вівторок, вересня 21, 2010

СЕВЕР ДЕЛАЕТ НАШУ СЛУЖБУ ЧИЩЕ, ЧЕМ ОНА МОГЛА БЫ БЫТЬ В ИНЫХ КЛИМАТИЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ
ОКОНЧАНИЕ.  
Николай ЧЕРКАШИН
Фото из личного архива адмирала В. ПОПОВА
- Вообще, всю мою морскую походную жизнь снаряды падали рядом со мною, осколки мимо виска проносились, но ни разу не задело. Это еще с курсантских времен началось. В 1970 году ходил на стажировку на плавбазе ПБ-82 в Атлантику. А там, почти точно так же, как К-219, затонула после пожара атомная подводная лодка К-8, и мы пошли в Бискайский залив оказывать ей помощь. Так что и там по касательной пронесло. Видно, кто-то молился за меня сильно. Везло...
- Суворов бы с вами не согласился. «Раз везенье, два везенье... Помилуй Бог, а где ж уменье?» Не могло одному человеку просто так повезти двадцать пять раз подряд...
- Опыт, безусловно, накапливался от автономки к автономке. Но все-таки море - это стихия, а у стихии свои законы - вероятностные. У меня ведь как было: десять боевых служб до командирства, десять боевых служб командиром подлодки и пять боевых служб замкомдивом отходил, старшим на борту.
- Первый командирский поход, наверное, тоже памятен?
- Конечно. Все та же Атлантика. Ракетный крейсер стратегического назначения К-245. К счастью, все обошлось без эксцессов. Зато каждый день гонял свой КБР - корабельный боевой расчет - до седьмого пота. Страсти кипели, как на футбольном поле. КБР - боевое ядро экипажа, с которым, собственно, и выходишь в ракетную атаку. Зато когда вернулись, я своих лейтенантов на другие лодки за «шило» - спирт - продавал. Придет иной командир, просит на выход в море штурмана моего или ракетчика. «Так, - говорю, - этот стоит два литра «шила», а вот за того придется и три отлить».
- Конечно, это шуточные расценки. Но если говорить о цене человеческой жизни на море...
- Это особая тема и, в общем, безбрежная... Много спекуляций и демагогии. Здесь не бывает аксиом, и порой все зависит от конкретной ситуации. Вот, к примеру, два случая в одном походе.
1985 год. Идем из родного Гаджиева в Западную Атлантику - устрашать Америку. Я - старший на борту подводного ракетного крейсера. Обходим Англию с севера, и тут командир сообщает мне, что у матроса Зайцева аппендицит, требуется операция. Доктор получает «добро» и развертывает операционную. И тут пренеприятный сюрприз: вместо заурядного воспаления слепого придатка обнаруживается прободная язва двенадцатиперстной кишки. :Операция длится пятый час. Но все безуспешно. Доктор докладывает, что требуется специализированная хирургическая помощь, которую можно оказать лишь в береговых условиях. Что делать? Даю радио в Москву. Разрешают вернуться, благо международная обстановка тому не препятствует.
Доктор обкладывает операционное поле стерильными салфетками, заливает разрез фурацелином, и мы ложимся на обратный курс. Приказываю ввести в действие второй реактор, и атомоход мчится полным ходом через два моря домой. Летим в базу, неся матроса с разрезанным животом. В Гаджиево нас встречает главный хирург флота чуть ли не в белом халате и стерильных перчатках. Извлекаем матроса через торпедо-погрузочный люк.
«Жить будет?» - спрашиваю хирурга. - «Будет».
Разворачиваемся и снова уходим на боевую службу. Уходим с легким сердцем - спасли матроса. Но не зря говорят: возвращаться - пути не будет. Не проходит и недели - мичман во втором отсеке лезет отверткой в необесточенный щит. Конечно же, короткое замыкание - мощная вспышка. Обгорел - страшно смотреть. Лицо черное, руки, грудь... Глаза белые, как яйца вкрутую, - без зрачков. Ясно, ослепнет парень. Жалко его. А что делать? Снова возвращаться? Ну не поймут нас. У вас что, спросят, ракетный крейсер или плавучий лазарет? Принимаю решение следовать на позицию. А на душе тошно, ослепнет мичман, инвалида привезем... И вроде как на моей совести все это... Как-то зашел в пятый отсек, где медицинский изолятор. Слышу странный постук - тук-тук, тук-тук-тук... Любой нештатный шум на лодке - это без пяти минут аварийная тревога. Стал вслушиваться... Ага, из-за переборки медблока доносится. Вхожу и столбенею: сидит наш мичман весь в бинтах, повязку на глазах приподнял, спички под распухшие веки вставил и бьет молоточком по чекану - рисунок по латуни выбивает. Ну, я, конечно, от радости на него заорал. И такое облегчение на душе испытал. Не ослеп, сукин сын! Будет видеть!
Так он через неделю уже на вахту заступал, как миленький.
Одно могу сказать: за все двадцать пять автономок ни разу с приспущенным флагом домой не возвращался...
Мы говорили о цене человеческой жизни... А какова цена человеческой судьбы? Ведь в наших походах решались порой и судьбы моряков.
