НИКТО НЕ ЗАБЫТ. НИЧТО НЕ ЗАБЫТО.

ЧАЙНИК БЕЗ КРЫШЕЧКИ...

В отсеках затонувшей и поднятой подводной лодки мне довелось побывать только один раз, но впечатлений хватило на всю жизнь. Рыбацкий рефрижератор протаранил подводную лодку С-178 на подходе к Владивостоку. Погибло 32 моряка. Беда случилась осенью 1981 года. Через два месяца подлодку подняли и поставили на клети сухого дока.

Я вошел в пробоину высотой и шириной с хорошую дверь. Жутковато входить в подводную лодку через прочный корпус, а не через штатные люки... На настиле шестого отсека, куда въехал форштевень рефрижератора, хрустело под ногами битое стекло плафонов. Массивная тумба ходовой станции экономхода ("мотора подкрадывания") была сдвинута набок. Прошел в пятый (дизельный) отсек, тускло освещенный двумя лампами-переносками. Здесь тоже было все искорежено. Густо пахло соляром. При подъеме лодки десять тонн топлива выдавило в отсеки, так что пропиталось им буквально все - и разбухшая фанера кают в жилом четвертом, и разъеденная топливом резина кабелей.

На приборах с выдавленными стеклами зеленели окислы меди. Блестели только шлифованные стволы перископов. Во втором отсеке ещё стояла синеватая гарь пожара, полыхнувшего при столкновении. В каюте командира ржавел сейф с распахнутыми дверцами.

В четвертом отсеке я задержался и снял шапку. Здесь, в этих крошечных каютках и рубках, погибло 14 человек...

С ржавого трубопровода свисала чья-то черная матросская пилотка со слегка позеленевшей звездочкой.

Я выбрался из первого отсека через торпедопогрузочный люк. В шпигатах и пустотах легкого корпуса завывал декабрьский ветер, и от этого казалось, что подводная лодка тихонько постанывает.

На заводском дворе я увидел груду имущества, выброшенного из С-178 после подъема с грунта: изъеденные соляром гидрокостюмы, "идашки", диванные спинки, чей-то китель с мичманскими погонами, томик справочника по безопасности судоходства со слипшимися от морской соли страницами, фаянсовый чайник с вензелем "ВМФ", чудом переживший все передряги в железном доме, отделавшись лишь отбитой ручкой да потерянной крышечкой.

Чайник я взял с собой - на память. Позже, в Москве, я попросил гравера, делающего надписи на подарках в "Детском мире", написать на боку чайника одну лишь фразу: "Из кают-компании ПЛ С-178".

Люди, стоявшие за мной в очереди, позабавились, глядя на чайник с отбитой ручкой: "Что же это вы бракованную посуду покупаете?!" А фреза мастера все время соскальзывала с фаянса, все ещё жирного после месячного пребывания в соляре. Чем я только его не оттирал!

Как погибают субмарины

Оба сторожа платной автостоянки, что на окраине Владивостока, были немало удивлены, когда в их будку вошел высокий и красивый капитан 3-го ранга, поставил на стол две бутылки коньяка и мрачно сказал:

- Вот там, отцы, мой "запорожец"... Лет через семь вернусь, чтоб там же стоял.

- Это что ж, в "автономку" такую уходите?

- Нет. В тюрягу сажусь...

И "отцы", видавшие виды боцмана, поняли, что перед ними командир той самой подлодки, о которой вот уже месяц судачил весь Владивосток...

Вот как все было...

21 октября 1981 года. Среда, 19.00. Японское море Борт дизельной торпедной подводной лодки С-178

Если что и предвещало несчастье, так это день выхода в море понедельник. Да ещё крыса, выскочившая вдруг в штурманской рубке. Как и подобает настоящей корабельной крысе, почуявшей беду загодя, она принялась метаться по выгородке совершенно беспричинно, а потом нырнула в трюм центрального поста... Разумеется, ни штурман капитан-лейтенант Левук, ни инженер-механик капитан-лейтенант Валерий Зыбин, наблюдавшие крысиные пируэты, не увидели в них ничего зловещего. Смешно чего-то опасаться в штилевом почти море. Да и выход был пустяковый - сутки в полигоне, сутки на замер шумности - и домой.

Лодка С-178 возвращалась в надводном положении. Огни Владивостока, рассыпанные по сопкам, манили своей близостью. Маяк острова Русский привычно посылал им свои четкие проблески...

Борт С-178. 19.30

Старший помощник командира капитан-лейтенант Сергей Кубынин приказал радиотелеграфистам запросить у оперативного дежурного базы "добро" на проход боновых ворот. Разрешение было получено необычно быстро - через пять минут. Кубынин доложил о том командиру капитану 3-го ранга Маранго и поспешил с мостика вниз, во второй отсек, составлять график вахт на стоянке в базе. Пока шел ужин и боевая тревога при входе в узость не была объявлена, можно было ещё успеть зачитать по общей трансляции список заступающих на дежурство по кораблю. Каюта старпома была занята - в ней отдыхал старший на борту начальник штаба бригады подводных лодок капитан 2-го ранга Каравеков. Старпом устроился в кают-компании, где капитан-лейтенант-инженер Тунер и лейтенант-инженер Ямалов допивали компот, торопясь покончить с ужином до ревуна боевой тревоги. Кубынин пригласил в кают-компанию и строевого старшину Зыкова, чтобы вместе уточнить список.

В эти минуты - на берегу - оперативный дежурный ушел тоже на ужин, оставив за себя мичмана. Мичман не знал, что в базу входит подводная лодка, и на свой страх и риск разрешил выход из гавани большому судну рефрижератору № 13. Рефрижератор уходил надолго в южные моря, и потому многие рыбаки, включая стоявшего на мостике Курдюкова, крепко прощались с берегом. Говоря проще - были пьяны.

До катастрофы оставались считанные минуты...

19.40 - 19.45

Инженер-механик С-178 капитан-лейтенант Валерий Зыбин рослый парень. Родом из Казахстана. Видимо, кому-то из прабабок плеснули в жилы степной крови: в зыбинском лице - в разрезе глаз и скулах - едва заметны азиатские черты. Женат, двое малых детей. Гитарист, охотник, фотограф. Выпускник Севастопольского высшего военно-морского инженерного училища. В должности два года. В море вышел вскоре после операции - вырезали фурункул, только что сняли швы... Право, этот парень стоит того, чтобы знать о нем подробнее...

Сразу после ужина, пока не заверещали ревуны боевой тревоги "По местам стоять! К проходу узкости!", Зыбин возлез на мостик выкурить сигарету Здесь уже была полна коробушка: помимо тех, кого обязывала быть наверху служба - командира, вахтенного офицера, боцмана на вертикальном руле, рулевого-сигнальщика, - вовсю дымили замполит капитан-лейтенант Дайнеко, штурман капитан-лейтенант Левук, доктор - старший лейтенант медслужбы Григоревский.

Покачивало. Погода начинала портиться. Но это никого не волновало: слева по борту проплывал берег, густо раззолоченный огоньками Владивостока.

Лодка шла под дизелями: правый работал на винт, левый вращал электромотор в режиме генератора. Чтобы приток воздуха к дизелям был хороший, переборочные двери между третьим, четвертым и пятым отсеками были распахнуты - "на просос". Потом и это сыграет свою роковую роль.

Зыбин встал под козырек ограждения рубки, достал сигареты. Вдруг боковым зрением уловил высокую тень, быстро заслонявшую береговые огоньки. Услышал вопль командира:

- Право на борт!!!

Тень стремительно надвигалась. Теперь уже видно было, что это носовая часть огромного судна - океанского рефрижератора.

Вахтенный сигнальщик, старший матрос Ларин, успел навести фонарь Ратьера на надстройку судна и отбарабанил тревожную дробь. Он так и держал свой прожектор - до последнего! - наведенным в лоб надвигающейся громаде. Как будто мог остановить её лучом.

Удар!

Кованый форштевень рефрижератора ледокольного типа взрезал левый борт субмарины почти у самой кормы. Острый штевень буквально въехал в электромоторный, шестой отсек. От удара лодка накренилась так, что черпанула рубочным люком. Все, кто стоял на мостике, полетели в воду - в стылую бездну осеннего моря.

Секунд через пятнадцать лодка скрылась в черной воде. С борта рефрижератора свесилась чья-то голова:

- Эй, внизу! С какого ботика? Черти вас носят!..

