Триумф и трагедия «Ленинского комсомола»

Первая отечественная атомная подводная лодка едва не предварила участь погибшего «Курска»

  

МОРЯКИ ОСТАЛИСЬ В СТОРОНЕ

Вообще-то раньше под арктические льды нырнули американцы. Они опередили нас и с созданием первой АПЛ, названной «Наутилус» (1954 год). Несмотря на вторичность достижения, мы, как всегда, пошли своим путем и добыли на нем немало приоритетов.

С «Наутилусом» у К-3 не было ничего общего, никаких копирований или заимствований. Больше того. Идея транспортного реактора возникла у академика Игоря Курчатова еще в 1950 году. И когда 12 сентября 1952 года Сталин подписал правительственное постановление с абсолютно не понятным для непосвященных названием «О проектировании и строительстве объекта 627», у советских ученых уже имелся определенный научный задел для создания будущей атомной подлодки с ядерной энергетической установкой.

Первенец отечественного атомного кораблестроения рождался под покровом строжайшей секретности. Координатором работ (уже во времена Никиты Хрущева) являлось Министерство среднего машиностроения, а от флота в тайну создания К-3 посвятили, и то лишь отчасти, военно-морского министра адмирала Николая Кузнецова. Позже к нему присоединился начальник управления кораблестроения ВМФ адмирал Павел Котов. Но они не имели возможности влиять на принятие решений. В результате К-3 предполагалось вооружить одной гигантской торпедой с ядерной боевой частью длиной 24 м и диаметром около 2 м. Предназначалась эта торпеда для нанесения ударов по военно-морским базам противника на расстоянии 50 км.

С военной точки зрения это была глупость, поскольку американцы и англичане к тому времени создали противолодочные рубежи на 100 км от берега. На макетной комиссии с участием предсовмина Николая Булганина адмирал Кузнецов сказал: «Эту подводную лодку я не понимаю. Нам нужна лодка, которая могла бы в морях и океанах, на коммуникациях уничтожать корабли. Но для этого нужна не одна торпеда, для этого должен быть большой запас, нужны торпеды и с обычным боезапасом, и также нужны торпеды атомные».

Вот таким образом, не сразу, со страшным скрипом корректировалось задание на строительство К-3, хотя корпус субмарины к тому времени был уже готов, и его пришлось переделывать. И все же примем во внимание: несмотря на все эти перипетии, от идеи создания до спуска на воду доселе невиданного корабля прошло всего 5 лет. Таким темпам сейчас можно только позавидовать (напомним: в наше время АПЛ класса «Борей» «Юрий Долгорукий» никак не могут построить с 1996 года). У американцев на постройку «Наутилуса» ушло 9 лет.

Впервые в облике субмарины появились китообразные формы, за что ПЛ проектов 627 и 627А получили свое родовое имя «кит». «Киты» благодаря рациональным обводам значительно превышали подводную скорость американского «Наутилуса». Отец советской ядерной энергетики академик Анатолий Александров писал главному конструктору первого советского атомохода Владимиру Перегудову: «Ваше имя войдет в историю техники нашей Родины как имя человека, совершившего крупнейший технический переворот в кораблестроении, по значению такой же, как переход от парусных кораблей к паровым».

Первый атомоход строила вся страна, хотя большинство участников этого небывалого дела и не подозревало о своей причастности к уникальному проекту. В Москве разработали новую сталь, позволявшую лодке погружаться на немыслимую для того времени глубину – 300 м; реакторы изготовили в Горьком, паротурбинные установки дал ленинградский Кировский завод; архитектуру К-3 отрабатывали в ЦАГИ. В Обнинске на специальном стенде стажировался экипаж. Всего 350 предприятий и организаций «по кирпичикам» соорудили чудо-корабль. Первым его командиром стал капитан 1 ранга Леонид Осипенко. Если бы не режим секретности, его имя прогремело бы на весь Советский Союз. Ведь Осипенко провел испытания по настоящему первого «гидрокосмического корабля», который мог уходить в океан на целых три месяца лишь с одним всплытием – в конце похода.

Создание атомного подводного флота шло параллельно с развитием космического комплекса, и потому все «космические» сравнения тут совершенно правомерны. «Попасть в число первых офицеров атомохода было почти также престижно, как несколько лет спустя быть зачисленным в отряд космонавтов», – утверждал второй командир К-3 Лев Жильцов. Именно он получил задачу доказать, что мы способны достичь подо льдами Северный полюс.

ДЕНЬ СЛАВЫ

К лету 1962 года, когда был совершен поход на «макушку» Земли, К-3 уже не являлась единственной атомной подводной лодкой в советском ВМФ. Под лед могли пойти и другие, более новые корабли, тогда как «тройка» оказалась уже порядком потрепанной – ведь на ней, как на головном образце, отрабатывались предельные режимы работы всех устройств и прежде всего – реактора, парогонераторов, турбин. На парогенераторной системе «буквально не было живого места, – удивлялся потом Жильцов, – сотни отрезанных, переваренных и заглушенных трубок... Удельная радиоактивность первого контура была в тысячи раз выше, чем на серийных лодках. Почему же, зная о почти аварийном состоянии нашей лодки, при решении вопроса государственной важности о походе на полюс, призванном заявить на весь мир о том, что наша страна осуществляет контроль над полярными владениями, остановились все же на К-3? Ответ, может быть, странный для иностранцев, совершенно очевиден для русских. Выбирая между техникой и людьми, у нас всего больше полагались на последних».

Жильцов не сомневался в своих людях, потому и дал согласие выйти на покорение полюса на «честном слове и на одном крыле». А мужества экипажу было не занимать. Когда стало ясно, что моряки энергетических отсеков облучаются в сто раз больше, чем концевых, команда отдаленного от реактора торпедного отсека предложила разделить радиационную опасность поровну – на весь экипаж, то есть перемешивать «фонящий» воздух между отсеками. Предложение приняли. Таким образом все члены экипажа – рулевые, торпедисты, командование и даже корабельный кок – получали равную дозу с управленцами и турбинистами. И только когда по сто доз получал каждый, лодка всплывала и вентилировала отсеки в атмосферу. Так в новых условиях соблюдался старый принцип: нигде нет такого равенства, как на подводной лодке, – либо все побеждают, либо все погибают. Либо все облучаются...

С таким экипажем Жильцов увел свою «тройку» под лед. Шли в прямом смысле слова к черту на рога. Вместо подробной карты с изобатами глубин и отметками подводных вершин на столе штурмана лежала чистая карта-сетка. Шли вслепую и вглухую. Акустики впервые работали в таких условиях, когда ледяной панцирь над головой отражал шумы собственных винтов, рождая слуховые иллюзии. Однажды глубины под килем стали резко уменьшаться.

Жильцов: «Получив тревожный доклад, приказываю немедленно подвсплыть и уменьшить ход до малого. Всеобщее внимание приковано к эхограмме: что будет дальше? Откуда взялась эта подводная гора и где ее вершина?» Так был открыт гигантский подводный хребет на дне Ледовитого океана. Его назвали именем известного гидрографа Якова Гаккеля. После Северной Земли, нанесенной на карту в 1913 году русскими моряками, то было крупнейшим географическим открытием ХХ века.

17 июля 1962 года в 6 часов 50 минут 10 секунд подводная лодка К-3 прошла точку Северного полюса Земли. Мичману-рулевому шутники посоветовали свернуть немного с курса, чтобы лодка с размаху «не погнула земную ось».

Потом было всплытие на полюсе. Вновь обратимся к воспоминаниям Льва Жильцова, с которым нам довелось общаться при его жизни: «Толщина льдов составляет 20–25 м. Чтобы не прозевать полынью, мы на всякий случай подвсплываем. Как только появляется чистая вода, даем короткий толчок одним мотором вперед, и, погасив инерцию, нос лодки замирает у самой кромки льда. Как говорится, попали в яблочко! Отдраиваю рубочный люк и высовываю голову на свет божий. К-3, как камень в кольце, со всех сторон обжата льдами. С любого борта можно прыгать на лед прямо с мостика – воды между бортом и льдиной нет нигде. Тишина вокруг такая, что звенит в ушах. Ни малейшего ветерка, и облака налегли совсем низко: не завидую гидрографам и штурманам, которым придется отлавливать солнышко».

Торжественно водрузили государственный флаг на самом высоком торосе. Жильцов объявил «увольнение на берег». Тут началось неподдельное веселье. Командир вынужден был отметить: «На полюсе подводники ведут себя, как малые дети: борются, толкаются, бегают взапуски, взбираются на высокие торосы, кидаются снежками... Бойкие фотографы запечатлели и лодку во льдах, и множество смешных ситуаций. А ведь перед выходом в море особисты прочистили весь корабль: ни одного фотоаппарата на борту быть не должно! Но кто лучше знает лодку и все потайные места – контрразведчики или подводники?»

Обратно возвращались полным ходом. Глава государства Никита Хрущев ждал подводников на берегу, чтобы лично вручить геройские звезды руководителю исторического похода контр-адмиралу Александру Петелину, командиру К-3 капитану 2 ранга Льву Жильцову и инженер-капитану 2 ранга Рюрику Тимофееву. Еще раньше Героем Советского Союза стал Леонид Осипенко – первым после войны удостоенный этого звания.

ДОМОЙ С ПРИСПУЩЕННЫМ ФЛАГОМ

Когда речь заходит о «Ленинском комсомоле», прежде всего вспоминают ее поход на Северный полюс. Но субмарина находилась в боевом составе ВМФ почти 30 лет. И за это время с ней многое что случалось... Были и черные дни, как, например, 8 сентября 1967 года, когда штаб дивизии атомных подводных лодок в Гремихе получил тревожный сигнал из Норвежского моря: на К-3 объемный пожар.

Крейсер «Железняков» экстренно снялся с бочек и полным ходом двинулся к пострадавшей лодке. Неизвестно было, как поведут себя торпеды с ядерным снаряжением при таком пожаре, не сработают ли их предохранители, если в аккумуляторных ямах рванет гремучая смесь – водород, смешанный с воздухом. Тем не менее К-3 вернулась в базу своим ходом в надводном положении. Но с приспущенным флагом. А это означало – на борту есть погибшие.

Рассказывает помощник командира К-3 – тогда еще капитан-лейтенант Александр Лесков:

– В результате бесконечных торжественных, никчемных мероприятий, сопровождавших подводную лодку несколько лет после похода на полюс, из нее сделали фетиш. Очень скоро экипажу стало не до боевой подготовки. Измученные отсутствием настоящего дела командиры тихо спивались, потом их так же тихо освобождали от занимаемых должностей.

Но «тройке» довелось в июне 1967 года, когда на Ближнем Востоке заполыхала война, отправиться в Средиземное море. В авральном порядке собрали экипаж, назначили нового командира и «выпихнули» на боевую службу. К-3 честно выполнила свою миссию. Все 80 суток боевого патрулирования прошли в экстремальном режиме: нет ничего изнурительней, чем провести в море жаркое средиземноморское лето. Температура в турбинном отсеке весь поход стояла под 60 градусов.

На обратном пути в Норвежском море, в этом море пожаров (почему-то чаще всего наши лодки горели именно здесь), на К-3 разыгралась чудовищная трагедия. Около двух часов ночи 8 сентября в носовом торпедном отсеке воспламенились пары огнеопасной гидравлики. По сути дела, это был взрыв. Гибельная ситуация в носовых отсеках развивалась столь скоротечно, что моряки полегли замертво едва ли не в первую минуту. В центральном успели услышать только короткий вызывной сигнал межотсечной трансляции.

Командирскую вахту на центральном посту нес Александр Лесков:

–Я включил тумблер и спросил: «Кто вызывает?» Потом отпустил тумблер и... Сколько лет потом просыпался среди ночи, заново, во сне, услышав те страшные крики заживо горящих людей!

ЗА МГНОВЕНИЯ ДО ЯДЕРНОГО ВЗРЫВА

За считанные минуты в первом и во втором отсеках погибли 39 моряков. Казалось, что и атомоход обречен: ведь в первом отсеке на стеллажах лежали с десяток торпед, а в аппаратах находились торпеды с ядерными боеголовками. Ситуация была, как позже, в 2000 году, на «Курске». Еще полторы минуты, и взрыв всего торпедного боезапаса.

Командир К-3 Юрий Степанов принял единственно верное решение, скомандовав: «Сравнять давление с аварийными отсеками!» Дело в том, что тротил взрывается при одновременном повышении температуры и давления. Давление в горящих отсеках резко подскочило. И когда капитан-лейтенант Лесков открыл клинкет вытяжной вентиляции, сжатый почти до рокового предела воздух с яростным ревом пошел в центральный пост. То был даже не воздух – черный дым с хлопьями гари, перенасыщенный ядовитыми газами. Центральный пост оказался сразу загазован, в трюме погиб матрос, неправильно надевший противогаз. Но другого выхода не было. Лодку удалось спасти от неминуемой гибели, ее провентилировали, и через какое-то время К-3 самостоятельно вернулась в базу.

Никто из начальства не захотел брать в расчет предельный технический износ «тройки» как головного корабля. На экипаж и командира навесили страшный ярлык «аварийщиков»: пожар-де произошел по вине личного состава, хотя это не так. И лучше всех об этом известно бывшему флагманскому механику Гремихинской дивизии атомных подводных лодок капитану 1 ранга Ивану Морозову. Ему предстояло первому определить причины пожара, а для этого провести разведку аварийных отсеков. Чтобы попасть в это царство мертвых, надо было открутить полусотню болтов и поднять съемный лист над люком для погрузки аккумуляторов во второй отсек.

– После длительного принудительного вентилирования съемный лист был снят, – рассказывает Морозов. – Двое добровольцев из трюмных машинистов вызвались обследовать носовые отсеки. И вот тут-то случилось непредвиденное: первый же спустившийся трюмный машинист пулей выскочил наверх. В глазах матроса стоял ужас: «Я не могу... Там такое...» Я отпустил обоих добровольцев в казарму и положил руку на плечо своему коллеге – помощнику начальника электромеханической службы по живучести капитану 3 ранга Павлу Дорожинскому:

– Паша, придется тебе... Найди там Серегу, посмотри, где он лежит.

Серега – Сергей Федорович Горшков, старпом К-3, был нашим общим другом. Мы должны были отдать ему свой последний долг. Дорожинский молча взял аварийный фонарик и полез во второй отсек. У него еще хватило душевных сил пройти в корму и после этого выбраться наверх. Лица на нем не было.

– Иван Федорович, – почти прошептал он, – я был в аду! Большая часть погибших лежит в кормовой части второго отсека. Они спеклись в одну массу, распознать их невозможно.

Далее началась жуткая работа по вытаскиванию обгорелых трупов. Потом выгрузили нетронутые огнем торпеды. Детально осмотрели место происшествия. Что же случилось?

В одном из узлов системы гидравлики произошел прорыв рабочего тела – масла. Сильная струя ударила в горевшую лампочку электросветильника. Защитного плафона на нем не было, разбился в шторм. Пары распыленного масла вспыхнули в мгновение ока. Работала система вентиляции торпед. Сила пламени была такой, это корпус вентиля кислородного баллона разрезало пополам, как газовым резаком. Произошло то, что называется роковым стечением обстоятельств. Цепная реакция беды, которая, как известно, одна не приходит. Первопричина – прорыв гидравлики. Но почему? Ведь для атомного флота все делалось архинадежно.

И снова свидетельствует капитан 1 ранга Морозов:

– Я присутствовал при демонтаже в первом отсеке. Снимали злополучную гидравлическую машинку (она открывала и закрывала клапан вентиляции балластной цистерны №2 правого борта). И тут обнаружилось, что в штуцере гидравлической машинки вместо штатной уплотнительной прокладки из красной меди стоит шайбочка, грубо вырезанная из паранита (прокладочный материал на основе асбеста, используемый в автомобильных двигателях). Со временем уплотняющее поле раскисло и прорвалось при очередном скачке давления. А давление в системе нешуточное, с перепадами от 5 до 100 кг/см. Чья-то рука поменяла прокладки во время докового ремонта корабля.

Доковый ремонт производят заводские рабочие. Один из ветеранов-судоремонтников Александр Исполатов, работавший в 1960-е годы на Севере, рассказывал, что красная медь хоть и не драгоценный металл, но весьма ценилась среди умельцев. Из нее вытачивали всевозможные поделки. Из той же прокладки, снятой из гидравлической машинки, возможно, кто-то сделал колечко для своей подружки. Быть может, оно и сейчас валяется в чьей-нибудь семейной шкатулке среди старых пуговиц, значков и прочей дребедени. Потускневшее медное колечко ценой в тридцать девять жизней...