1987 год. Боевая служба в Атлантике. Я как замкомдива подстраховываю молодого командира подводного крейсера капитана 2-го ранга Сергея Симоненко. А у него довольно жесткие отношения с замполитом, и тот приходит ко мне в каюту для разговора с глазу на глаз. Чего я только не услышал о командире: и такой-то он и растакой, и весь экипаж от него стонет, и в море его выпускать нельзя, и еще много всего. Выслушал я, надо как-то реагировать... «Хорошо, говорю, раз такое дело - проведем закрытый социологический опрос». Написал анкеты, анонимные, разумеется, раздал офицерам. Ну и чтобы командира не ставить в неловкое положение, включил в опросный лист и свою фамилию, и старпома, и механика, и замполита. Обрабатывал анкеты сам. Выяснилась поразительная вещь: командир набрал максимальное число положительных баллов. А самый низкий рейтинг оказался у политработника. О чем я ему конфиденциально и сообщил. И что же? После возвращения в базу этот «комиссар» настрочил на меня в политотдел форменный донос: я-де не понимаю кадровую политику партии, подрываю авторитет политработника, и все в таком духе. Дело приняло нешуточный оборот. Моей персоной занялся секретарь парткомиссии флотилии. Стал разъяснять мне, что анкетирование - это прерогатива политодела, что я превысил свои полномочия. В общем, все шло к тому, чтобы положить партбилет на стол. По счастью, у начальника политотдела хватило ума и совести прекратить «охоту на ведьм». Однажды он вручил мне папку, в которой хранилось досье на меня.
- Иди в гальюн, сожги это, и пепел в унитаз спусти.
Так я и сделал.
- А как сложилась судьба командира?
- Сергей Викторович Симоненко окончил академию, вырос в замечательного флотоначальника, ныне вице-адмирал, возглавляет флотилию атомных подводных лодок. А ведь могли по навету списать на берег.
Я теперь анкетирование систематически провожу. И на кораблях и в штабах. Служить без этого не могу. Ведь если нет поддержки снизу, нельзя руководить военным коллективом, а подводным в особенности.
- Вячеслав Алексеевич, случались ли на боевых службах подвиги в ординарном смысле этого слова?
- Все дело в том, что считать подвигом... Боевое патрулирование у берегов вероятного противника с термоядерным ракетодромом на горбу - само по себе подвиг, коллективный подвиг всего экипажа. Но подвиг, ставший нормой, перестает быть подвигом в глазах общества или большого начальства... Не так ли?
Вам нужны личности... В декабре 1984 года на боевую службу экстренно вышел подводный ракетоносец К-140. Командовать им был назначен капитан 1-го ранга Александр Николаевич Козлов, побывавший в тот год еще в двух автономках. И хотя уже был приказ о его переводе в Москву, он вынужден был без отпуска (!) снова идти к берегам Америки, поскольку у молодого командира К-140 не было допуска на управление кораблем такого проекта. Козлов ответил: «Есть!» и повел крейсер в океан. А через неделю его хватанул инфаркт миокарда. Дать радио и вернуться? Но тогда в стратегической обороне страны возникнет ничем не прикрытая брешь. Козлов принимает решение продолжать поход. На время его заменили капитан 2-го ранга А.Лашин, выходивший в море на командирскую стажировку, и старпом капитан 3-го ранга С. Егоров. Известно, как инфарктнику необходим свежий воздух, спокойная обстановка, зелень... Но где все это взять в стальном корпусе под водой? Корабельный врач давал дышать своему пациенту кислородом из баллончиков спасательного снаряжения, выхаживал, как мог и как учили. Через несколько недель Козлов, невзирая на боли в груди, заступил на командирскую вахту. Об инфаркте сообщил по радио только за двое суток до возвращения в базу.
На мой взгляд, Александр Козлов совершил подвиг, не оцененный в должной мере. Чтобы не подводить флотских медиков - куда, мол, смотрели?! - наградной лист на Героя Союза в Москву посылать не стали. А зря...
И вот я о чем еще думаю: Север делает нашу службу чище, чем она могла бы быть в иных климатических условиях...
Нам сегодня многого не хватает, того нет, другого... Но пуще всего не хватает нам гордости и достоинства. Да, мы бедны. Но только не надо винить в том наших стариков. Не надо их топтать. Мне не стыдно, когда мой батя, приняв 9 мая чарку за Победу, марширует на месте и поет: «Артиллеристы:!» Он всю войну жег из пушек немецкие танки - четыре ранения, шесть орденов... Нельзя терять морального права смотреть им в глаза - живым и мертвым. Да, я беден, но я горд. И мне не стыдно смотреть в глаза своему внуку Славке. Ему шесть лет. На парадах мы вместе обходим на катере корабли. Он стоит со мной рядом в форменке с гюйсом, в бескозырке и отдает честь нашему флоту. И как бы ни ругали нынешнюю молодежь, она идет нам на смену, и в ней есть свои Сергеи Преминины, свои неизвестные нам пока - до трудного часа - герои. Надо только смотреть, кому ты сдаешь свой пост.
Вся тяжесть ядерного противостояния сверхдержав легла на плечи, прежде всего, экипажей атомных ракетных подводных крейсеров стратегического назначения. Это явствует и из самого названия этих кораблей, и из сути их боевой службы - быть в постоянной готовности к ракетному залпу, где бы они ни находились.
Поэт из моряков-подводников Борис Орлов сказал об этом так:
За нашей подлодкой - невидимый след.
Не будет ни криков, ни шума.
Возможно, вернемся, а может быть,
нет...
Но лучше об этом не думать!

Двадцать пять раз именно так уходил в моря адмирал Вячеслав Попов.
25 «автономок».
25 разлук.
25 затаенных прощаний с миром живых навсегда.
25 неведомых миру побед...
И в общей сложности - восемь лет под водой.
Москва - Североморск

Немає коментарів: