22.10.2010 08:44:30
Владивостокский поезд приходил в Находку спозаранку, и уже в восемь утра я успел представиться новому начальству и стать в строй на палубе «малыша» при подъёме Военно-Морского Флага.
Окончание книги В.Брыскина "Тихоокеанский флот" см.на источнике -сайте http://flot.com/blog/historyofNVMU/pust-vsegda-budet-nebo-dom-kuznetsa-kirillova.php
Несмотря на холодную и пасмурную зимнюю погоду, картина великолепной бухты и дюжины одинаковых лодок с экипажами, которые построились на верхних палубах, могла поразить воображение и менее впечатлительного человека, чем я в двадцатидвухлетнем возрасте. А лодки были особенно красивы.
Не нужно было быть никаким знатоком, чтобы угадать в них некоторые благородные черты «Сталинца», только в виде уменьшенной копии. Следует сказать, что впоследствии, поплавав на «малышах» не один год, я получил множество подтверждений того, что это были очень удачно сконструированные корабли. До этого у нас строили подобные лодки шестой серии (водоизмещением 150 тонн с двумя торпедными аппаратами) и двенадцатой серии – с четырьмя аппаратами. Очевидно, накопленный опыт пошёл впрок, и к нему была добавлена техническая культура «Сталинцев». В трёхсоттонной лодке 15 серии малые размеры сочетались с хорошими мореходными свойствами, отличной управляемостью, простотой и надёжностью механизмов. В таком качестве это был не только удачный корабль своего класса, но и великолепное учебное средство для подготовки подводников.
Все лодки в новой бригаде были послевоенной постройки, их привозили из Ленинграда по Транссибирской магистрали. Экипажи формировались на «Западе», что тоже накладывало свой отпечаток на моральную атмосферу соединения: многие моряки срочной службы мальчишками перенесли оккупацию и знали о войне не понаслышке. Командовал многочисленной бригадой капитан 1 ранга Егоров Георгий Михайлович – опытный подводник военного времени, впоследствии получивший задним числом звание Героя, командовавший флотами и ставший начальником главного штаба ВМФ в звании адмирала флота. Исключительно лояльный и доброжелательный к подчинённым комбриг пользовался безусловным авторитетом у всех подводников.
Я.И.Криворучко. 1954 год.
И все эти его качества органически подкреплялись и дополнялись служебной энергией и жёстким характером начальника штаба – капитана 2 ранга Егорова Сергея Григорьевича, тоже подводника военных времён, с которым впоследствии мне пришлось послужить несколько лет (я обещаю читателю не забыть отдельно нарисовать портрет этого примечательного человека).
Большие начальники, конечно, важны для характеристики нового места службы. Но главной фигурой на флоте является командир корабля. Эту должность на «М-248» занимал, без преувеличения, любимец и легендарная личность нашей дивизии – капитан 3 ранга Яков Иванович Криворучко.
«Наш Яша», как за глаза его называли моряки, до войны учился в театральном техникуме, но потом попал в Тихоокеанское училище. В начале войны всех курсантов бросили на спасение Москвы, и полегло их там немало. Якова Ивановича ранило в пятку, он почему-то стеснялся вспоминать об этом и, по моему, напрасно: пятка такое же неотъемлемое и живое место человека, как и грудь, разве только на неё не вешают ордена.
Потом наш вождь спохватился, что армия и флот останутся без офицеров, и оставшихся в живых курсантов снова отправили за парты. К описываемому времени Криворучко командовал «малышом» третий год и считался одним из опытных командиров. А завоевать такую репутацию было вовсе нелегко, так как и остальные его коллеги были не лыком шиты. Например, среди них был А.П.Михайловский – будущий Герой, адмирал, командующий флотом и доктор военно-морских наук.
Чтобы читатель несколько отдохнул от слишком официального перечисления событий, воинских званий и наград, которые свалились на него при описании любимого моего места службы, я попробую воспроизвести отрывок стихотворного описания процессов командирского становления Я.И.Криворучко:
Прикинул штурман своё местечко,
И слава Яши дала утечку.
Пустяк невязка – всего три мили,
Но больше Яшу уж не хвалили...
Но вот атака – стихия наша.
Прицел точнейший наводит Яша.
Пошли торпеды, кричим мы: «Браво!»
Но, растворенье – полсотни вправо.
Нашли торпеды, себе на горе,
Одну в Босфоре, другую – в море.
Взревев от гнева, схватив кувалду,
Гоняет Яша свою команду...
Ну и дальше в таком же роде.
Несмотря на поэтическую непритязательность сочинения (подобные опусы живут в любом здоровом коллективе), я прокомментирую его содержание для неморских людей.
В первом четверостишии описан реальный случай с относительно небольшой ошибкой в определении места лодки. В океане такая невязка просто несущественна, но в тесном Уссурийском заливе «малыш» оказался в чужом полигоне, и «Яшу больше уж не хвалили». А упоминание о растворении (угле отворота торпед от их начального положения при выпуске из аппарата) в целых пятьдесят градусов свидетельствует о грубом промахе минёров.
Что касается Босфора (не турецкого, а нашего – Восточного), то это уже поэтические гиперболы. Опять же, не про всякого командира сочиняют стихи, пусть и не очень совершенные.
Юношеские занятия актёрским мастерством не полностью были забыты нашим командиром: он частенько на мостике разыгрывал сцены из немногочисленных советских кинофильмов (все мы смотрели эти ленты по много раз и помнили реплики из них почти наизусть). Да и в целом, Яков Иванович малость играл запорожца, но весело и естественно. Я думаю, что по любительской фотографии это заметно, такие снимки «врут» меньше профессиональных. Служить с таким командиром было совсем нетрудно и весело.
Эта фотография дорогого стоит, и здесь Яков Ионович счастлив. - Александр Островский. Контр-адмирал Криворучко Яков Ионович.
Всего на «малыше» по штату пять офицеров и двадцать четыре старшины и матроса. Для порядка я назову только своих коллег: помощника командира – Жору Соболева, механика – Ваню Плотникова и пришедшего уже после меня минёра Володю Удовенко, его после окончания Тихоокеанского училища доучивали на подводника. Компактность экипажа, по моему пониманию, создает очень приятную атмосферу службы: все на виду (вроде нашей деревни). И очень скоро я опять чувствовал себя «своим среди своих», а то обстоятельство, что рядом служили мои однокашники по училищу, добавляло «уюта» новой службе. Об удалённости от дома и столиц я просто не вспоминал. И, как догадывается читатель, мне совсем некогда было предаваться воспоминаниям.
По заведённому порядку, в самом начале января все боеспособные лодки выходили за кромку льда, который на некоторое время вставал у побережья наших баз, и начиналась интенсивная боевая подготовка, дающая «разбег» новому учебному году. К этому времени все осенние назначения и приём пополнения офицеров, старшин и матросов уже завершались, и экипажи были готовы к новым подвигам по защите Отечества.
На беду, в принятой мною боевой части «малыша» дела обстояли не столь хорошо, как хотелось. Нет, три рулевых-сигнальщика во главе с боцманом-сверхсрочником и два радиста были «на высоте». Но штурманский электрик...
Моего предшественника, который «подложил» командиру легендарную невязку, я не застал, и мне пришлось принимать штурманское хозяйство у абстрактной штатной единицы.
А запущено это хозяйство было основательно: карты замызганы, не откорректированы и не в комплекте, гирокомпас повреждён, спирт из магнитного компаса выпит и тому подобное. Не стану, от греха подальше, валить напраслину на неведомого мне бывшего штурмана, но виновник разорения навигационных приборов был на виду – это был лохматый неопрятный матрос по прозвищу «Махно».
Как я вскоре выяснил, прозвище это мой подчинённый носил не без основания. Парень был из Ростова, который в послевоенные годы славился своей шпаной и особенно распущенными нравами. Вообще-то штурманские электрики относятся к корабельной интеллигенции, их набирают из наиболее образованных призывников и больше года обучают специальности. А наш герой уж не знаю, чему учился в учебном отряде, потом безобразничал на прежней службе, пока его не заметил Криворучко и не стал производить на бывшем ростовском люмпене эксперименты в духе знаменитого педагога Макаренко. Не берусь определять, на счастье или на беду, но почти сразу после моего прихода на лодку эти эксперименты закончились естественным образом: «Махно» в самоволке порезал бритвой своих собутыльников, вместе с командиром отделения рулевых Володько мы его доставили в камеру бригадной гауптвахты, и больше я на свободе этого типа не видел.
В то время, когда я пишу эту часть воспоминаний, умер неприметный для широкой публики поэт Юрий Левитанский. И меня ещё раз «резанули» его бессмертные строки: «Жизнь моя – кинематограф. Чёрно-белое кино...»
Юрий Левитанский, «Фрагменты сценария» из книги «Кинематограф»
До этого я не намеревался вспоминать сцену водворения в часть самовольщика «Махно», но потом передумал: пусть неведомый мне читатель почувствует это самое «кино».
Поздно вечером, уже после вечерней поверки и отбоя, мне приказали доставить самовольщика в часть и порекомендовали взять с собой Володько. Мой подчинённый был симпатичным парнем среднего роста с хорошо выраженным чувством собственного достоинства. Служил он уже пятый (а фактически, – шестой) год, то есть был даже на годок старше меня.
Оружия при нас не было, а на вопрос: «Куда мы идём?», Володько заверил меня, что он примерно знает.
И то верно: переполненные завербованными на обработку рыбы женщинами общежития располагались в следующих друг за другом впадинах между живописными скалами и были известны морякам наперечёт. Несколько километров мы шли по сопкам под огромным звёздным небом. К этой естественной иллюминации добавлялись два ярко освещённых по периметру квадрата на противоположном берегу бухты – мужской и женский пересыльные лагеря. Володько рассказывал мне про оккупацию, немцев, РОА («власовцев»), побег большой группы бандитов в Находке в 1953 году (я уже писал об этом, сначала амнистированные по указу Ворошилова перебили экипаж «Феликса Дзержинского»). Всё это были не те сведения, которые можно узнать из газет и тогдашних книг, поэтому время перехода до ближайшей «общаги» прошло незаметно.
Внутреннее устройство одноэтажного барака представляло собой длинный сквозной коридор с многочисленными дверями в клетушки, расположенные по обе стороны. Володько спросил у сопливого человека четырёх лет, есть ли здесь моряки и получил точный ответ: «Они у Машки е...» Видя, что разговор произвёл на меня соответствующее впечатление, Володько вежливо посоветовал мне обождать, пошёл по указанному направлению и вскоре вернулся, сопровождаемый хихиканьем нескольких обитательниц комнаты, вместе с нашим лохматым подонком и его товарищем (порезан был другой матрос, он уже вернулся в часть). «Махно», как ни в чём ни бывало, поздоровался со мной, и мы на удивление мирно двинулись в обратный путь...
Как судили бывшего уголовника (это обстоятельство выяснилось на суде) будет рассказано позже, а пока я остался с опасной бритвой, которой бандит в периоды раскаяния точил мне карандаши, и разорённым штурманским имуществом.
Ширина клинка 20 мм., толщина спинки от 4,0 мм. до 4,9 мм.. Года выпуска: 1953, 1954.
Пришлось нам через порядочный лёд и с неисправным гирокомпасом переходить в Улисс, где я развил бурную деятельность по восстановлению своей боевой части. Вот тут и пригодились мне уроки И.В.Василенко и флагманского штурмана бригады «Ленинцев» Кабановского: я уже знал входы и выходы и в картографическом отделе, и в мастерской гирокомпасов.
Интенсивная и нервная работа была выполнена, новая «гиросфера» (главный элемент гирокомпаса) весело зажужжала и стала показывать нам правильное направление на север, стопка новых секретных карт ждала моих подвигов. Не отстав от других кораблей, мы вышли на рейдовый сбор в залив Восток.
Наши ежедневные выходы в море на боевую подготовку с зимней якорной стоянки были настоящей подводной службой, и поэтому стоит поподробнее рассказать, как она проходила.
В шесть утра весь экипаж просыпался, и начиналось часовое приготовление корабля к выходу: «проворачивание» (то есть практическое опробование) всех механизмов, проверка лодки на герметичность и тому подобное. После докладов о готовности к выходу, мы наскоро завтракали, и уже в восемь утра, а то и раньше, лодка снималась с якоря и шла в отведённый полигон. Там по планам мы отрабатывали разные упражнения над водой и под водой, проходили пробные глубоководные погружения, измеряли на мерной линии (участке моря вблизи берега, где оборудованы створные знаки) надводную и подводную скорости хода, сдавали задачи по курсу боевой подготовки (наборы специальных манёвров и действий по неожиданным вводным командам принимающего начальства), обеспечивали противолодочную подготовку надводных кораблей, – всего не перечесть.
Даже на длительных переходах экипаж «малыша» работает в две смены, сменяясь каждые четыре часа. А в эти дни напряжённой учёбы почти постоянно объявлялась боевая тревога, по которой все неотлучно находятся на своих боевых постах. Исключение (переход на готовность номер два с посменным обслуживанием механизмов) делалось только на время обеда и ужина, причём нередко эти приятные события по обстановке не приходились на обычные, строго определённые на берегу моменты времени. Вместе со всеми и я крутился, как белка в колесе. По правилам, во время плавания возле берегов и в полигоне я должен был каждые 10-15 минут определять своё место. В 1954 году установленные порядки в нашей дивизии выполнялись неукоснительно, и флагманский штурман бригады Б.Степаненко (по прозвищу «Мессершмидт») находил время, чтобы посмотреть у всех своих подопечных, что это за определения, и узнать, какие выводы из их анализа сделали молодые мореходы.
Судя по прозвищу, не всем такая дотошность нравилась, но я ничего, кроме благодарности к заведённым порядкам и своему занудному начальнику не испытывал: знания, полученные в такой школе, не имели цены...
С наступлением темноты следовало возвращение на рейд. Мы должны были с точностью одного-двух кабельтовых (200-300 метров) выйти в заданную точку и стать на якорь. При стоянке на якоре один из дизелей продолжал «молотить» всю ночь, заряжая аккумуляторную батарею. Ночь мы с минёром делили пополам, неся якорную вахту. То же самое делали и остальные моряки: сигнальщики с нами на мостике, а остальная смена внутри лодки. А в шесть утра на следующий день всё начиналось сначала.
При выходах в море харчи у подводников богатые: с достаточными порциями мяса и разнообразных консервов (одна свинина марки «Москва» чего стоила), кетовая икра и крабы (народ ими брезговал), какао, молочная сгущёнка, упомянутая шоколадка и даже сто граммов столового вина. В холодной и сырой атмосфере лодки эти сто граммов были «к месту», плохо только, что моряки норовили устроить попеременную складчину, и тогда кто-то из них не совсем уверенно делал своё дело. Офицеры с этим явлением постоянно (и малоуспешно) «боролись». С подвозом свежего хлеба обычно дело обстояло туго, мы им баловались только после выхода с базы и визитов рейдового катера, который развозил начальство. Добавим, что в Приморье и на берегу свежий хлеб не годится и в подмётки выпеченному из алтайской муки. Свежая картошка тоже была в редкость, а питание фруктами при социализме было заказано для всего народа. Зато мы постоянно разживались рыбой и свежими крабами с мелких сейнеров, которые, несмотря на строгие запреты, промышляли в полигонах (ухо с ними нужно было держать востро). Рыбаки с удовольствием отдавали нам самые лакомые составляющие улова, а мы дарили им жестянки с галетами, чай и другие колониальные товары, спиртом наши друзья тоже не брезговали.
Полуфабрикаты из всей этой разнообразной казённой и «левой» снеди превращал во вкуснейшие блюда кок Вдовин.
Как и все виртуозы поварского дела, он был немногословен и философски воспринимал окружающую жизнь (то же самое произойдёт с любым, если он задумается над метаморфозами потока постоянно перерабатываемой пищи).
Электрическая плита на «малыше» соответствующих размеров, запас пресной воды ограничен, и вдобавок нужно постоянно следить, чтобы содержимое бачков не выбросило на подволок при резком изменении давления после всплытия и открывания верхнего рубочного люка. Как правило, коку помогает специально выделенный молодой моряк, а во время реализации необычных кулинарных затей (с той же добытой «слева» свежей рыбой), – энтузиасты-добровольцы.
В «малыше» для отдыха имелась единственная одноярусная койка у командира (она же – диван кают-компании), четыре койки для офицеров во втором отсеке и двенадцать – для остальных моряков в четвёртом отсеке и закутках первого и шестого отсеков (центральный отсек – это не место для отдыха, а в пятом отсеке установлены дизели, возле них не поспишь). Все койки в длину имеют размер 175 сантиметров, так что я вечно решал задачу о размещении своих лишних восьми сантиметров. Зимой эта задача усложнялась ещё и толщиной шапки, которую, как и остальную одежду, снимать с себя не следовало. При работе дизелей на якорной стоянке отсеки обогреваются специальными трёхкиловаттными электрическими плитками – «козлами».
Но по-настоящему тепло только сидя на этом «козле», все остальные диспозиции попрохладнее.
Зимой одета команда основательно: в меховые и ватные куртки и штаны, а обута – в валенки с галошами типа «слон». Если бы не сырость и, не дай Бог, – морская волна, это надёжная защита от холода.
Пожалуй, я не постесняюсь закончить своё бытовое описание туалетными процедурами. Среди прочего, подводник должен быть немного комнатной собакой: в произвольное время отправлять свои естественные надобности не удаётся. Вообще-то, на лодке есть подводный гальюн, но при однодневных выходах им не пользуются: сложное и опасное устройство со шлюзованием при выбросе отходов за борт в тесной лодке причиняет известные неудобства окружающим. Нужно ловить момент в надводном положении и, спросив разрешение у командира или вахтенного офицера, выскочить на мостик.
