Запрещенные воспоминания
("Der Spiegel", Германия)
Приподнят занавес необъяснимого в загадке сталинских времен
N 32, 4 августа 2008 г.
Британский историк Орландо Файгс об уничтожении личного во времена Сталина, о двойной жизни миллионов советских граждан и их неспособности противостоять своему прошлому.'Шпигель': Мистер Файгс, ваша книга 'Шепчущие: частная жизнь в сталинской России' предоставляет уникальную возможность взгляда на внутреннюю жизнь народа мученика. Вы 'приподняли занавес необъяснимого в загадке сталинских времен', писала газета 'Washington Post'. Где вы проводили ваши расследования?
Файгс: Первый раз я был в Советском Союзе в 1984 году, еще во время своего студенчества, во время моей дипломной работы. Вскоре началась горбачевская перестройка. Это было фантастическое время для молодых историков - мы имели возможность открывать любые двери, вплоть до частных. Даже в книгах западных исследователей, которые повествовали о советской жизни, речь всегда шла только о партиях, классах, коллективах; я же пошел в семьи - и услышал нечто совершенно другое. В те времена у меня и возникла идея написания этой книги, книги, которая описывает советскую историю на примере судеб людей.
'Шпигель': Как вам удалось получить доступ к личному, в обществе, в котором обычно принято молчать о прошлом?
Файгс: Я исследовал сначала архивы на предмет личных документов и семейных историй. Потом я навещал пожилых людей, чтобы услышать их истории сталинских времен. Позже у меня появилась возможность брать интервью через активистов 'Мемориала' из таких городов, как Москва, Санкт Петербург и Пермь. Они переписывали для меня истории судеб из архивов и посещали российские семьи. Иногда им приходилось пять-шесть раз навещать людей, прежде чем те начинали рассказывать о своих судьбах. Однако были и такие случаи: вдруг приходят люди с картонной коробкой и передают нам 500 писем из своего личного архива, писем абсолютно редкостного значения.
'Шпигель': Это был бег против времени?
Файгс: Я появился там в последнюю минуту - я хотел застать последнее поколение людей, живших во взрослом возрасте в сталинские времена. Они приближались к концу своей жизни, и были, наконец, готовы без большого страха рассказывать о своих настоящих чувствах и мыслях того времени. Примерно одна треть наших 'героев' на сегодняшний день уже умерли; нам удалось спасти примерно 500 семейных архивов, которые с их смертью исчезли бы навсегда.
'Шпигель': У этих людей не было боязни открыть свою душу именно западному человеку?
Файгс: Конечно, была. Был большой страх и депрессивность, люди вначале не хотели передавать нам документы, ничего из того, что хранили под матрасами или в тайных загашниках. С другой стороны, зачастую, у них не было никаких письменных свидетельств на руках. Если один член семьи исчезал в ГУЛаге, то его родные, обычно, тут же уничтожали все его дневники, записи и письма - все это могло бы стать обвинительными доказательствами для них самих. В Перми, вокруг которой были сотни лагерей, в городе, население которого, большей частью состоит из потомков их бывших заключенных, люди мало что сохранили. У многих нет даже фотографий собственных родителей.
'Шпигель': Ваша книга - портрет общества, которое говорит только шепотом - или из-за того, что хочет защитить себя и других, или для того, чтобы предать; повествование о том, как в 30-е и 40-е годы террор разрушал личности и семьи. Почему семья была для Советов чем-то враждебным?
Файгс: Для марксистов, и особенно для большевиков, само представление, что можно жить вне коллектива, было уже порочным и контрреволюционным.
'Шпигель': У Маркса, однако, у самого была большая семья...
Файгс: Да, но тогдашнее представление было таким, что в коммунистическом обществе все будут жить, как на ладони, на открытом общественном пространстве. И после революции, те, кто ее совершил, везде и во всем видели опасности. У них был страх перед местами, которые невозможно круглосуточно охранять и контролировать: перед личной сферой, перед квартирой, перед мыслями людей - везде там могли возникнуть контрреволюционные идеи. Смысл всех советских чисток состоял в том, чтобы открыть все эти недоступные места. При особой необходимости и при помощи пыток, чтобы узнать истинную идентичность советского гражданина. Именно в этом желании я вижу причину террора. Поэтому личная жизнь гражданина представляет собой интересный способ рассмотрения советской системы, так как в семьях существовала постоянная напряженность.
'Шпигель': Ни одна другая тоталитарная система не имела такого глубокого влияния на личную жизнь своих граждан, нежели советская система, пишите вы в своей книге. Даже китайская система Мао Цзэдуна?
Файгс: Вы должны учитывать продолжительность существования этой системы. Если дети рождались в этой систему, в ней вырастали, строили в ней свою карьеру и выращивали опять-таки в ней своих детей - то это приводило в течение десятилетий, иначе, нежели в Китае, к изменению семейной культуры и коренному изменению ее структуры. Это в свою очередь, создавало проблемы передачи детям христианских традиций, даже в строго православных семьях.
'Шпигель': Государство очень рано прививало людям способность вести двойную жизнь, миллионы людей начали скрывать от своих детей свои истинные убеждения. Именно это, наверное, и есть главное последствие сталинского режима: Люди разучились рассказывать о своем прошлом. Неисправимая ошибка?
Файгс: Мы действительно вторглись в запретную зону воспоминаний советских граждан. Дети тех людей, которые стали жертвами террора тридцатых годов, зачастую вообще не знают истории своих собственных родителей. Это очень хорошо видно на примере судьбы Тамары Трубиной...
'Шпигель': ...50 лет верившей, что ее отец пропал на Дальнем Востоке, где он в 1935 году, якобы работал на различных стройках...