Там с пьяных глаз решили, что напоролись на портовый буксиришко.

Прошла добрая четверть часа, прежде чем с рефрижератора в воду полетели спасательные круги. Затем не спеша спустили шлюпку. В ней была груда весел и только одна уключина!.. Тогда спустили моторный баркас, но движок не завелся. На месте затонувшей субмарины клокотали воздушные пузыри...

Первым утонул сигнальщик - старший матрос Ларин: он не умел плавать. Его тело водолазы нашли потом рядом с корпусом лодки. С рефрижератора сбросили плотик, но его быстро отнесло течением. Подводники держались в ледяной воде больше получаса. Старший лейтенант Соколов, вахтенный офицер, подбадривал матросов:

- Держитесь кучнее, ребята! Не дрейфь, всех подберут!

Но его самого отнесло от рефрижератора волнами. Больше его никто не видел. Не нашли и тела.

Замполит Дайнеко отдал свой круг матросам, сам держался на надувном жилете. Командир лодки Маранго вцепился в боцмана: оба чуть не утонули. Их подняли первыми.

...В течение часа на рефрижератор № 13, чей нос был смят в гармошку, а форпик затоплен, подняли всех, кого выбросило с мостика, за исключением трех утонувших: старшего лейтенанта Алексея Соколова (окончил Тихоокеанское военно-морское училище с золотой медалью), старшего матроса Ларина и ещё одного подводника. Спасенных прогрели в душе и напоили горячим чаем. Командира лодки сняли с борта вертолетом и доставили в штаб флота к руководителю спасательной операции вице-адмиралу Рудольфу Голосову. Но что он мог ему сообщить?!

19.45. Траверз острова Скреплева. Борт С-178

Зыбина подбросило и прижало водой к крыше ограждения мостика, током воды его втянуло в шахту верхнего рубочного люка. Нечего было и думать, чтобы его задраить. Вода низвергалась сплошным потоком. В стальном колодце нижнего рубочного люка механик застрял вместе с матросом Мальцевым, который кинулся навстречу из центрального поста в рубку герметизировать отсек. Оба застряли плотно и безнадежно - ни туда ни сюда. Зыбин уже начал задыхаться в мощном потоке студеного водопада, но все же чудом проскользнул вниз, и матрос Мальцев, сбив стопор крышки, успел захлопнуть люк. Море осталось наверху, навалившись всей смертоносной тяжестью на литой кругляш, перекрывший вход в лодку В центральном посту стояла непроглядная темень. Тускло фосфоресцировали циферблаты глубиномеров. Палуба уходила из-под ног с дифферентом на корму и креном на левый борт. Кто-то тряс Зыбина за плечо.

- Товарищ командир, что случилось?.. Товарищ командир...

Механик узнал голос старпома Кубынина, впотьмах принявшего его за Маранго. Но ответить ничего не смог. Стоял, застыв в шоке. Смотрел на глубиномеры. Одна из стрелок показывала 6 метров. "Ерунда, - подумал Зыбин, - придавило форштевнем. Сейчас выплывем, и крен отойдет".

Но крен не отходил. Никто не подозревал, что лодка уже лежала на грунте в мягкой подушке придонного ила с восьмиградусным дифферентом на корму и двадцатидвухградусным креном на левый борт.

- Валера, ты? - ощупал его в темноте старпом.

- Я.

- Надо дуть цистерны правого борта - крен спрямить!

- Эй, в отсеке! Есть кто живой?!

Откликнулись старшие матросы Мальцев и Ананьев.

Взвыл в трубопроводах сжатый воздух. Но лодка не шелохнулась. Слышно было, как бурлил за бортом воздух, бесполезно уходя в море через клапаны вентиляции, приоткрывшиеся от удара.

Никто не знал, где пробоина. В трюме центрального поста хлестала вода. Зыбин предположил - лопнула уравнительная цистерна. Решили дать противодавление, и на всякий случай запросить первый отсек.

- Первый, какая глубина?

- Тридцать два метра...

- Вы, что, охренели? Продуйте глубиномер!

Через минуту доклад:

- Продули. Все равно тридцать два!

Зыбин повернул маховичок воздуха высокого давления. В отсеке засвистело. Заложило уши. Поплыли голоса, речь сделалась кукольной, как у Буратино в мультиках.

- Мех, где аварийные фонари? - спросил Кубынин, все ещё не веря, что они здорово влипли.

По закону подлости, все аккумуляторные фонари собрали на подзарядку в дизельный отсек. Но ни пятый, ни смежный четвертый, жилой аккумуляторный, отсеки признаков жизни не подавали.

Старпом Кубынин Сергей Михайлович Кубынин коренной приморец. Родился в 1954 году. Ровесник своей подводной лодки. Окончил ТОВМУ по минерской специальности. Службу начал сразу командиром боевой части на ракетной дизельной подводной лодке. Женат. Трехлетняя Леночка. Чемпион училища по морскому многоборью. Часы от главкома за призовую торпедную стрельбу. Характер - рисковый: уже тонул в Амурском заливе, перевернувшись на резиновой шлюпке. Разбил под Ригой свой "москвич" - скапотировал и перевернулся четыре раза. Отделался синяками. Инспектор ГАИ сказал: "Ну, моряк, в двух рубашках родился!" Внешне похож на молодого Михаила Ульянова. Спокоен, обстоятелен, сдержан.

...В момент удара Кубынин сидел в кают-компании и составлял с главстаршиной Зыковым список дежурств, которым - увы! - не суждено было состояться.

Тряхнуло. Повалило. Загремела сыпавшаяся со стола посуда. Погас свет. Первая мысль: "Выскочили на мель!"

- Старпом, что случилось?! - закричал из каюты начальник штаба. Кубынин, не дожидаясь, когда отойдет крен, выбрался из-за стола и кинулся в центральный пост. С трудом отдраил переборочную дверь и угодил под водопад из шахты рубочных люков. В кромешной тьме принял механика за командира. Дальше стояли в центральном посту рука об руку - боролись за живучесть.

Итак, лодка лежала на грунте. Трюм центрального заполнялся водой, несмотря на то что давление в отсеке повысилось на три атмосферы. Вода хлестала и из четвертого отсека. Видимо, он заполнился до предела. Кубынин с болью подумал, что там осталось четырнадцать человек.

20.20

Ясно было, что третий, центральный, отсек не отстоять.

- Все во второй отсек! - скомандовал Кубынин. Сам он перелез в сухой отсек последним - когда вода поднялась уже вровень с комингсом круглой переборочной двери. Задраили лаз и тут же закашлялись от едкого дыма: "механические" офицеры Тунер и Ямалов только что потушили бушевавший здесь пожар, но воздух в отсеке сделался такой, что впору было натягивать дыхательные маски. Кроме трех офицеров (Ямалова, Тунера, Иванова), во втором отсеке находились ещё два электрика. Кубынин решил немедленно перевести всех в носовой торпедный отсек - отсек живучести, или, как ещё его называют, отсек-убежище, снабженный всем необходимым для связи с поверхностью и выхода из аварийной лодки. На стук и запрос старпома из первого отсека откликнулись не сразу. Прошло минут десять, пока сквозь переборку не проник голос акустика Федулова:

- Чего надо?

Федулов стоял у рычага кремальеры и никого к люку не подпускал.

- Ну их на... - рычал он. - Сами из-за них погибнем!

Кубынин требовал, чтобы к переборке подозвали начальника штаба. Но Каравеков не подходил. Положение было безвыходным в прямом смысле слова из второго отсека на поверхность не выйдешь. Центральный пост затоплен. В нос - не пускают. Дышать гарью становилось все труднее. К тому же пожар мог возобновиться. Федулов чувствовал себя за толстенной переборкой недосягаемым и потому преотчаянно дерзил старпому. Кубынин в бессильном гневе рвал рычаг кремальеры.

Сам ведь учил: аварийный отсек борется до конца. Но в упорстве Федулова было нечто иное, чем следование главной подводницкой заповеди. Ненависть к старпому, давнему своему притеснителю, да страх за собственную жизнь (он был уверен, что во втором все ещё бушует пожар), заставляли его висеть на рычаге кремальеры. Кубынин недоумевал: почему делами в отсеке правит матрос? Почему молчит начальник штаба капитан 2-го ранга Каравеков?

По подволочным трубопроводам метались ошалевшие от дыма мокрые крысы...

В первом отсеке В первом отсеке, когда рефрижератор врезался в лодку, ужинали торпедисты и приписанные к их баку метристы, трюмные и акустики. Раскладной столик с посудой полетел под стеллажные торпеды, погас свет, и всех швырнуло на задние крышки торпедных аппаратов. Удара о грунт никто не почувствовал. Только со свистом пошел по вдувной вентиляции воздух. Магистраль перекрыли.

Распахнулась переборка, и в круглую дверь пролез начальник штаба. Был он бос и бледен, держался рукой за больное сердце. Каравеков с трудом лег на подвесную койку и отдал единственное распоряжение: "Выпустить аварийный буй". Матросы открутили стопор, и большой красный поплавок с телефонной трубкой внутри всплыл на поверхность.

Дверь за Каравековым задраили и никого больше не впускали.

Командир отделения метристов старшина 2-й статьи Лукьяненко снял трубку межотсечного телефона, прощелкал переключателем по всем семи позициям. Отсеки молчали - третий, четвертый, пятый, шестой... Вдруг откликнулся последний - кормовой - седьмой. Ответил закадычный друг Лукьяненко Слава Костылев, командир отделения трюмных.

- Серега, как у вас? - спросил Костылев.

- Нормально. А у вас?

- Нас топит, - ответили из седьмого.

- Сколько у вас народу? Включайтесь в "идашки"!

- Четверо нас. У Рябцева нет "идашки".

- Ребята, - кричал Лукьяненко, - затапливайте отсек и выходите через аварийный!

Чтобы открыть аварийный люк, нужно было сравнять давление в отсеке с забортным, а для этого частично затопить отсек. Но на клапане затопления не оказалось барашка. Того самого барашка, за который хватаются пальцы, чтобы провернуть шток клапана. Кто и зачем его снял, кому он помешал? Теперь эта копеечная деталька стоила целых четыре жизни!

- Ребята, - орал в трубку Лукьяненко, - топите отсек через любое отверстие!

Поздно. Матросы стояли по пояс в воде. В темноте не удалось найти приставной трап к тубусу люка. Костылева подсадили на руках. Тот бил кувалдой в рукоятку запора, но открыть так и не смог. От деформации прочного корпуса - удар рефрижератора был слишком силен - запор заклинил намертво. Позже, когда лодку подняли, даже сверху люк отдраили с превеликим трудом - ломом.

На исходе сороковой минуты телефонная мембрана донесла до Лукьяненко слабый голос Костылева:

- Серега, прощай... Дышать больше нечем...

И всплеск воды - швырнул трубку в воду.

Их так и нашли, всех четверых, под тубусом аварийного люка. Единственное, что они успели сделать, - выпустить кормовой буй, и тот вкупе с носовым четко обозначил на поверхности положение затонувшей субмарины.

21 октября. 20.30. Борт С-178

Прошло уже два часа, а переборочную дверь в первый отсек им так и не открывали. Кубынин почти отчаялся: ведь не вышибешь же 300-килограммовую круглую дверь из литой стали! Сколько ни рвал рычаг кремальерного запора стальная кривулина толщиной с руку не подалась ни на миллиметр. Видимо, с той стороны сунули под зубчатку болт. И тут он услышал голос старшины 2-й статьи Сергея Лукьяненко. С Лукьяненко у старпома, несмотря на огромную разницу в служебном положении, отношения были почти приятельские. Их связывала общая страсть к автомобилям.

- Сережа! - прокричал Кубынин тезке. - Будь другом - открой!

И Лукьяненко открыл.

Взбешенный старпом ворвался в отсек.

- Где начальник штаба?

Ему кивнули на койку, где, поджав под себя босые ноги, лежал Каравеков. Кубынин поостыл.

- Что, Владимир Яковлевич, плохо? - спросил старпом.

- Плохо... Сердце прихватило.

Каравеков вообще не отличался здоровьем. Весь недолгий поход глотал таблетки. Он уже неделя как списался на берег, но в штабе упросили сходить в море в последний раз...

Старпом схватил телефонную трубку - надо было срочно позвонить в седьмой отсек, растолковать задраившимся там матросам, как выходить из лодки. Но мембрана доносила только бульканье пузырей. Эх, впустили бы в отсек на часок раньше! Старпом не сомневался, что смог бы помочь отрезанным подводникам дельным советом. Однако надо было думать теперь о живых... Их в носовом отсеке скопилось тридцать две души. Люк между первым и вторым оставили открытым.

Во втором каким-то чудом ещё светилась лампа-переноска. Но скоро погасла - центральный пост затопило полностью. Теперь мрак едва рассеивала только крохотная лампочка подсветки вольтметра на панели радиосигнального устройства (РСУ). Командир боевой части связи и радиотехнической службы капитан-лейтенант Иванов установил связь с поверхностью (носовой буй работал как антенна). Сверху, из мира живых, им сообщили, что на подходе спасатели "Жигули" и "Машук", а главное - спасательная подводная лодка "Ленок". Спешат также большой противолодочный корабль "Ворошилов" с вертолетом на борту и катер командующего Тихоокеанским флотом "Тайфун". В отсеках приободрились.

- Спасут, ребята! - сказал старпом. - Только без паники! Иначе хана.

Предупреждение это относилось в первую очередь к москвичу радиотелеграфисту Пашневу и рулевому-сигнальщику Хафизову, которые нервничали больше всех. Тем временем механик Зыбин пересчитал дыхательные аппараты. Не хватало десяти "идашек". К тому же некоторые гидрокомбинезоны прогрызли крысы.

Сообщили на поверхность, что для выхода из лодки необходимо ещё 10 комплектов. Сверху их пообещали передать через торпедные аппараты, как только придет "Ленок" с водолазами.

...На связь с поверхностью выходили по радиотелефону через каждые 30 минут. Но к шести утра разыгравшийся шторм оборвал буй-антенну и приемник замолк. Проверили аварийные провизионные бачки - пусты. Это уж как водится, увы, почти на всех подлодках. Сгущенка и галеты из неприкосновенного запаса - "законная" добыча годков. Нашли три кочана капусты и несколько банок консервированной свеклы. Из сухой провизионки во втором отсеке достали крупу и несколько пачек макарон. Грызли все это потихоньку, прислушиваясь к шуму винтов над головой.

22 октября. 12.00. Борт С-178

Глубина 32 метра, крен 22 градуса на левый борт. Дифферент 8 градусов на корму Старпом и механик, посовещавшись, решили выпустить кого-нибудь наверх для связи со спасателями. Выбор пал на капитан-лейтенанта Иванова. В помощь довольно щуплому связисту снарядили здоровяка-алтайца старшего матроса Мальцева. Одели их в гидрокомбинезоны, навьючили баллоны индивидуальных дыхательных аппаратов (ИДА - "идашки").

Подготовили для выхода подводников 4-й торпедный аппарат (верхняя труба по правому борту).

- Ребята, вылезете - простучите три раза, - наставлял их Кубынин. По этому сигналу закрываем переднюю крышку. Будьте осторожны, чтобы не защемило. Тогда и вам хана, и нам.

Первым, как более сильный, влез Мальцев, следом Иванов. За ними задраили заднюю крышку, простучали: "Как самочувствие?", стуком ответили: "Нормально". Им простучали два раза, что означало: "Открываем переднюю крышку!"

Иванов и Мальцев напряглись в ожидании удара. Чтобы бешеный поток врывающегося моря не смыл их к задней крышке, оба прижались к нижней стенке, растопырили руки-ноги и пригнули головы.

Этой паре старпом приказал вытолкнуть буй-вьюшку, прицепив её к волнорезному щиту карабином. Как позже выяснилось, буй-вьюшка зацепилась в нише торпедного аппарата и наверх из неё вышла лишь небольшая петля. За неё Иванов и Мальцев держались какое-то время, чтобы хоть как-то соблюсти режим декомпрессии. Затем оба всплыли. Их подобрали и отправили в лазарет.

22 октября. 20.00. Борт С-178.

Сверху по-прежнему никаких сигналов. Настроение резко упало. Дрожали от холода, сбились на койках в тесные группки. Натянули ватники, шинели, одеяла. Кое-кто пошарил в каютах второго отсека, и матросы разжились офицерскими тужурками и кителями. Гадали: удалось ли Иванову с Мальцевым выйти на поверхность? А если удалось, то подобрали ли их стоящие суда?

Кубынин уверял, что в заливе сейчас сосредоточены все спасательные силы флота, что к утру обязательно подадут воздушные шланги. Ему плохо верили. Больше всех хандрили Пашнев и Хафизов. Остальные первогодки матросы Анисимов, Шарыпов, Носков держались хорошо. Старпом велел "слабакам" облачаться в гидрокомбинезоны. В помощь им назначил старшего матроса Ананьева, старшину команды трюмных.

Кубынин тщательно проинструктировал троицу: не торопитесь всплывать! Заберитесь на рубку и сделайте там выдержку - все-таки метра на три-четыре поближе к поверхности. Но Пашнев и Хафизов были так перепуганы, что почти ничего не воспринимали.

Они вышли, Ананьев дал три условных стука - один за всех. Больше их не видели... Вероятно, на поверхности их просто не заметили в вечерних сумерках. К тому же из-за сильного волнения все суда отвели от места катастрофы за остров Скреплева. Акваторию освещали световыми бомбами, сбрасываемыми с вертолетов. Всех троих унесло в океан.

22 октября. 21.00. Борт С-178

Спустя полчаса после выхода второй группы по корпусу носового отсека постучали наконец водолазы. Это подошла и легла на грунт в 50 метрах от затонувшей "эски" спасательная подводная лодка "Ленок".

Водолазы засунули в открытую трубу торпедного аппарата четыре ИДА с комплектами гидрокостюмов. В одной из "идашек" нашли записку: "По получении всех аппаратов ИДА будете выходить из торпедных аппаратов методом затопления отсека. От волнорезных щитков протянут трос на "Ленок". Вас будут встречать водолазы. Ждите ещё две кладки". Старпом спрятал записку в нагрудный карман кителя - отчетный документ. С этой минуты он завел что-то вроде вахтенного журнала, записывая распоряжения сверху и свои приказания на чистых страницах инструкции к ИДА.

Новой кладки долго не было. Шла вторая ночь на грунте. Регенерация работала плохо. Она иссушила воздух так, что матросы жаловались: "пересыхает в груди", "легкие подсушило".

Давал знать о себе и холод. Чтобы занять людей и скоротать время, механик и Тунер организовали замер давления в баллончиках "идашек". Давление в норме. Это слегка успокоило народ. Старпом разыскал "шильницу" (плоская жестяная фляжка для спирта, на языке подводников - "шила") и разлил для "сугрева" по 20 граммов на брата. Подводники повеселели.

Потом Кубынин нашел во втором отсеке коробку с жетонами "За дальний поход". Пришла мысль: вручить их вместе со знаками классности нынче же, прямо здесь, в аварийной лодке, на дне Японского моря. Как-никак, а все они сдавали сейчас самый страшный экзамен - на выживание.

Старпом надел командирскую фуражку с золотыми "дубами" на козырьке и стал выкликивать отличившихся:

- Старшина 2-й статьи Лукьяненко!

- Я!

- Ко мне!

Механик держал пальцами клеммы разбитого аварийного фонаря, направив лучик на старпома.

- От имени главнокомандующего ВМФ награждаю вас жетоном "За дальний поход".

- Служу Советскому Союзу!

- Старший матрос Кириченко.

- Я!

- За смелые и решительные действия объявляю вас специалистом 1-го класса!

Достав из кармана коробочку с корабельной печатью, Кубынин при свете аварийного фонаря вписал в военный билет новую классность и скрепил подпись гербовым оттиском.

Матросы весело загудели.

23 октября. 3.20. Борт С-178

Посовещавшись с механиком, Кубынин решил выпустить третью группу. Соображения были такими:

1. Надо, чтобы вышедшие поторопили спасателей со второй кладкой.

2. Начальнику штаба становилось с каждым часом все хуже и хуже: пока может двигаться - пусть выходит.

3. "Чем меньше народа, тем больше кислорода".

Кроме Каравекова, в третью партию включили командира моторной группы лейтенанта-инженера Ямалова (новичок, только что из училища) и акустика матроса Микушина, конченого пьяницу и нытика (взяли его в поход последний раз перед списанием на берег и отправкой домой). Всех троих одели в гидрокомбинезоны, зажгутовали.

- Владимир Яковлевич, - просил старпом, - скажите там, наверху, что нам нужно ещё шесть "идашек". Пусть ускорят подачу!

Первым в узкую шестиметровую трубу забрался Ямалов, ему в ступни уткнулся головой Микушин, затем вскарабкался Каравеков, но тут же вернулся. Он хватался за сердце и быстро переключал аппарат на "атмосферу". Его разжгутовали, дали отдышаться. Начальник штаба был бледен. Капли пота дрожали на стеклах маски.

- Ну что, Владимир Яковлевич, вперед?!

- Вперед...

Это было последнее его слово...

Каравеков влез в аппарат. За ним задраили крышку. Дважды раздался троекратный стук. Вышли! И тут же застучали в корпус водолазы. Копались они часа три, затем дали сигнал: "Закрыть переднюю крышку, открыть заднюю".

Повернув 42 оборота ключом "розмахом"1, старший торпедист Кириченко распахнул заднюю крышку и отпрянул: из трубы осушенного аппарата торчали ноги Каравекова, обтянутые мокрой резиной. Начальник штаба не подавал признаков жизни.

Снова потухли глаза, поникли головы. Покойник в отсеке...

Из трубы торпедного аппарата достали ещё четыре "идашки", два аккумуляторных фонаря и резиновую сумку с консервами и соками. Есть никому не хотелось, хотя истекали уже вторые сутки.

- Ешьте, ребята! - настаивал старпом. - Иначе сил не хватит на выход.

После приема второй кладки выяснилось, что теперь "идашек" хватает на всех (нашли ещё несколько во втором отсеке). Теперь можно выходить всем!

Простучали водолазам: "Готовы к выходу". Но те, видимо, не поняли ответили двумя ударами: "Закрывайте крышку". Разумеется, они не знали, что подводники разыскали в отсеке новые аппараты и теперь у них полный комплект. Как договорились ранее, спасатели намеревались передать третью кладку и потому недоумевали, почему в отсеках готовы к выходу. Водолазы настойчиво требовали закрыть переднюю крышку, а Кубынин с не меньшей настойчивостью отстукивал: "Готовы к выходу". Эта перепалка длилась добрых полчаса. Наконец водолазы стукнули один раз: "Выходите".

23 октября. 15.00. Борт С-178

Стали готовить отсек к затоплению. Все надели гидрокомбинезоны. Отсек начал заполняться водой. Это были самые тягостные и самые мучительные часы. И без того плотный воздух сжимался все больше. Дышать стало очень трудно. Вредные газы, наполнявшие в преизбытке отсечный воздух, стали ещё токсичнее. Темнело в глазах, кружилась голова. А вода, обжимая ноги, живот, грудь, медленно подступала к подбородку.

Зыбин подплыл к Кубынину - Ну что, Серега, давай открывать крышку.

За рукоять "розмаха", открывающего переднюю крышку, взялся сам старпом, потом его сменил Кириченко, затем Лукьяненко. Надо было сделать 42 оборота, но каждый проворот ключа стоил невероятных сил: градом катил холодный пот, чернело в глазах. Сказывалось отравление углекислотой. С облегчением убедились, что воздух, сдавленный в отсеке, никуда не травится. Открыли заднюю крышку. Теперь отсек сообщался с морем напрямую - через трубу торпедного аппарата № 3.

- Ну пошли, мужики! - скомандовал старпом.

Пошли, как стояли на стеллажной торпеде: Шарыпов, Тунер...

Едва Тунер, окунувшись с головой в воду вполз в торпедную трубу, как в маску ему уткнулись ступни Шарыпова. Матрос пятился. Тунер вынырнул, а вслед за ним в воздушной подушке появилась и голова Шарыпова. Шарыпов переключил аппарат на "атмосферу" и отрывисто выкрикнул:

- Аппарат... завален... "идашками"...

Так вот почему водолазы упорствовали: они сделали третью кладку! Теперь выход в море забит тяжелыми "идашками".

Матрос Киреев не вынес этого известия и потерял сознание. Его не стали разжгутовывать - бесполезно. Вода стоит выше груди. Ему поддули из баллончика гидрокостюм, и Петя Киреев лежал на воде, как резиновый матрас. Старпом подгреб к механику:

- Валера, попробуй стащить "идашки" сюда или вытолкнуть за борт.

Зыбин нырнул в трубу пополз вперед. Из-за положительной плавучести его все время прижимало к своду аппарата. На тренажерах такого не было. Там труба заполнялась чуть выше половины и ползти было куда легче. Подергал первую суму с "идашкой" - ни туда ни сюда. Неужели все? Конец? Так глупо...

Зыбин уперся ногами, подтянулся за направляющую для торпед и головой - молясь и матерясь - выпихнул все три сумы за борт. В глазах вспыхнули огненные искры. Подумал: "Теряю сознание", - но, присмотревшись, догадался - искрит планктон. Возвращаться в отсек не было смысла: воздух в баллончиках на пределе.

Зыбин дал три удара - "выход свободен" и вылез из трубы в нишу торпедного аппарата.

...Услышав три зыбинских удара, в отсеке возликовали и едва не закричали: "Ура!" Путь к жизни свободен! Один за другим подводники приседали и ныряли в трубу. Самым последним, как и подобает командиру корабля, покидал отсек старпом. Кубынин посветил фонарем - все ли вышли? Все. Лишь плавал, поддерживаемый надувным костюмом, Петя Киреев. Кубынин попробовал притопить его и впихнуть в аппарат. Матрос не приходил в сознание, а проталкивать бездвижное тело целых шесть метров по затопленной трубе Сергей не решился. Он и без того чувствовал себя на пределе сил. Отравленная кровь гудела в висках и ушах, ныло в груди лопнувшее легкое. С трудом прополз по трубе. Выбрался на надстройку, огляделся: никого нет (у водолазов как раз была пересменка). Решил добраться до рубки и на её верхотуре выждать декомпрессионное время, а затем всплыть на поверхность. Потом потерял сознание. Его чудом заметили с катера...

Сергей пришел в себя в барокамере на спасателе "Жигули". В вену правой руки была воткнута игла капельницы, но боли он не ощущал - лежал в полной прострации. Врачи поставили ему семь диагнозов: отравление углекислотой, отравление кислородом, разрыв легкого, обширная гематома, пневмоторакс, двусторонняя пневмония...

По-настоящему он пришел в себя, когда увидел в иллюминаторе барокамеры лица друзей и сослуживцев: они беззвучно что-то кричали, улыбались. Ребята, не боясь строгих медицинских генералов, пробились-таки к барокамере...

Потом был госпиталь. В палату к Кубынину приходили матросы, офицеры, медсестры, совсем незнакомые люди: жали руку, благодарили за стойкость, за выдержку, за спасенных матросов, дарили цветы, несли виноград, дыни, арбузы, мандарины. Это в октябрьском-то Владивостоке! Палату, где лежал Кубынин, прозвали в госпитале "цитрусовой"... Сергея огорчало только одно: комбриг изъял у него корабельную печать, особисты-чекисты забрали вахтенный журнал, а с кителя кто-то отцепил жетон "За дальний поход" и отвинтил командирскую "лодочку"...

Через несколько дней после того, как С-178 обезлюдела под водой, во втором отсеке вода медленно подобралась к кабельным трассам батарейного автомата и тот снова вспыхнул. Глубоко под водой в отсеке погибшей подводной лодки полыхал поминальный костер...

Спустя два месяца протараненную "эску" подняли и поставили на клети в сухой док. Вместе со старшим лейтенантом-инженером Тунером мы поднялись по обледеневшим трапам к корме лодки. Я вошел в пробоину высотой и шириной с хорошую дверь. Жутковато входить в подводную лодку через прочный корпус, а не через штатные люки...

Мы сидим с Тунером в комнате у инженера-механика Валерия Зыбина и пьем вьетнамский апельсиновый ликер, заедая приторную сладость уральскими солеными груздями. Зыбин вспоминает:

- Перед самым столкновением написал четыре письма. Долго не мог собраться, но все же сел и написал. И вот надо же - остались в каюте, сгорели со всеми бумагами. Теперь садись и пиши по новой. А не могу.

На кухне хлопочет жена механика Тамара. В свежевыкрашенных волосах исчезла седина. Ее тогда огорошила соседка жены замполита. Вбежала и запричитала: "Томочка, не расстраивайся! Наши утонули..." Тамара в обморок. Двое суток на таблетках, плакала, прижимая малышей, пока не узнала, что Валерий жив.

В комнату прокрадывается четырехлетний Саша.

- Пап, можно твою гитару взять?

- Можно. Только верхом не катайся!

- Я тока струны подергаю.

- А ну дай мне. Я сам подергаю...

Зыбин пристраивает гитару на колене. Взяв пару аккордов, он запел песню, которую сложили оставшиеся в живых матросы С-178 - Андреев, Зыков, Климович, Мальцев, Кириченко...

Здравствуй, море, снова мы с тобою,

Снова ты приветствуешь меня.

За бортом твои пучины воют,

За кормой осталася земля.

Сколько лет дружили мы с тобою,

Сколько лет здесь был наш отчий дом,

Но случилось что-то вдруг с тобою

Мы тебя сейчас не узнаем...

Уходя из Мальцевских казарм, мы столкнулись с бывшим командиром С-178 капитаном 3-го ранга Валерием Александровичем Маранго и лодочным доктором старшим лейтенантом Григоревским. Маранго - высокий, чернявый, худощавый офицер с довольно красивыми чертами лица. Трудно было поверить, что через месяц-другой ему придется надеть черную робу заключенного. Но судьба его уже была предрешена, хотя он и отдавал ещё Тунеру, замещавшему механика, последние распоряжения по списанию имущества БЧ-5. Тунер сказал мне, что Маранго не повезло и в семейной жизни: сын тяжело болен, хроник.

Главное, что вменялось в вину командиру, - он не объявил боевой тревоги при входе в узкость и на лодке была выключена радиолокационная станция, то есть не было организовано ночное наблюдение. Но вина пьяного судоводителя на рефрижераторе со злополучной "чертовой дюжиной" на борту гораздо горше. Тем не менее им дали одинаковый срок. И хотя Кубынин, выступавший на суде как свидетель, протестовал, писал потом кассационные жалобы во все судебные инстанции вплоть до Верховного суда СССР, приговор командиру смягчить не удалось.

Из лагеря, где-то на Камчатке, он писал старпому письма, полные горького юмора: "Пилим лес... Хожу во всем черном, как на флоте. Только благодарностей получил здесь больше, чем за всю службу - фитилей..."

Москва. Декабрь1981 года Вернувшись в Москву, я принялся разыскивать старпома - Сергея Кубынина. Первым делом отправился в Солнечногорск, во флотский санаторий. Часа через три я уже бродил по лабиринту коридоров фешенебельного корпуса в поисках кубынинской комнаты. Медсестры его знали, заприметили.

- Высокий такой? Темненький? В двадцать четвертой живет.

Но в двадцать четвертой Кубынина не оказалось. Его соседи сообщили, что он уехал в Москву к родственникам, вернется ли сегодня - неизвестно, он частенько там ночует. Я оставил ему записку с просьбой позвонить, как только снова окажется в Москве. Попросил контр-адмирала Пушкина, главного редактора "Морского сборника" (он отдыхал в соседнем корпусе), чтобы тот передал Кубынину мою записку на словах. И уехал несолоно хлебавши.

К счастью, через несколько дней в трубке моего домашнего телефона раздался глуховатый голос:

- Николай Андреевич? Кубынин Сергей...

Мы договорились встретиться в зале пригородных касс Ленинградского вокзала. Я не видел Кубынина даже на фотографии, но узнал его в пассажирской толчее почти сразу. Высокий хмурый парень в грубокожей "канадке" прохаживался вдоль кассовых автоматов.

Для начала мы отправились в Центральный Дом литераторов. Там, в верхнем буфете, за чашечкой кофе и рюмкой коньяка Кубынин и начал свой рассказ...

За соседним столиком шумели нетрезвые поэты и кто-то громко читал стихи о том, как "он падет на поле боя...". Странно было слышать на фоне буфетного шума исконно флотские слова: "прочный корпус", "буй-вьюшка", "перископная шахта".

Обедать мы отправились ко мне. И там, на Преображенке, окончательно перейдя на дружескую ногу, Кубынин час за часом пересказал хронику катастрофы. Под конец, когда старпом заметил, между прочим, что в госпитале с его кителя растащили все знаки, я отколол со свой тужурки жетон "За дальний поход" и отдал Кубынину. Это было все, что я мог пока сделать для него...

Очерк свой я написал всего за несколько дней. Слишком живо стояло перед глазами все увиденное на мертвой "зеке" и в Мальцевских казармах... Так же быстро набрали его в "Правде", а затем переслали на визу Главнокомандующему Военно-Морским Флотом Адмиралу Флота Советского Союза С. Г. Горшкову. А дальше произошло то, что и ожидалось с тоской и тревогой. Очерк к печати не разрешили. Редактор военного отдела "Правды" Гайдар сказал мне, что поначалу Горшков вроде бы согласился, но отдал читать своему помощнику - вице-адмиралу Навойцеву - и тот склонил его к отрицательному решению.

Прошло время, и Гайдар, видимо, поняв, что в "Правде" очерк так и не выйдет, вручил мне гранки: "Печатай, где сможешь".

В "Литературной газете" гранки легли на стол А. Чаковского. Главный редактор беседовал с Горшковым по "кремлевке", но тоже получил отказ.

В военной цензуре дали совет - предварить очерк фразой: "Это случилось в конце войны" и изменить хотя бы по одной букве в фамилиях героев. Пришлось так и поступить:

"Кубынин" стал "Кубинин", а "Зыбин" - "Зубин". Очерк я вмонтировал в исторический обзор, посвященный 50-летию Тихоокеанского флота, в августовском номере "Нашего современника". К сожалению, цензор, подстраховываясь, изменил фамилии на свой вкус: Бубинин и Губин. В последующих публикациях я убрал маскировочную фразу и восстановил имена.

Журнал я отправил Кубынину во Владивосток и вскоре получил от него такое письмо:

"Николай Андреевич, здравствуй!

С сердечным дальневосточным приветом Кубынин Сергей.

Получил письмо и очень нужный и важный для меня журнал. Вкратце опишу наше житие за последний, насыщенный период времени. Более подробно решил написать в записках, дабы память не подвела. Началось с того, что нас с Валерой Зыбиным хотели уговорить идти снова на ПЛ (о состоянии здоровья ни слова), а потом вежливо сказали: "Ищите место".

Посылать их далеко мы не стали, но и решили не оставаться. Валерка ушел раньше, а меня начали "придерживать" - командир в тюрьме, мне как старпому боялись поставить "визу" о сдаче дел - отвечать больше никому не хочется. Одним словом, 30 августа я все-таки вырвался.

Валерка сейчас преподает в Дальрыбвтузе, а мой новый адрес: г. Владивосток-39, ул. Русская... Теперь я начальник штаба Гражданской обороны - зам. председателя райисполкома по ГО.

Подробности при встрече. Еще раз спасибо за очерк.

С уважением Кубынин С. 1.12.82 г."

КОММЕНТАРИЙ ВРАЧА

Рассказывает флагманский физиолог Тихоокеанского флота подполковник медицинской службы Александр Иванович Иванченко:

- Для нас, медиков, эта операция началась ещё в Севастополе. Мы были на сборах специалистов АСС1 флота, когда вдруг объявили: в вашем регионе, в акватории Владивостока, затонула лодка. Состояние у нас было близкое к шоку - мы знали: там специалистов нашего профиля никого не было, все - в Севастополе: начальник аварийно-спасательной службы, старший водолазный специалист флота и я, флагманский физиолог. Бригада из нескольких специалистов, которая оставалась во Владивостоке, и приняла на себя первый удар. Надо было срочно подключиться к ним.

Перелет занял около четырнадцати часов. Во Владивосток прилетели в четвертом часу ночи двадцать третьего октября. Сразу приехали на командный пункт флота.

А тут на КП флота нас ошеломили: С-178 все ещё находится под водой, все в том же аварийном положении, а в ней - люди!

Главное место нашей работы - на спасательных кораблях. Там мы выяснили: люди находятся под водой уже около тридцати часов, израсходовали процентов на семьдесят запас средств регенерации воздуха. Из тех, кто остался в живых, человек двадцать, собраны в первом отсеке, давление в нем поднято. Старший на борту затонувшей лодки - начальник штаба бригады. Его доклад был более-менее бодрый, уверенный: обстановка в целом ничего, терпима, мы сознаем, что помощь нам будет оказана, поэтому паники нет.

Это был последний сеанс радиосвязи. Потом буй оборвало, связь прекратилась. Но что, перестукиваясь, можно сказать?! Набор команд, и только. Подводники решили выпустить через торпедные аппараты двух человек: начальника РТС и матроса. Мы их и подняли: капитан-лейтенанта Иванова и матроса Мальцева. В это время на лодке принимают решение прошлюзовать ещё одну тройку. И, не известив нас, тройка вышла. Кончилось все трагически волна, шторм, ветер... Короче, тройку эту мы так и не увидели...

Через какое-то время подводники вывели через торпедный аппарат на поверхность ещё троих: начальника штаба бригады и двух наиболее ослабевших членов экипажа. Один из них - лейтенант Ямалов, мальчишка, первый выход в море на первой в своей жизни лодке, и надо же сразу попасть в такую переделку! На поверхность вышли двое: лейтенант Ямалов и матрос Микушин. Состояние у них было вполне сносное. Они четко докладывали, что вышел с ними и начальник штаба. Однако Каравекова, несмотря на все наши усилия, найти не удалось. И только потом мы определили, что он остался в лодке.

Ну, коль скоро мы понимали, что иной возможности выхода из лодки нет, то передали подводникам распоряжение затапливать отсек и выходить через торпедный аппарат...

Здесь тоже было много тревожных моментов. Во-первых, по нашему расчету отсек должен был затопиться где-то в пределах пятидесяти минут, ну плюс-минус двадцать-тридцать. Ну максимум полтора часа в общей сложности. Но, к сожалению, затопление растянулось куда дольше. Во-вторых, к моменту выхода лимит работы водолазов-спасателей на глубине стал подходить к концу. Все предыдущие пары полностью отработали весь свой установленный срок работы на этот день. Следовательно, работать смогут в лучшем случае через восемь часов - это максимальное сокращение всех допустимых по физиологии сроков. Водолазов мы подняли.

Третий момент. Подлодка-спасатель "Ленок" по техническому состоянию находилась тоже на пределе. Аккумуляторные батареи почти сели. Механики "Ленка" тем не менее доложили, что постараются продержаться под водой ещё четыре часа.

Мы, медики, тоже готовились к приему. Считали, что там ещё шестнадцать-семнадцать человек. Очевидно, все они пойдут лавиной, потоком. Значит, надо держать у передней крышки торпедного аппарата максимальное количество водолазов, лучше всего, конечно, четырех, чтобы они могли каждого выходящего брать и заводить в лежавшую рядом лодку-спасатель.

Мы понимали, что подводнику, только что вышедшему из аварийной лодки, снова лезть в какие-то люки - психологически трудно, тем более что его всеми правдами и неправдами водолазы будут затаскивать в тесную шлюзокамеру, а он, подводник, видя над собой проблески поверхности, небо, станет всячески сопротивляться, стремясь всплыть побыстрее... Так оно и произошло. Подводники стали выходить лавиной, бессистемно...

Как назло, у четверки водолазов, дежуривших у торпедного аппарата, кончились все предельные и запредельные сроки пребывания под водой, они замерзли, и, чтобы не загубить их, пришлось отправить ребят на лодку-спасатель и выпустить последнюю пару. Теперь у нас в запасе не оставалось ни одного водолаза, годного для подмены. Ждем выхода подводников, ждем наверху и на грунте. А их все нет и нет.

Уже и у этой, последней, пары истекает предельный срок нахождения в воде. Быть под водой им оставалось только десять минут. Через десять минут им следует возвращаться в лодку-спасатель, а лодке всплывать, иначе ей самой придется оказывать помощь. И в этот момент, ко всеобщей радости, раздается доклад от водолазов: "Пошли, пошли подводники! Сыплются как горох... Они идут, они идут лавиной, они идут... Они сопротивляются, они дерутся, не хотят заходить в шлюзокамеру!"

Докладывают: завели в лодку одного, завели второго, третьего не удалось - всплыл, четвертый вырвался и всплыл, пятого завели, шестого завели... Потом они перестали считать.

