партий так никогда и не узнал, какую он получил дозу. Организация была «как всегда». Отношение к людям и их здоровью – соответственное.
От нашего экипажа в устранении последствий этой аварии в мае-июне 1968 года принимали участие командир реакторного отсека В.А.Прозоров (тогда капитан-лейтенант, впоследствии капитан 1-го ранга, преподаватель ВВМУРЭ) и старшина 1 ст. команды спецтрюмных Саша Ермолаев (впоследствии кандидат биологических наук). Слава Богу, оба живы и здоровы! Но натерпелись они тогда – не приведи судьба любому! Насколько я знаю, никому из участников устранения последствий катастрофы даже спасибо не сказали!»
Добавить к написанному просто нечего. Очень жаль только, что не могу назвать имён моряков срочной службы, которые тогда в далёком мае-сентябре 1968 года делали всё, чтобы уменьшить радиационное излучение, идущее от реакторного отсека АПЛ К-27. Десятки, а возможно, сотни моряков, их использовали, а потом "выбросили" на гражданку выживать.
Подводники АПЛ 1971 г. (слева направо) В.Егоров, Ю.Левченко, Г.Козин.
Из воспоминаний капитана 2-го ранга, командира реакторного отсека АПЛ К-27, командира 1-го дивизиона Агафонова Геннадия Александровича:
«Почему-то сегодня не говорят о том, что К-27 – единственная в мире АПЛ, у которой в реакторном отсеке несли постоянную вахту (два человек), как и в других отсеках. Скажу, что даже «до» аварии были случаи, когда сплав (сильно радиоактивный – авт.) тёк под задницу спецам, находившимся в боксе ЦН-38 (трюм 4-го отсека). К этой особенности нужно отнести и другую уникальность К-27: у неё не было вспомогательного двигателя - дизель-генератора. Реактор и АБ – вот и все источники энергии на корабле. Но вернёмся к спецам: конечно, у них были, на мой взгляд, элементы определённого чувства исключительности, спали на реакторах, работали при температуре до 40 градусов, а то и выше, когда всё вокруг обжигало, как в финской бане. Работать без рукавиц было просто невозможно! Спецам очень часто приходилось производить ремонт ненадёжных парогенераторов. Как это делалось: снимали крышку ПГ, стоя на ней и поднимая её талями вместе с собой, выпуская остатки невидимого пара, который со свистом вырывался из-под крышки. Что такое невидимый пар? Это пар, перегретый до 360 градусов! У нас, стоящих на крышке ПГ, подошвы почти что плавились. А что они (спецы) чувствовали, когда резали вспомогательные трубопроводы 1-го контура? Ведь там светило 15–20 р/час.
Эти работы проводились на фоне, когда разные комиссии пробегали четвёртый отсек, прикрывая свои мужские драгоценности руками. Ну, как было не гордиться после этого тем, что ты являешься членом команды спецтрюмных?! И мы гордились своим отсеком, любили и уважали свою профессию и то, что мы делали. Лично я очень гордился тем, что рядом со мной служили такие ребята как Коля Логунов, Феликс Литвиненко, Валя Ращупкин, и что я являюсь их командиром, командиром реакторного отсека. Если говорить о спецтрюмных во время ядерной аварии в первые дни и после, тут у меня нет слов. Ребята понимали, на что идут (о «Хиросиме» они уже знали), и умирали достойно в госпиталях. Об этом, наверно, лучше расскажет Влад Домбровский, который был тогда с ними в море и в госпитале. Я же лучше знаю о своих: Набоке, Воротникове, Литвиненко и др.
Эти ребята видели, знали уже, что случилось с их друзьями, которых увезли в госпиталь. Они шли в отсек и делали то, что нужно для уменьшения смертельной дозы радиации, и как можно быстрее. Сейчас некоторые говорят, что ВСЁ было под контролем. ХЕРНЯ все это! Дозики иногда убегали из отсека, а спецы работали по ночам, когда было меньше глаз. Ремонт помпы в отсеке Колей Лагуновым и Витей Гриценко в море стоил им жизни. Но они её ремонтировали и сделали всё, чтобы она заработала. Хочу сказать, что этот ремонт должен был делать другой спец, но он тогда сдрейфил и не пошёл в отсек. Фамилию его не хочу называть. Это был единственный случай трусости среди спецов за всю историю корабля. Единственный и последний. Команда второго экипажа и остатки первого после того, как всех отправили в госпитали, укладывали мешочки со свинцом (это тонны), а потом, по просьбе науки, разбирали эти же мешки, чтобы добраться до арматуры и трубопроводов 1-го контура, забитых сплавом с ураном, который был выброшен из разрушенной активной зоны ядерного реактора левого борта. Резали эти трубопроводы ножовкой, выплавляли из них сплав, ставили заглушки, обваривали их. Потом всё это вытаскивали на причал, бросали в контейнер, а утром приходили дозики и перепуганные заставляли нас всё тащить обратно в отсек, так как по причалу нельзя было пройти. ВСЁ вокруг светилось! Огромную работу при ликвидации ядерной аварии провёл и рабочий класс. Но рабочий поработал 5–7 минут, потом душ, стакан спирта и отдых, а спецтрюмные работали без ограничения и в паре уже со следующим командировочным.
СКОЛЬКО КТО ТОГДА НАХВАТАЛ – ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, так как «карандаши» для измерения полученной дозы были примитивны, как и все приборы того времени, да и замеряли показания этих карандашей матросы ОРБ срочной службы!!! Карандашей было сотни, где уж тут до точностей! Правда, объективности ради, спецтрюмных и тех, кто работал в реакторном отсеке, отстраняли на 2–3 дня, вместо них шли офицеры. Нам ежедневно мерили щитовидку, но что это давало? В спецполиклиниках проходили медкомиссию наши медкнижки, а не живые люди! Бывало, жалуешься, что носом беспричинно идёт кровь, а в ответ слышишь: «Помой нос холодной водой».
Геннадий Александрович Агафонов. г.Старая Русса. 2009 г.
Вырезка трубопроводов, вынос их из отсека, потом снова в отсек, этот бардак продолжался пока, наконец-то, на причал не поставили ТНТ-29, куда мы «сбывали» всю грязь, а когда на АПЛ К-27 ПОСТАВИЛИ жирный крест, я выдавил сплав с правого борта. Какое количество радиоактивного сплава ушло в море, когда при его выкачке лопнула электрообогревательная труба (шланг), неизвестно. Но это уже отдельная история. Таких историй во время ликвидации ядерной аварии на АПЛ К-27 было хоть отбавляй, и все на грани прокуратуры.
Как-то во время отмывки от радиационной грязи буферной ёмкости насоса ЦН-17 левого борта начала тонуть плавъёмкость (ПЕ-50), а сливали мы в неё жидкость до 300 кюри/метр! Отмывали всякими кислотами, в том числе и ледяной уксусной: запас! – как будто вся Островная ела пельмени. Вызвали ночью меня (авто всегда было на стрёме) по телефону, он у меня был, а вот у командира БЧ-5 – нет (так наука велела). Приехал с Лёней Баренблатом (Болтиком, как мы его любезно называли) прямо к лодке, срочно где-то раздобыли ручную помпу типа «вашим-нашим» и с её помощью стали выравнивать эту плавёмкость, у которой корма уже была в воде.
Представляешь, картина… Ночь, лёгкий снежок падает в свете прожекторов, и два мудака в шинелях, в зоне строгого режима по РБ качают. Жарко, расстегнувшись, у Лёни (он был пижоном) с шеи сползает белый шелковый шарф, а мы качаем! К утру борт выровняли. Сам запустил насос 8-го отсека, чтобы смыть грязь с палубы борта. Шланг (для смыва палубы) неожиданно лопается, прямо над люком 8-го отсека. Срочно остановил насос, с вахтенным моряком заменили шланг, плавно нагрузили и смыли радиоактивную грязь с палубы плавъёмкости (куда, догадывайтесь сами). После этого сели в машину и уехали по домам, минуя пост дозиметристов. Зная, как они могут «мыть», мы решили избежать этого удовольствия. Утром звонит мне командир корабля Гарий Новицкий: «Что случилось? Что вы там наделали? Пост спецполиклиники, пост на Святом Носу зарегистрировал повышенную радиоактивность. К разбирательству подключились особисты. Срочно в казарму!» Пришёл, скосил под дурачка, свалил всё на дозиков, мол, они, наверно, что-то выбросили с нашего корабля или очистили ёмкость. Не поверили, но успокоились.
Капитан 2-го ранга Л. Баренблат.
Вот только тогда я подумал, а сколько же мы на себе принесли домой, в семью? Наверно, одному Богу известно. Я детей на руки брать во время этих научных работ боялся, спал один в комнате. Сейчас спустя десятилетия смешно, но я приказал Лёне Баренблату выбросить свой шикарный шарф к е.м., так как он мешал качать, а не потому, что радиоактивно грязен! Замечу, что нам в тот период ни в чём не было отказа: хочешь спирт – пожалуйста, хоть утопись, автомашину – в любое время, питание на высшем уровне. Для спецов на ТНТ-9 был постоянно накрыт стол: сёмга, молоко, икра, все виды колбас – всё, что душе захочется!
В казарме спецтрюмные жили в отдельной комнате, были освобождены от всех работ и вахт. Правда, все эти «роскоши», которыми пользовались спецы, вызывали негодование у Фытова Г.А., старшего помощника, мол я балую моряков-спецтрюмных. Лично я так не думал. Если почистить «шкуркой» свою память, то, возможно, что-то блеснёт ещё, хотя этого «что-то» было по уши, и смешного, и трагического. Из смешного вспоминаю, как наш замполит забрал у спецов кассету с записью «Бременских музыкантов», потом пригласил меня к себе в кабинет, чтобы послушать мои объяснения по тому, как у меня «разлагается» личный состав. Едва уговорил его вернуть кассету спецам и не позориться, а чаще смотреть телевизор и слушать радио. Вернул. Мужик он был хороший, у меня с ним отношения были отличные. Позже часто бывал у него в гостях в Североморске, где он служил уже после К-27 и после трагедии на К-8, где он был прикомандированным замполитом.
Капитан 1-го ранга Анисов Владимир Васильевич. Служил на АПЛ К-27 с 1964 по 1969 год. Участник второго похода. В 1970 году был прикомандирован на АПЛ К-8, которая потерпела аварию в апреле 1970 г. Ныне покойный.
Было и другое. Как-то мы с Овчинниковым А.А. извлекали по просьбе науки стержни аварийной защиты из ядерного реактора левого борта. Светило так, что дозиметрические приборы зашкаливало! Дозики увидев это, пулей бросив всё, убегали с отсека. Две-три попытки и всё кончалось воплями ст. лейтенанта Вышнякова (служба СРБ): «Бросайте всё нахрен, срочно бросайте… Вон из отсека!» Тогда Овчинников (рабочий) сказал: «Александрович, гони всех из отсека и спецов тоже, работать будем вдвоём. Я уже стар, боятся мне нечего, а тебе деваться некуда, ты офицер, командир». Выгнали, извлекли стрежни, бросили для работы физиков. Те замерили, осмотрели, что-то там записали, а затем попросили всё поставить на место в ядерный реактор. Но сделать это было труднее, чем при вытягивании. Но сделали. Много чего делали, всего не расскажешь.
Знаешь, наша лодка разделила жизнь многих, служивших на ней, пополам – до 24 мая 1968 года и после. До ядерной аварии – счастливая, известная, а после этой даты и до затопления – неизвестность и пустота для всех, но не для нас, кто на ней остался и потом служил, ликвидировал последствия аварии. Обидно, сегодня многие адмиралы, учёные в своих мемуарах прославляют АПЛ 705 проекта, забыв напрочь тех подводников АПЛ К-27 и сам корабль, которые сделали очень много, чтобы не повторилась такая авария, при этом теряли здоровье и даже жизнь. Но это к слову.