Москва, как известно, сгорела от копеечной свечи. «Ленинский комсомол», как выяснилось, – от грошового пустяка, паранитовой прокладки.

СУДЬБА КОМАНДИРА

Через полгода Степанова списали на берег и перевели в Черноморское высшее военно-морское училище имени П.С.Нахимова. Там ему вручили орден Красной Звезды за спасение первенца советского атомного флота. Как потом сложилась судьба этого офицера, спасшего не только свой корабль, но и все Норвежское море от радиоактивного заражения? Прошлым летом один из нас попытался найти его следы в Севастополе.

Училища, в котором преподавал Степанов, уже нет. Где его архивы – никому неизвестно. Последняя надежда – районный военкомат, в котором он состоял на учете. Но тогда была другая страна, а сейчас военкомат служит новому государству. Девушка в украинской форме любезно объясняет, что все личные дела советских офицеров давно уже уничтожены. В лучшем случае дубликат сохранился где-нибудь в Киеве. Но шансов мало.

Для очистки совести девушка-прапорщик лезет на архивные полки, и вдруг сверху падает личное дело капитана 1 ранга Степанова! Такое впечатление, что он сам, с того света, подтолкнул эту тощую папочку.

– Надо же, – изумляется девушка, – не сожгли.

Что может рассказать «Личное дело офицера запаса»? Очень многое из того, что составляет внешнюю канву службы, и почти ничего из его личной жизни. Тем не менее пытаемся понять этого человека по его последнему бумажному следу на земле.

Итак, Юрий Федорович Степанов родился 15 мая 1932 года в Калинине. Окончил Рижское нахимовское училище, в 1952 году – Высшее военно-морское училище подводного плавания, в 1966-м – Высшие специальные офицерские классы. По специальности штурман. Командиром крейсерской подводной лодки К-3 назначен 5 июля 1967 года.

Из курсантских и офицерских аттестаций: «…был старшиной роты. Чемпион училища и ВМУЗов по классической борьбе. В обстановке на море ориентируется хорошо и быстро принимает обоснованные решения. Офицер с высокими волевыми качествами». Еще одна запись: «В сентябре 1967 года в сложной служебной ситуации получил отравление угарным газом с кратковременной потерей сознания и последующим психическим травматизмом. На протяжении 3–4 месяцев пять раз находился в обморочном состоянии».

Так прервалась его командирская карьера. Вместо мостика – кабинет начальника заочного отделения Черноморского ВВМУ. Он не сдавался и все еще надеялся вернуться на действующий флот. В 1976 году прошел стажировку в должности командира атомной подводной лодки на Северном флоте. Но врачи были неумолимы: к службе в подплаве негоден. Другой бы сломался. Но Юрий Степанов не отступал: командир учебного батальона, преподаватель, а затем заместитель начальника кафедры тактики ВМФ. За успехи в обучении курсантов награжден орденом Трудового Красного Знамени. Ушел в запас в 1989 году. Работал библиотекарем. Сын Вячеслав, дочь Татьяна. Дата смерти в личном деле не отмечена. Где-то в 1990-е годы. Похоронен под Севастополем.

КУРСОМ НА ВЕЧНУЮ СТОЯНКУ

Та трагедия «Ленинского комсомола» не стала достоянием нашей общей памяти ни в 1967 году, ни в «эпоху гласности», не знают о ней толком и сегодня. Морякам, сгоревшим на К-3, поставили скромный безымянный памятник вдали от людных мест: «Подводникам, погибшим в океане 08.09.67 г.» И маленький якорь у подножия плиты. Сама же лодка доживает свой век у причала судоремонтного завода в Полярном.

Исполнение приказа главнокомандующего Военно-морским флотом о превращении К-3 в музей, подписанного в начале 1990-х годов, затянулось на неопределенно долгий срок. Недавно в очередной раз устами нынешнего главкома ВМФ адмирала флота Владимира Масорина было подтверждено, что в ближайшее время в Санкт-Петербурге будет создан музей на базе первой атомной подводной лодки К-3, «потому что утилизировать эту историю нельзя». Насколько известно, на Неве уже подыскивают место для вечной стоянки. Возможно, оно будет рядом с «Авророй».
http://nvo.ng.ru/printed/88868