В итоге шестерых завели в "Ленок", а десять человек всплыли на поверхность, двое не вышли вообще. Уже потом разобрались: один Каравеков - лежал во втором отсеке мертвым, другой - матрос - вообще отказался выходить, потому что был физически сломлен, а главное, деморализован, и все попытки заставить его выйти оказались безуспешными. Специфика подводного выхода такова, что силком человека из лодки не вытащить... Нетрудно представить весь трагизм ситуации: все выходят, а один остается. Остается, чтобы стать заживо погребенным. И никто не в силах помочь...

Что происходило в лодке? Старпом у них был отличный. Он, Кубынин, и механик Зыбин провели рабочую проверку каравековского аппарата и убедили личный состав в том, что аппарат исправен и налажен, а смерть начальника штаба наступила от остановки сердца. Вместе с механиком Кубынин проинструктировал каждого человека по правилам выхода из аварийной лодки. Они проследили весь процесс включения в аппарат, одевание, жгутование. Они сами одевали всех моряков и выпускали их, переключив дыхание выходящего "на аппарат", заставляли подныривать и залезать в торпедную трубу.

Кубынин проявил недюжинную волю. Матросы свято в него поверили. Поверили, что спасутся, будут жить. Это очень важно.

Вообще-то и старпом, и механик поняли: смерть Каравекова наступила не только из-за сердечной недостаточности. Главная причина - в нарушении правил включения в аппарат, и тому было свидетельство: следы химического ожога на лице погибшего начальника штаба. Тем важнее было заставить моряков поверить в аппарат, а значит, и в счастливый исход. С этой целью они стали делать рабочую проверку, убеждая матросов в том, что все будет хорошо именно потому, что они провели занятия и проконтролировали каждого. Кубынин заработал себе огромнейший авторитет. Потом, на поверхности, подводники отказывались подняться на катер до тех пор, пока не найдут старпома. Старпом всплыл последним. Как настоящий командир. И только тогда, когда старпома подняли на борт, подводники стали подниматься сами: а ведь отлично представляли, чем грозит им это промедление. И тем не менее ждали старпома!

А старшина 2-й статьи Лукьяненко был настолько возбужден, что и после всплытия помогал нам разыскивать, собирать плавающих на воде подводников, держался на удивление бодро, и казалось, это будет самый благополучный больной. И только потом, в декомпрессионной камере, потерял сознание. Он ещё долгое время был одним из самых тяжелых наших больных.

Надо понять, в каких условиях выживали они там, в лодке. Дело не только в том, что пребывание в затонувшей субмарине давит на психику. Они в отсеке подняли противодавление, чтобы подкрепить переборки, сальники, в общем, перекрыть фильтрацию воды. Чем выше мы поднимаем давление, тем больше усиливаем влияние вредных факторов. Ну, в частности, содержание углекислого газа было 2,7, а поскольку давление тоже было 2,7 атмосферы, значит, процент углекислого газа в пересчете на величину нормального давления составлял уже 9,45 процента. Почти десять процентов! Доза практически смертельная. Но у них ведь и процент кислорода был значительно повышен. Долгое время ребята дышали чистым кислородом, а времени прошло уже, слава богу, сорок восемь с лишним часов. То есть отравление кислородом тоже было. Отравление углекислотой, отравление кислородом. Дальше переохлаждение, нервно-психическое перенапряжение, ограниченная подвижность, значит - гиподинамия.

Когда подводники стали всплывать на поверхность без выдержек, то схватили тяжелейшую форму кессонной болезни. У четырех - травма легких. Ну отчего баротравма произошла, тут ясно. Во-первых, всплытие, аварийная ситуация; потом с водолазами боролись, борьба была такая активная, что одному водолазу даже разорвали комбинезон. Таким образом, каждый спасенный предстал перед нами с букетом болезней.

Мы были более чем озадачены.

Во-первых, не существует конкретного указания, что нужно делать в подобных ситуациях, даже лечебных режимов таких нет... Тут нужно на свой страх и риск манипулировать режимами лечебной рекомпрессии, подбирать особый режим, который бы позволил вывести пострадавших из кризиса.

Второе: в спецфизиологии нет системы при лечении комплекса таких болезней. Какая-то методика разработана при баротравмах легких, отравлении кислородом. Кстати, лечить отравленных кислородом очень тяжело. Методика испытана в основном на животных: мышки, собачки... А тут люди, да ещё с мощным набором повреждений.

И третье: все подводники поступали на судно в течение двадцати двадцати пяти минут. Как их размещать по барокамерам?

На "Жигулях" было четыре камеры. В каждой по два отсека, которые могут сообщаться между собой, но могут задраиваться наглухо. Если мы начнем размещать пострадавших в порядке поступления и, как того требуют правила, медленно - по десять атмосфер - поднимать давление до предельной глубины, держать там час, а потом снижать его; если мы поступим так, то каждую группу будем вести по своим режимам изолированно. Тем самым менять врачей внутри камер станет невозможно.

Поэтому я принял решение: давление поднимаем у первой партии до семи килограммов и дальше к этому давлению, к семи атмосферам, как только поступает очередная партия, мы приплюсовываем необходимые, догоняем до семи килограммов, и так держим. Потом, когда поступает самая последняя партия, мы начинаем от семи повышать до десяти. Был ли риск? В известной степени риск был: кому-то, может быть, такой режим окажется вреден. Тогда предполагалось наиболее слабых перевести в смежный отсек и там повышать давление. Дальше же принимать решение по обстановке. Все-таки предпочтительно было вести всех на одном режиме. Именно так и вышло.

Мы подняли давление до семи атмосфер, затем, когда поступила последняя партия, повысили до десяти. В камере у меня находился начальник медицинской службы судна лейтенант Васильев. Потом я вынужден был поместить туда ещё одного врача-терапевта. Хотел отправить туда врача-хирурга, он, к сожалению, не смог перенести подъем давления и прошлюзоваться к пострадавшим, пришлось отправить одного терапевта.

Давление подняли, терапевт нормально перенес перепад, и таким образом те четверо, которые были наиболее тяжелые из всей десятки, получили массированную медицинскую помощь.

Один из врачей впервые работал в условиях повышенного давления. Он-то и ощутил действие азотного наркоза - впал в состояние наркозного опьянения, плохо контролировал себя, а надо было ещё определить, как помочь больному, быстро манипулировать инструментами...

У четырех больных плюс ко всему ещё оказалась баротравма легких. У одного из них повреждение было осложнено и двусторонним пневмотораксом. Это когда воздух поступает не в легкие, а в полость грудной клетки, что значительно ухудшает дыхание. И конечно, в этой ситуации нужен хирург, потому что терапевт и физиолог не справятся.

Представьте условия их работы. Камера - железная бочка, свободный диаметр, в котором они работают, это сто двадцать семь сантиметров высоты. В каждом отсеке лежат по два человека на койках, вокруг них и хлопочут врачи. Здесь же надо наладить систему внутривенного вливания, постоянно идет подача газа, вентиляция отсеков сопровождается диким шумом, освещенность слабая. Выявилась полная неприспособленность камеры для оказания клинической помощи. К тому же и санитарно-гигиенические характеристики очень низкие. И вот в таких условиях надо было оказывать реанимационную помощь целых 105 часов! Почти пять суток! И, понимая, что рано или поздно наступит предел силам врачей, мы решили прошлюзовать к ним ещё одного коллегу, врача-реаниматора. Это оказалось кстати, потому что оба доктора - Васильев и Шабалов - были на грани истощения сил. Они просили меня: "Александр Иванович, дайте передохнуть! Уже шприц не видим! Руки ничего не чувствуют".

А ведь надо было не только иглу видеть, но и вводить её в вены - в вены, которые почти у всех оказались спавшимися.

А у меня было ещё шесть больных, на "Ленке", в декомпрессионной камере. Кроме того, здесь же, на "Жигулях", ещё в двух отсеках, находились те двое - Ямалов и Шарыпов, которые вышли раньше. Плюс к ним - Иванов и Мальцев на другом судне.

Но и это не все. В самый крутой момент получаем доклад с "Машука", что там спустили группу водолазов, которые обследуют С-178 в поисках оставшихся, определяют, что нужно делать для подъема лодки. И первая же пара через 52 минуты работы под водой потеряла сознание. Водолазов экстренно подняли. У обоих - по предварительному диагнозу - баротравма легких. Но поскольку здесь у меня оставалось гораздо больше тяжелобольных, решил: на катере быстренько иду на "Машук", осматриваю больных, выдаю рекомендации и возвращаюсь на "Жигули". Так и поступили. Состояние ребят в камере на "Машуке" было лучше, повреждения односложные: у одного баротравма, у второго - кислородное отравление и отравление углекислым газом. Оба вполне благополучно проходили режим лечебной компрессии.

