ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ВЕТЕРАНА-ПОДВОДНИКА ,КОМАНДИРА ДПЛ,КАПИТАНА 1-ГО РАНГА БРЫСКИНА В.В.

Командир подводной лодки «М-282»

В начале описания своей карьеры старпома я приводил какие-то слова для характеристики этой важной корабельной должности. Продолжая дан­ную тему, следует сказать, что старпом - старпо­мом, но центральной фигурой на Флоте, конечно, является командир корабля, что бы там не гово­рили сторонники иных точек зрения. После моего первого появления на тихоокеанских берегах прошло всего пять лет, и желанное каждому мо­ряку назначение командиром, конечно, воспри­нималось как большая удача (не мне судить, на­сколько заслуженная).

Как водится в бюрократических империях, не­сколько недель мы потолкались во Владивостоке, ожидая оформления нужных бумаг. Стояла «зо­лотая» приморская осень, было солнечно и тепло, я только что не рыл копытом землю в предвку­шении желанной службы. Но, после приезда в Находку пошли разные осложнения. Нет, дело вовсе не в приёме, который устроила нам бригада «малышей» (я говорю «нам», потому что с Клас­сов прибыло сразу девять новых командиров). Как никак, а всех коренных тихоокеанцев (я по­зволю себе причислить к ним и себя) хорошо знало и командование бригады, и много других офицеров. Среди вновь прибывших было только два бывших помощника «малышей», которые имели допуск к управлению этими кораблями: Селим Забиров и я. Чтобы обеспечить должное число лодок в «первой линии», то есть имеющих полную боевую готовность, решено было устро­ить нам двоим несколько контрольных выходов, после чего необходимо было выполнить только задачи, связанные с торпедными стрельбами. Од­нако начать эту работу мне помешали семейные дела.

Лёля была на шестом месяце беременности и в Находке почувствовала себя худо. Врачи в мест­ной больнице немедленно поместили её в ста­ционар, примерно в четырёх-пяти километрах от бригады, а я остался вдвоем с годовалым Юрием Владимировичем. Вдобавок, положенная мне квартира в «домах офицерского состава» (эти строения, как и дисковые операционные системы, обозначаются аббревиатурой ДОС, я подробнее расскажу о них позже) ещё не освободилась, и мы разместились в чьём-то пустующем жилище. Сейчас мне трудно припомнить, как удалось без женских рук управляться с требовательным потомком: ведь в магазинах почти ничего не бы­ло. Наверное, я опять закармливал его китайски­ми куриными яйцами. Вдобавок у сына ярко про­явилось гипертрофированное чувство привязан­ности к родителям - в отсутствие мамы он бук­вально не отпускал меня ни на шаг. Уезжая из Москвы, мы договорились с моей маманей, что она кончит свою учительскую работу и приедет к нам. По своему эгоизму, я тогда не задумывался, что матери всего 48 лет, и у неё могут быть свои профессиональные устремления, она была хоро­шей учительницей. Но, сколько я себя помню с детства, в нашей маленькой фоминской семье ни­каких «подпольных» мыслей и намерений нико­гда не существовало, и фактическая жертва рабо­той на благо Лёли, внуков и меня воспринима­лась как естественное дело. А после помещения жены в больницу, вся процедура завершения школьной карьеры у матери пошла в телеграф­ном режиме. Школа, которой было отдано без малого тридцать лет, была сдана преемнице за один день, и маманя впервые в жизни отправи­лась в аэропорт.

На беду, как раз в это время на трассе Москва-Владивосток разбился очередной «Ту-104», и движение реактивных самолётов было приоста­новлено. Однако напористости в достижении це­ли нашей нестарой бабушке было не занимать. С помощью «аварийной» телеграммы, где я сооб­щил ей о ситуации и просил прилететь немедлен­но, она проникла на винтовой «Ил-14», который, к слову, доставлял на восток комиссию по разбо­ру катастрофы, и начала первое в своей жизни двух- или трёхсуточное авиационное путешест­вие.