Файгс: ...ее мать была врачом в системе НКВД, она познакомилась с отцом Тамары, заключенным, в одном из многих лагерей Дальнего Востока, но потом она была переведена в другое место. До 1956 года, будучи уже майором НКВД, она искала в лагерях отца своей дочери. Только намного позже она узнала о том, что отец Тамары был расстрелян еще в 1938 году. Она никогда не рассказывала своей дочери, что ее отец был 'врагом народа', она защищала свою дочь от этого знания и забрала его с собой в могилу. Тамара Трубина была шокирована, когда мы показали ей эти документы, она отрицает даже сам факт, что такое могло быть.
'Шпигель': Не все же знали, что происходило в сталинские времена. Но если кто-то вдруг сам был этим задет, то намного сложнее становится воспринять эту правду?
Файгс: Это демонстрирует форму вытеснения из своего сознания неприятных вещей: всю жизнь человек строил для себя миф, и если этот миф внезапно разрушается... Поверить в то, что твой отец 'враг народа'... Это и сегодня еще звучит не особенно лестно.
'Шпигель': Раскол общества на жертв и их преследователей шел зачастую через семьи. Но ответственные за этот террор прокуроры, судьи, и начальники лагерей никогда не были привлечены к ответственности. Вы встречались со многими из них - как эти люди видят сегодня свою роль в этом?
Файгс: Очень немногие готовы вести беседу об этом. Очень необычно было, когда, например, Валентина Кропотина призналась в том, что была доносчицей. Эта женщина родилась в 1930 году в семье бедного белорусского крестьянина. В 1932 году ее семья была вынуждена ночью покинуть свой горящий дом, который по подстрекательству деревенских коммунистов был подожжен односельчанами. Валентина тяжело пострадала при этом пожаре. Отец навсегда исчез в сибирских лагерях, его дочери как кулацкие дети не допускались к посещению деревенской школы.
'Шпигель': И, несмотря на все это, она стала 'стукачом'?
Файгс: Да это именно так, Валентина Кропотина свою последующую жизнь построила на деятельности доносчицы, она написала не одну дюжину доносов на людей, которых после арестовали. Ее неплохо оплачивали, она даже построила впоследствии собственный дом на эти деньги. Но она даже сегодня все еще верит в то, что ее действия были патриотическими. 'Ведь это действительно были шпионы', - говорит она о тех людях, которых она 'разоблачила'. При всем при этом дело вертелось и вокруг простых материальных жизненных вопросов: в тридцатые годы она жила со своей матерью очень бедно, она стыдилась этой своей бедности, она стыдилась быть дочерью кулака. Она просто хотела жить лучше. Человеку не обязательно было быть комиссаром, начальником лагеря, энкавэдэшником, чтобы быть коллаборационистом этой системы.
'Шпигель': Обнародовала ли Россия когда-либо документы об этих преступниках?
Файгс: Политический климат никогда этого не допускал, а в последние 8 лет проводилась реабилитация сталинизма. Не было ни одной попытки, рассчитаться со своим прошлым, как например, в шестидесятых и семидесятых годах в Германии. Проанализировать и осмыслить события времен Сталина - это означало бы для очень многих необходимость задать самому себе неприятные вопросы.
'Шпигель': Но русские не отрицают, что миллионы людей были репрессированы.
Файгс: Нет, не отрицают, но просто над этим вопросом не задумываются. Ведь это не случайно, что в России по сей день нет ни одной улицы Андрея Сахарова и на всю Россию только один единственный музей ГУЛага - на расстоянии полутора часов езды от города Пермь. Когда Путин пришел и сказал: 'Русские, вы должны иметь больше гордости за вашу историю, у вас нет причин стыдится', то этот новый национализм произвел такое же действие, как и отпущение грехов в церкви.
'Шпигель': В России, как и в прежние времена, до сих пор нет фундаментальной книги о сталинских временах?
Файгс: Нет, и это очень удивляет. Спустя 17 лет после падения коммунизма, в стране существует множество единичных повествований по отдельным вопросам истории, но большой общей книги об истории сталинизма не существует. Существует то, что я называю 'Сталинской порнографией': такие книги как 'Записки коменданта Кремля', или 'Я был телохранителем Сталина'. В этих книгах история представляется фикцией, чтобы ее можно было просто отодвинуть на задний план.
'Шпигель': Ваша книга тоже все еще не переведена на русский язык?
Файгс: Нет, ни одна из моих книг не издана в России. И на книгу 'Шептатели' у меня надежды мизерны; но сейчас в Москве издательство 'Аттикус' планирует издать эту книгу в 2010 году.
'Шпигель': Не являются ли 'Шепчущие' скорее всего чтивом для западного читателя? То, что в тридцатые годы в Союзе существовал душевный подъем, уже тогда, когда катилась волна террора - этого ведь на Западе почти никто не понимает.
Файгс: Это нам кажется странным: люди, являющиеся жертвами, хотят все-таки быть признаны этой системой. Иной раз жертвы были даже более просоветски настроенными, чем те, с кем ничего не случилось. На своих чтениях я часто слышу: 'Это что-то наподобие 'Стокгольмского синдрома' - когда жертвы начинают симпатизировать своим палачам'. Нет, говорю я в таких случаях, это не 'Стокгольмский синдром', просто таким был Советский Союз. Простые люди, не имевшие такой стойкости, как те немногие диссиденты, не могли выстоять против режима, для них было нормальным верить этой системе. Даже тогда, когда эта система уничтожала их семью. Вера в перспективы нового общественного устройства позволяла им придать своим страданиям хоть какой-то смысл, иначе они были бы в отчаянии.
________________________________________
Автор перевода читатель ИноСМИ.Ru - Robert
Немає коментарів:
Дописати коментар