Два раза проводили операцию «Мороз», выходили дважды на мощность. Однажды я вывел ГЭУ на режим 15%, загрузили турбогенератор правого борта. Некоторые умники свыше, узнав об этом, даже попытались выгнать экипаж в море на одном правом ядерном реакторе! Сверлили дырочки у себя на кителях, наверно. Но кто-то там, в Москве, сообразил, чем это может кончиться, и мы не вернёмся, всё отменили. Вернее, дали окончательный отбой. Лодку стали готовить в Северодвинск. Когда её поставили в док, 90190, и осмотрели её корпус – волосы на голове стали дыбом! От заслонок 5 и 6 отсеков до ватерлинии шли трещины, куда можно было просунуть руку. Практически центральная группа ЦГБ была негерметична, мы тонули у причала, поэтому компрессоры работали на износ, «дулись» постоянно. А ещё думали нас послать в море. Предполагать, что бы случилось, не надо. В доке мы простояли около месяца, потом за ноздрю и в Северодвинск. Сам переход, это уже отдельная тема. Где-то в декабре пришёл приказ мне убыть в Гремиху на должность начальника ЭМГ тыла 17-й дивизии. Прослужив до 1982 года, написал рапорт об увольнении, но первоначально не отпустили. Отпустили только в 1983 году.»
Такова судьба и жизнь офицера-подводника, отдавшего службе на атомной подводной лодке К-27 свыше 10-ти лет! Думаю, читатель сможет после прочтения воспоминаний Геннадия Александровича представить, в каких условиях работали эти мужественные люди.
Капитан 2-го ранга в отставке Агафонов Геннадий Александрович родился 27.04.1937 г. на Гальянке, самом старом районе г. Нижний Тагил. В ноябре 1956 г. был призван в Вооружённые силы СССР и направлен в Балтийский флотский экипаж на курсы младших командиров.
В 1959 г. поступил в Высшее Военно-Морское училище им. Ф.Э.Дзержинского, которое окончил в 1964-ом по специальности «Обслуживание ядерных установок», и был направлен для продолжения службы на атомную подводную лодку К-27 Северного флота. Прошёл путь на К-27 от командира реакторного отсека до командира 1-го дивизиона. В настоящее время проживает с женой в г. Старая Русса (Россия).
Глава 15. ВЫ ПОМНИТЕ, КАКИМ ОН ПАРНЕМ БЫЛ…
Ядерная авария на АПЛ К-27 24 мая 1968 года разделила жизнь и события тех, кто служил на ней, на "до аварии" и "после аварии". Прошло 42 года с того дня. Много чего изменилось в мире, в жизни тех, кто прошёл через испытания ядерной катастрофы на одной из первых советских атомных лодок. Нет той страны, которую мы защищали, на её бывшей территории появились новые государства. Мы – те, кто был в единой команде, в одном едином экипаже, мы, которые разделяли единый котелок пищи поровну на всех, вне зависимости от места проживания, национальности, стали сегодня иностранцами. Являемся гражданами различных государств. Изменились и подходы к тем, кто когда-то защищал единую страну Горько об этом писать, но события, которые произошли тогда на атомной подводной лодке Северного флота К-27 и то, что пережил экипаж, сегодня на Украине никому не интересны.
Хочу рассказать об одном из моих сослуживцев, моём друге и товарище по кораблю спецтрюмном ГРИЦЕНКО ВИКТОРЕ, старшине 2-й статьи, который ценою своей жизни спас многих из нас, остался вечным 22-летним парнем! Мой друг и товарищ честно, добросовестно, не думая ни о каком геройстве, исполнял свой долг. И на его месте так поступил бы каждый член экипажа. Кто же этот паренёк? Откуда он? Почему украинская Власть в Киеве, да и российская в Москве, не хочет воздать должное ему, за его мужество и героизм, проявленный при серьёзной ядерной катастрофе на атомной подводной лодке бывшего Советского Союза?
Гриценко Виктор Алексеевич родился 20 октября 1946 года в селе Новоникольск, Кременского района Луганской области. Обычная семья. Отец Виктора принимал участие в Великой Отечественной войне. Воевал на Курской дуге, был многократно ранен, награждён орденами и медалями. Офицер. В учебном отряде Виктор Гриценко получил специальность трюмного. После окончания его направили служить на атомную подводную лодку К-27. Виктор попал служить в элитную команду спецтрюмных. Команда действительно была элитная. И не потому, что пользовалась преимуществом перед остальными моряками. Единственным преимуществом этой команды, в которую попал служить Виктор Гриценко, было то, чтобы ядерные реакторы работали успешно. Знал ли Виктор, в какую команду он попал и что ему придётся делать? Знал. Знал ли он, что тем ребятам, которые служили до его прихода, пришлось пережить немало серьёзных аварий на реакторах, участвовать в их ликвидации как в море, так и на берегу? Наверно знал, ибо не знать аварийных ситуаций, которые происходили на реакторах, это значить допускать их повторения. А их было множество.