Когда я вернулся на "Жигули", то увидел, что два моих врача спят в барокамере мертвецким сном. Полчаса не мог их разбудить. Можно связаться с камерой по телефону, но когда спит смертельно усталый человек, то будить его совершенно бесполезно. Есть выход: берешь деревянный молоток и стучишь по стальному корпусу камеры. Я колотил по тому месту, к какому приткнулись головами мои доктора. Полчаса на пересмену с водолазами. Грохот стоял на весь корабль! Наконец очнулся Васильев. Шабалова я так и не смог разбудить. Уже потом выяснилось, что он впал в коматозное состояние: в камере у него неожиданно разыгралась болезнь Боткина, инфекционный гепатит. Пришлось его перевести в смежный отсек и заниматься им отдельно.

Реаниматолог, который перешел туда, впервые оказался в этой "диогеновой бочке". Тут ещё на психику влияет отсеченность от внешнего мира, когда резко снижен поток информации, поток привычных раздражителей. Мы, врачи, называем это сенсорной депривацией, голодом чувственных ощущений в восприятии. Только хорошо подготовленный человек может переносить сенсорную депривацию.

Вдруг замечаю: у майора Мадлена начинаются признаки клаустрофобии, боязни замкнутого пространства. Пришлось прошлюзовать к нему в камеру ещё одного врача - хирурга майора Багияна. Вчетвером им работалось уже легче.

С тяжелобольными было так. Только на одного навалимся всеми нашими общими усилиями, всеми медикаментозными средствами, только одного чуть-чуть подтянем к уровню, когда его состояние из очень тяжелого переходит в среднюю степень тяжести, начинает тяжелеть второй; вытянем второго, тяжелеет третий, подправим третьего, тяжелеет четвертый... И вот так постоянно мотались от одного к другому. А до окончания лечебной рекомпрессии ещё около двух суток. Правда, к этому времени на борт судна уже прибыли специалисты из Военно-медицинской академии, прибыл начальник кафедры физиологии подводного плавания и аварийно-спасательного дела генерал-майор Иван Акимович Сапов, начальник кафедры военно-морской терапии генерал-майор Синенко. Оба профессора, высшие авторитеты в нашей морской медицине, и консультации с ними убедили: те меры, которые мы предприняли, правильные.

Был ещё один серьезный момент. Поскольку подводники пробыли в лодке на повышенном парциальном давлении кислорода да к тому же мы им подняли давление в камере, мы предположили, что вот-вот появятся признаки отравления кислородом. Мы боялись, что это случится на самом пике давления, которое мы поднимали, чтобы растворить эти газы в крови, газы, рвавшиеся в кровеносное русло, как это бывает при баротравме, а также при бурной кессонной болезни. Тут палка о двух концах: с одной стороны, надо растворить эти пузыри, а с другой - есть опасность кислородного отравления. Такие вот ножницы. И точно - у старшины 2-й статьи Лукьяненко через 47 - 48 часов стали проявляться признаки кислородного отравления. Причем в судорожной форме, наиболее опасные, страшные и остро протекающие. Пришлось срочно уходить с максимального давления, не дождавшись конца выдержки. Поскольку состояние остальных было значительно легче, чем Лукьяненко, я решил перевести их на более низкие глубины.

Ну, дальнейшее лечение не представлялось особо уж сложным. Единственное, что нужно было брать в расчет, так это то, что одни препараты хороши при отравлении углекислым газом, другие эффективны при отравлении кислородом, третьи - при баротравме, четвертые - при декомпрессионной болезни. И надо было выбирать те, которые могли бы действовать унифицированно и, помогая при одном виде патологии, не ухудшать другую. Здесь, конечно, пришлось перебрать множество медикаментозных средств.

Вот так, маневрируя давлением, мы вернули подводников к жизни. Конечно, все они ещё были тяжелые, но тем не менее за них мы теперь не опасались, разве что за Лукьяненко, который был очень плох. Однако в госпитале уже через неделю и у Лукьяненко состояние пришло в норму, а через две недели все спасенные моряки отдыхали в санатории.

И вот ещё что. Для военно-морской медицины такой поток больных - вещь вполне прогнозируемая. Следовательно, заранее можно сказать, что штатные судовые врачи справиться с таким объемом работы не в силах. Даже одной медгруппы мало.

Мировая статистика утверждает, что 50 процентов подводников (по некоторым данным - 70 процентов), как правило, гибнут из-за неправильных действий при выходе. Слишком многое на них обрушивается, чтобы они соблюдали в этих условиях сложный порядок действий: войти в торпедные аппараты, дать один сигнал, второй, третий, четвертый, выходить по буйрепу, считать выдержки под водой... Поэтому ошибки уже на стадии выхода можно прогнозировать. А раз ошибки, значит, и водолазные заболевания неизбежны.

Общий результат: здоровье у спасенных полностью восстановилось, даже на комиссии всех признали годными к службе на подводной лодке, кроме Анисимова, и то ему просто ограничили годность. У него были небольшие остаточные явления: легкие головокружения при резких движениях. Учитывая, что парню осталось служить всего шесть месяцев, ему дали возможность пораньше уволиться с флота.

Вся история в целом - это уникальный случай вообще в мировой практике, такого ещё в морской медицине не было.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Спустя полгода после гибели С-178 я прилетел в командировку в некогда родной Полярный...

За обеденным столом плавбазы подводных лодок "Федор Видяев" заместитель командующего Северным флотом вице-адмирал В. Кругляков рассказывал:

- В тот день, когда на ТОФе случилось несчастье, главком находился у нас на Севере, на атомном крейсере "Киров". Готовились к большим флотским учениям. Вдруг вбегает адъютант с бледным лицом: "Сергей Георгиевич, вас к "Булаве"!" Мы поняли: что-то стряслось. Горшков снял трубку. Докладывал первый его заместитель, адмирал флота Смирнов. Горшков выслушал, не дрогнув ни одним мускулом: "Ну что же, Николай Иванович, придется вам лететь".

Сказал, положил трубку, а я по лицу вижу: он уже передумал. Самому лететь надо. Вызвал Мироненко, командующего морской авиацией: "Готовь вертолет на берег и самолет в Москву".

Тут как раз и министр обороны позвонил. Предложил до Владивостока свой самолет-салон.

Мы думали, учения отменят. Но главком распорядился проводить, хотя по плану в воздухе должны были быть 26 ракет одновременно. Новые ЧП могли быть... А он не отменил. Волевой мужик. Характерный.

Из Москвы, не заезжая в Главный штаб, полетел на Дальний Восток, а там прямо на спасатель. Двое суток пробыл. Это в его-то возрасте такие перелеты...

И Кругляков выразительно покачал головой.

В тот же день я навестил и свою подводную лодку - Б-409. Она стояла у причала судоремонтной мастерской. На корабле шел ремонт. Старпом о чем-то спорил с главным строителем, потом безнадежно махнул рукой. Я поинтересовался, в чем дело.

Главный строитель не успевал и потому не хотел ставить на рубку оранжевый фонарь-мигалку. Оказывается, после гибели С-178 вышел приказ о том, чтобы на всех подводных лодках установить проблесковые фонари, которые при ходе в надводном положении предупреждали бы суда: "Внимание! Подводная лодка". На шведском флоте такие "мигалки" уже давно установлены. Теперь и на наших морях замигают алые всполохи - поминальные огни, зажженные в честь С-178. Но об этом будут знать только посвященные...

Главный инженер Аварийно-спасательной службы ВМФ СССР контр-адмирал Юрий Сенатский:

- Дизельную подводную лодку С-178, протараненную рыбацким судном, мы подняли всего за 20 дней. Продули все ЦГБ и понтоны и отбуксировали на Дальзавод.

Там, в доке судоремонтного завода, лодку расчленили на отсеки. Вырезали центральный отсек - сердце подводной лодки - и выгрузили его на берег. Стальное корабельное "сердце" долго ещё подавало признаки жизни, истекая водой, маслами и топливом из обрывков трубопроводов, как из вскрытых вен...

Николай Черкашин