Тем временем у нас в Находке события разви­вались так. Ребёнок - ребёнком, но я должен был явиться на лодку для подписания акта приёмки корабля от предшественника. Чтобы не сорвать это важное протокольное мероприятие, мне при­шлось прибегнуть к обману. Мы с сыном зашли к моим приятелям по Классам Банокиным, в семье которых росли две девицы примерно одинаково­го с Юрой возраста. Когда ребятишки заиграли вместе, я подло улизнул из дома и отправился в бригаду.

Принимать корабль, даже от приятеля и при заранее согласованных текстах бумаг, - это не простое дело, оно заняло несколько часов.

По возвращении в ДОСы сначала я услышал рёв сына, потом он вцепился в меня и замолк, а от Али Банокиной я узнал, что Юра вопил всё время моего отсутствия без перерыва. В таких обстоятельствах сам я встретить маму не мог. Хотя мне ещё не удалось как следует познако­миться с офицерами лодки, штурман - Вадик Чернявский - взялся поехать во Владивосток для встречи моей матери. В Находке (как и в осталь­ных частях страны) об авиационных катастрофах ничего не объявлялось, поэтому приходилось просто ждать. Как заметил библейский царь Со­ломон, «всё проходит». Наконец появилась моя энергичная маманя в сопровождении Вадика. Имущество новой жительницы Дальнего Востока уместилось в одном чемодане. Как раз в это вре­мя мы переселились в «свою» двухкомнатную квартиру с казённой фанерной мебелью и печным отоплением. Втроём мы сходили в больницу, родные мне женщины обнялись, всплакнули, и заботы о потомстве были полностью переложены на их плечи. Сын прохныкал несколько дней («Вову хочу»), но потом так же «намертво» при­вязался к бабушке. А я начал свою новую служ­бу.

Надеюсь, читатель уже привык к тому, что все воспоминания об очередном месте службы я на­чинаю с окружающих меня людей. Что ни гово­ри, а они - главное в нашем мире. Тем более, что саму базу подводных лодок в Находке я помнил по 1954 году до мельчайших подробностей. Ко­нечно, что-то изменилось и здесь. Например, к нам поставили на мертвые якоря списанный па­роход, который служил клубом (кинозалом) и ка­зармой. А для командиров даже выделили от­дельные каюты, раньше, в береговой казарме офицеры каждых двух экипажей со своими ко­мандирами ютились в одной комнатёнке. Я уже вспоминал, что с Классов получили назначение в Находку сразу девять новых командиров. Все они были моими добрыми товарищами, но, пожалуй, я выделю из них Сашу Винокурова - сталинского стипендиата из первого выпуска нашего училища - и Селима Забирова, который хоть и сильно разнился со мной интересами и поведением, но испытывал ко мне взаимную симпатию (надеюсь, читатель не забыл, что, в своё время, я даже катался на его бывшем мотоцикле, а ведь извест­но как такая преемственность объединяет всяких джигитов).

А среди оставшихся в бригаде «старых» ко­мандиров был Володя Кобзарь - мой коллега по штурманской службе четырёхлетней давности.

Так что все перипетии командирского станов­ления наша группа переживала вместе, и каждо­му можно было посмотреть на опыт товарищей.

За прошедшее время уже не раз сменилось ко­мандование бригады. Комбригом в 1958 году был Иван Михайлович Колчин, я его знал как коман­дира «Сталинца», а его начальником штаба - ра­нее не знакомый мне Пётр Иванович Шишулин. Меньше всего мне хотелось бы задним числом давать какие-то интегральные оценки старшим меня по возрасту офицерам. Тем более что ничего плохого с их стороны мне не пришлось испытать. Но было заметно некоторое «смещение ориенти­ров» в жизни бригады, и при том - не в лучшую сторону, по сравнению с периодом 1954 года. Колчин был энергичным командиром и имел все повадки «крепкого хозяина». Но показательно, что главному нашему делу - боевой подготовке -уделялось всё меньшее внимание. Кабинет тор­педной стрельбы чаще всего бездействовал, да и после Классов очень скоро выяснилось, что ком­бриг и показать нам особенно нечего не может: Иван Михайлович училище кончал «комом» в связи с событиями Войны. А Пётр Иванович во­обще был слабохарактерным человеком и не осо­бенно вмешивался в дела при своём энергичном начальнике. Повторяюсь, не мне судить о причи­нах всех произошедших в нашей бригаде пере­мен, но и не заметить их, даже по прошествии чуть ли не сорока лет, нельзя.

Правда, поначалу мне было совсем не до обоб­щённого анализа дел в бригаде: порученная мне лодка, естественно, занимала всё мое внимание. Дела я принимал у Жана Михайловича Сверби-лова, которого хорошо знал по прошлой службе. Сухонький, небольшого роста Жан был своеоб­разным любимцем нашей дивизии, а, может быть, - и более широких кругов подводного флота. Сын старого революционера, почему-то выжив­шего к нашему времени,

Свербилов окончил училище имени Фрунзе в 1951 году и к описываемому времени уже год командовал «малышом». Поскольку до этого он не учился на Классах, его в 1958 году отправляли на учёбу.

Моего предшественника отличала молниенос­ная реакция в беседах и чрезвычайно острый язык, что, вместе со знанием бесчисленного мно­жества флотских историй и анекдотов, и было основой его легендарной славы непревзойденно­го «травилы». Вот пример его находчивости. Большой начальник проводит смотр береговой казармы (Жан - старпом лодки). Вдруг обнару­живается, что одеяло на одной из коек заправлено в точности наоборот по отношению к установ­ленному порядку: нашитая красной материей бу­ква «Н», которой помечена нижняя часть одеяла («ноги»), находится возле подушки.

На вопрос грозного начальника: «Свербилов! Что это такое?», следует мгновенный ответ: «Это нос, товарищ адмирал». Сами понимаете, что по­сле такого ответа разносить острослова с пост­ным выражением физиономии не всякий решит­ся.

Во время передачи корабля мне с Жаном Ми­хайловичем впервые пришлось побыть вместе достаточно длительное время. Каюсь, я начал ус­тавать от бесчисленных рассказов и розыгрышей и, наверное, так и сохранил бы в памяти образ моего предшественника только в одном, описан­ном выше измерении. А несколько лет спустя вы­яснилось, что и я, и многие другие несколько не­дооценивали способности нашего товарища. По­сле Классов Свербилов служил командиром лод­ки 633-го проекта на Северном флоте. В один из летних дней возле Гренландии на нашем атомо­ходе «К-19» случилась серьёзная авария: разгер­метизировался первый контур энергетической ус­тановки. Вода, циркулирующая в этом контуре под огромным давлением в сотни атмосфер, не­посредственно отводит тепло от урановых стерж­ней и, как следствие, - обладает очень большой радиоактивностью. Вспомогательная неядерная силовая установка корабля тоже не действовала. Было принято решение всплыть и любой ценой устранить повреждение в море. Надеюсь, чита­тель обратил внимание на знакомые термины в обозначении метода принятия решений. Моряки бесстрашно полезли буквально в радиоактивное пекло. Среди них был и наш однокашник - Воло­дя Енин. Но ремонт такой технической сложно­сти и в базе является непростой задачей, а в море и подавно ничего не получилось.

Многие люди получили смертельные дозы ра­диоактивного заражения, а кто выжил, - остались с непоправимыми увечьями на всю оставшуюся жизнь.

Командир был вынужден срочно запрашивать помощь, в том числе и в радиосети общего опо­вещения флота. Но на океанских просторах полу­чение помощи может затянуться на длительное время: к сожалению, скорости у кораблей не кос­мические, а расстояния на воде есть расстояния. В это время шло большое учение, и лодка Свер-билова находилась в море. Получив аварийную радиограмму, Жан Михайлович не мешкая всплыл, бросил всякие военные «игры», полным надводным ходом направился к аварийному ато­моходу и первым подошёл к нему. Стояла не­свойственная Северу штилевая погода. Многие моряки атомохода, харкающие кровью (при больших дозах облучения признаки поражения не нуждаются ни в каком медицинском анализе), находились на верхней палубе. Из-за отказа вспомогательных механизмов их даже нечем бы­ло элементарно обмыть и как-то дезактивировать подручными средствами.

Жан не был бы Жаном, если при швартовке к атомоходу не спросил в мегафон у его команди­ра: «Коля! А у меня ведь нет допуска?» Но, разу­меется, всё это между делом. Подводники с ди­зель-электрической лодки, как смогли, провели необходимую дезактивацию поражённых, забра­ли часть людей к себе, а уже потом в район ава­рии подошли наши надводные корабли и, под улюлюкание также подошедших натовцев, бук­сировали повреждённую лодку в базу. Снимки этой буксировки и сообщения об аварии обошли всю мировую прессу, но советские люди, чьи мо­ряки погибали при выполнении своего долга и на чьи неизбыточные средства был построен ко­рабль, не узнали ровно ничего, пока после пере­ворота 1991 года прессе не развязали язык. Ко­нечно, сейчас об этом даже упоминать не модно: времена кипучих обличений миновали. Но я всё равно хочу напомнить, что из двух громадных атомных подводных флотов наш является позор­ным «рекордсменом» по числу катастроф и ава­рий. Впрочем, это уже не моя тема, мне пришлось выйти в море на атомоходе всего один раз, да и то в роли экскурсанта...

По возвращении в базу, Свербилова «взяло в оборот» начальство за своевольные действия без приказа вышестоящего командования, и его в ос­корбительной форме поспешно сняли с должно­сти.

Но через несколько дней из Москвы прибыло другое начальство, которое по-другому оценило прошедшие события.

Жану предложили «забыть недоразумение». Но здесь наш герой «показал характер», который маскировался для окружающих его «травлей», и на сделки не пошёл. Впрочем, заново назначать его на должность командира оказалось невоз­можным: мало того, что погибли моряки атомо­хода, но и «дизелисты» во главе со своим коман­диром получили изрядные дозы радиоактивного облучения. Всех их долго лечили.

Последний раз я встретил Жана Михайловича в командировке на Классах, куда его назначили преподавателем после госпиталя, наградив всё-таки боевым орденом. Чтобы не домысливать лишнего, я не стану вспоминать детали этой встречи, но новых анекдотов я от приятеля не ус­лышал. Ведь было бы богохульством считать всё, что я выше написал, анекдотом...

Итак, вернёмся в 1958 год на наши совсем не­атомные маленькие лодки. С офицерами «М-282», как и в других местах службы, особых про­блем у нас не возникало. Хотя любая смена ко­мандиров, будь они хоть и близнецами, незамет­но не проходит. У Свербилова были свои приёмы работы с командой, у меня - свои, не берусь ут­верждать, что лучшие, тем более, что я был по­моложе и командовал кораблём впервые. Но, как всегда, никаких планов в этом деле у меня не бы­ло, я просто полагался на свои представления о службе и привычки к ней. В целом, этот метод оправдывал себя.

Главной моей опорой, естественно, стал по­мощник Василий Васильевич Кравцов - уравно­вешенный деловой парень, обладающий многими качествами, которых у меня не в избытке. Ос­тальные офицеры также достаточно лояльно от­неслись к новому командиру, тем более, что на взаимную «притирку», как я упоминал, нам не было отпущено лишнего времени: выходы в море следовали один за другим. Так что первые про­блемы в службе стали возникать в ходе этой ра­боты.

Поздняя осень - не самое лучшее время для интенсивной боевой подготовки. Мне-то все эти выходы были впервой, а экипаж уже подустал к концу года. Кроме того, среди подводников срочной служ­бы, как водится в это время года, было пять или шесть человек, которые отсчитывали последние недели службы, и им выходы в море были осо­бенно не по душе. Следует учесть и то обстоя­тельство, что ожидающие демобилизации моряки занимали наиболее ответственные должности старшин команд.

Вообще, отправка отслуживших свои сроки моряков с Востока, сколько мне помнится, всегда была плохо организованным делом. Сроки её по­стоянно переносились, что, естественно, раздра­жало моряков. В полукрепостные времена, когда сельские жители не имели паспортов, мы посто­янно «стряпали» какие-то бумаги и характери­стики, помогая парням завербоваться на работу, где им могли выдать документ относительно сво­бодного гражданина. Понятно, что уходящим в запас морякам в таких обстоятельствах, мягко го­воря, не до боевой подготовки. Поэтому начало службы командиром запомнилось мне не трудно­стями в управлении кораблём или выполнении торпедных стрельб (их содержание было прими­тивным), а именно суетой с не особенно хорошо знакомыми моряками при увольнении их в запас.

Хотя и стрельбы не обошлись без казуса. Во время выполнения второй или третьей зачётной атаки мы достаточно точно определили элементы движения цели и выпустили единственную прак­тическую торпеду для обозначения залпа. Шум её винтов хорошо прослушивался акустиком, но по­том подозрительно быстро пропал. Выдержав по­ложенное время после залпа, мы всплыли и по­шли в предполагаемое место всплытия торпеды. Однако её ярко окрашенной головной части на поверхности моря не было видно (в конце хода практическое зарядное отделение продувается, что даёт возможность подобрать дорогостоящее изделие для повторного использования). Надо заметить, что подобные ситуации являются са­мыми противными в подводной службе. В таком случае положено несколько суток ходить в рай­оне предполагаемого всплытия торпеды частыми галсами, чтобы убедиться в полной невозможно­сти найти потерянное оружие. Мы проделали все положенные манёвры, но торпеду не нашли и с позором вернулись в базу. Специальная комиссия осмотрела и проверила торпедные аппараты, всё оказалось в исправности.

Досадный инцидент был «закрыт», а разгадку его я узнал ровно через год.

К этому времени я уже поплотнее сработался с экипажем, и увольняющийся в запас торпедист решил сознаться в грехе годичной давности.

Оказывается, моряки, не поставив в извест­ность командира боевой части, самовольно «рас­крутили» клапана системы беспузырной стрель­бы, что они при этом думали, можно только до­гадываться. По установленному порядку эти кла­пана ежегодно регулируются в начале кампании, что заканчивается пробным выпуском торпеды-болванки и опломбированием соответствующих механизмов. При нарушении регулировок сжатый воздух при выстреле не только выталкивает тор­педу, но и разрушает её кормовую часть, что, скорее всего, и произошло в нашем случае. Почу­яв неладное, после злополучного выстрела «ге­рои» всё вернули в исходное положение, и про­веряющие ничего подозрительного не заметили. А торпеда была утеряна. Думается, что своя доля вины в этом и на офицерах лодки, допустивших «самодеятельность».

А, в остальном, все задачи ускоренного курса боевой подготовки были сданы, лодка вступила в «первую линию», то есть была признана готовой к несению боевого дежурства, после чего я при­вернул к кителю заветный знак командира

Сейчас этот знак носит множество офицеров: старпомы, сдавшие зачёты на самостоятельное управление лодкой, инженеры-механики (?) и люди, вообще имеющие косвенное отношение к подводному флоту. Я это воспринимаю как часть недостойного вранья, захлестнувшего всех нас.

А мельхиоровую «лодочку» считаю самой высшей своей наградой, возможно, - за неимени­ем других.

Когда это удавалось, после выходов мы с сы­ном отправлялись навещать нашу маму Лёлю. Дело это происходило в потёмках. Юрий Влади­мирович сидел закутанный в зимние одёжки у меня на плечах, «вожжи» вытирать было некому, и в таком виде мы прибывали в предбанник боль­ницы. К нашим свиданиям в больнице скоро при­выкли. Проходящие мимо редкие посетители ба­рачного здания тоже не обращали особого вни­мания на привычных в морском городе людей. А в середине декабря нормально родилась наша дочка Таня. В момент получения известия об этом я спал мертвым сном. Маманя с трудом раз­будила меня и сказала, что теперь у нас «золотые дети». По прошествии почти сорока лет я не имею причин оспаривать это утверждение.

К Новому году вся семья собралась вместе в отдраенной добела маленькой квартире в наших ДОСах. А 31 декабря, уже заполночь, когда мо­ряки малость угомонились, мы с Лёшей Тепляко-вым - моим приятелем и однокашником по Клас­сам - взгромоздились на уже знакомый читате­лям мотоцикл «К-55» и даже успели к празднич­ному домашнему столу (я - впервые в жизни).

Надеюсь, ни у кого не возникает никаких со­мнений, что и 1958 год был для меня счастливым годом.