Сегодня читаешь в некоторых мемуарах адмиралов, что аварии на реакторе, это дело было допустимое, ведь моряки испытывали новые направления. Согласен. Вот только тогда, при испытании ядерных реакторов на АПЛ К-27, никто не считался с теми, кто эти реакторы обслуживал. Науку, военных, в первую очередь интересовало, как будут работать ядерные реакторы в море, на берегу. А люди –это так, дополнение...
У Виктора Гриценко были замечательные учителя с числа спецтрюмных моряков-подводников. Это офицеры Геннадий Агафонов, Влад Домбровский, командиры реакторного отсека, главстаршины Григорий Раин, Александр Осюков, Николай Логунов, Феликс Литвиненко, Валентин Ращупкин. У некоторых за плечами был испытательный поход в Атлантику, Средиземку, ликвидация серьёзных аварий в походе, на берегу. Поэтому моему товарищу и другу было кем гордиться. Думаю, что лучше о периоде службы и его последних днях расскажет его непосредственный командир.
Публикуя воспоминания Домбровского Владислава Владимировича, ныне капитана 3-го ранга в отставке, я решил всё оставить как есть. Пусть читатель проникнется тем временем и представит, что пришлось пережить спецтрюмным, принявших на себя первыми ядерный удар, и как уходили с жизни его подчинённые. В том числе и Виктор Гриценко.
«Четыре года я был командиром реакторного отсека. В подчинении у меня была команда спецтрюмных в составе 6-ти человек, задачей которой было обслуживание ядерного реактора. Реакторный отсек атомохода – это помещение, в проходе которого было очень трудно развернуться. Напичкан он был массой приборов и механизмов. Если эти механизмы выходили со строя, или появлялись поломки, именно команде спецтрюмных приходилось всё устранять. Я, как командир, и вся моя команда всегда помнили, что отсек являлся реакторным, что ремонт реактора и парогенераторов приводит к радиационному загрязнению отсека и даже всего корабля. Потом, после ремонта, весь экипаж занимался многодневной дезактивацией. Особенно сложно это было делать в самом реакторном отсеке. Ребята производили дезактивацию не только в радиоактивной грязи, не только в стеснённых условиях, но и при высокой температуре, местами она достигала 70 градусов! Температура в 40-50 градусов была постоянна в отсеке, где находилась вахта спецтрюмных. Работали в спецкостюмах, респираторах. Спецтрюмные отличались от основного экипажа тем, что после уборки на корабле, окончания вахты основная масса подводников шла в кубрик, а спецтрюмные оставались на лодке. Часть из них после уборки корабля, отсека заступала на вахту, часть – отдыхала, и так постоянно на протяжении всей службы. Не зря специфика службы у спецтрюмных заставила командование корабля выделить им комнату на четыре человека. Где они, а также команда турбогенераторщиков отдыхали отдельно от всего экипажа.
За четыре года через команду спецтрюмных прошло много моряков срочной службы. Как правило, в команду отбирались грамотные матросы, в большинстве имеющие среднее техническое образование. Конечно, это были парни разные по характеру, но сильные не только физически, но и по духу. Исполнительность, знание техники, самоотверженность, вот чем отличались эти парни от многих. Ибо они постоянно находились в экстремальных, тяжелейших условиях. Ядерный реактор – грозное соседство. И любая, малейшая ошибка в его обслуживании могла привести к непоправимым последствиям.
Я могу много рассказывать о замечательных парнях, настоящих подводниках, но особое место в моей памяти занимает Виктор Алексеевич Гриценко. Называю его по имени и отчеству, ибо сегодня ему было бы за шестьдесят! Когда его представили мне как нового члена команды спецтрюмных, моё первое впечатление, которое меня никогда не обманывало, было таким: скромный, спокойный и располагающий к общению паренёк. С этим парнем мне повезло. И я не ошибся. За всю совместную службу у меня к нему не было никаких претензий. Он был окружён какой-то аурой доброжелательности. Ему не нужно было приказывать. Достаточно простых слов. Виктор! Надо это сделать, и всё! Можно быть абсолютно уверенным, что это будет сделано. Особенно проявился характер Виктора в аварийных ситуациях, а их в реакторном отсеке было предостаточно.
Капитан 3-го ранга, командир реакторного отсека Домбровский Владислав Владимирович Домбровский проходил службу на АПЛ К-27 с 1964 по 1968 год. Спустя годы.
Вспоминаю, как трюм отсека залили радиоактивным сплавом. Он застыл в трюме. Очень фонило. Члены экипажа старались не заходить в реакторный отсек, а вот спецтрюмным надо в таких вот условиях нести вахту, и не только. Пришлось вручную убирать радиоактивный сплав, имея два инструмента – зубило и молоток. Спецтрюмным приказано было работать в таких условиях не более 5-ти минут. Но ребята этого не соблюдали. Опускаюсь в трюм – Виктор вырубает сплав во время несения своей вахты! Делаю ему замечание и объявляю выговор, при этом сказал, что это не его дело. Его дело нести вахту. Тем более работает без учёта времени пребывания в трюме, а он в ответ: «Товарищ капитан-лейтенант, просто надоели в отсеке посторонние, скорее бы закончились эти работы и чтобы они ушли».
24 мая 1968 года находились в море. Я знал, что это мой последний выход с ребятами-спецтрюмными, с которыми я прослужил несколько лет, которые были мне очень дороги. После прихода на базу мне надо было убыть на новое место службы. Не знал, не ведал, что всего через несколько часов случится страшная ядерная авария на реакторе левого борта. Что пройдёт всего пару недель, и я больше никогда не увижу Витю Гриценко и остальных своих парней, которые в страшных муках будут умирать в госпитале города Ленинграда. Когда многие подводники экипажа покидали по приказу свои отсеки и уходили в корму и нос, спецтрюмные в первые минуты аварии этого сделать не могли. Вышла из строя помпа, радиоактивная вода заливала трюм, необходимо выполнить команду и заглушить левый реактор, который страшно фонил, проверить все механизмы. От этого зависела жизнь как экипажа, так и корабля. И ребята-спецтрюмные с честью выполняли работу, при этом радиоактивность в отсеке достигала уже свыше 1500 Р в час! Все они, как потом было установлено, получили дозы облучения, превышающие смертельные в несколько раз. Виктор Гриценко не ушёл из отсека, пока не привёл в работу помпу, не убедился, что левый ядерный реактор заглушен, и все механизмы работали. Спецтрюмные уже не могли самостоятельно выйти с отсека. Им помогали моряки из других отсеков.
По прибытии на базу все спецтрюмные и несколько человек других специальностей убыли самолётом в госпиталь. Через пару дней туда же, где лежали и мои ребята, прибыл и я с несколькими моряками. Все подводники лежали отдельно в палатах, по одному человеку. С ними врачи категорически запретили общаться. За несколько дней всем лежащим сделали массу переливаний крови, вливали костный мозг, в общем, делали всё, чтобы спасти нас и поставить на ноги. Но то, что я как командир спецтрюмных, увидел через несколько дней, когда мне разрешили посетить моих ребят, меня потрясло. Не дай Бог это даже видеть! У ребят спецтрюмных разлагались веки, глаза, нос, губы, уши. Они видели, слышали, а губ нет, видны только зубы. Волос уже не было, а всё тело кровоточило. Такое впечатление, что с них просто сняли всю шкуру. Медсестра постоянно поливала их биораствором, не давая пересыхать. Дальше я смотреть не мог. Комок стоял в горле, слёзы сами текли из глаз.
Но на этом всё не закончилось. Мне предстояло как командиру, выдержать ещё одно нечеловеческое испытание. Встреча с родными Виктора Гриценко.
Продолжение следует
Немає коментарів:
Дописати коментар