В ограждении рубки на уровне верхней палубы устроено тесное место для непотребных действий, но его постоянно заливает водой, а процедура такого купания бывает относительно приятной только летом. Поэтому все дела делаются прямо в задней части мостика. По этой причине самые важные из них откладываются на время якорной стоянки.
Но и в этом случае зимой в многочисленных одёжках втискиваться в надводный гальюн неудобно, да и пропускная способность устройства невелика. Поэтому нередко рулевые на ночь пристраивают сходню поперёк палубы со свесом над водой, и на этом «насесте» с хохотом и подначками пристраиваются подводники всех возрастов и званий. Только, в отличие от надёжной и сухой куриной подставки, сходня раскачивается на зыби вместе с лодкой, а снизу нередко и волна поддает брызгами: всем ведь хочется поучаствовать в забаве.
Надо заметить, что здоровое лёгкое восприятие перечисленных нюансов подводной службы было подавляющим правилом среди нас. Помню, я искренне удивился, когда лётчики морской авиации, пришедшие к нам на экскурсию, отозвались о лодке, как о тяжёлом месте службы. Всё-таки привычка – великое дело!
За всё время рейдового сбора у нас случилась только одна «неувязочка» по штурманской части.
Поздно вечером (а точнее, уже ночью) после очередной проверки штабом бригады мы вернулись на рейд.
Как всегда, уморившиеся за день подводники, в том числе и из числа штабных, мёртвым сном свалились на койки и другие подходящие для отдыха места. Мне выпало стоять вахту первым (до двух часов ночи). Я пристроился в шубе на мостике и приступил к выполнению нетрудных обязанностей вахтенного офицера на якорной стоянке. Стучал дизель, и всё на лодке вроде бы шло как обычно. Но некоторое время спустя после начала вахты мне показалось, что якорные огни плавбазы и других лодок несколько меняют своё расположение. Я взял пеленга на мигающие навигационные буи и с ужасом обнаружил, что их значения не соответствуют тем, которые я сам замерял при постановке на якорь.
Стоявший вместе со мной на вахте Володько «пулей» сгонял на носовую часть палубы и обнаружил якорь, преспокойненько примёрзшим в клюзе, а якорную цепь – стравленной в обледенелую надстройку. При постановке на якорь за ним с палубы должен был наблюдать мой подчинённый – рулевой Гурный, но он, видно, уже раскис от усталости и не дал себе труда заглянуть за борт; мотор брашпиля работал, цепь громыхала, и этого ему показалось довольно. С помощью нижней вахты мы быстренько разбудили командира, под грохот работающего дизеля заново вышли в нашу «точку» на электромоторе, отдолбили лёд у якоря и стали, теперь уже по-настоящему.
Штабные начальники, которым это происшествие было доложено утром, в ходе повторного захода на стоянку ничего не заметили. Яков Иванович кувалду в руки не брал, но разнёс всех виновников по заслугам.
Раз в семь или десять дней каждую лодку по очереди вызывали к борту плавбазы – парохода «Смоленск», который, в своё время, участвовал в челюскинской эпопее, и мы с великим наслаждением мылись в бане.
Уже в конце февраля, во время одной из таких помывок на нашей лодке чуть было не случилось дисциплинарное ЧП (чрезвычайное происшествие). Формально подводники срочной службы призывались в то время на пять лет.
Но сложная бюрократическая машина огромного государства не особенно церемонилась с точностью расчётов, когда это касалось людей.
Поэтому на деле эти пять лет превращались почти в шесть из-за всяческих казённых «округлений». Но живые люди не могли понять вышеприведённых сложностей государственной жизни и вели свой натуральный счёт событиям.
Как раз в день злополучной помывки исполнилось пять лет нашим «годкам», то есть морякам последнего года службы. Все они были достойными служаками: из пяти четверо занимали самые высокие неофицерские должности старшин команд. И в этот ясный и солнечный, по существу, выходной день им показалось естественным выпить. Привычной для этой цели водки, конечно, на борту не оказалось, а при употреблении виноградного вина из корабельных запасов (один из грешников – старшина команды торпедистов, по совместительству был и провизионщиком) ребятам отказало чувство меры. В результате солидные парни со старшинскими нашивками у самого борта плавбазы с дивизионным начальством начали горланить песни и передвигаться, опасно пошатываясь на узкой палубе. Яков Иванович со «зверским» выражением лица метался по борту плавбазы, но «герои» только улыбались ему. С большим трудом самые здоровые моряки водворили своих начальников внутрь лодки и по-матерински урезонивали их до окончания коварного действия винных паров. По счастью, история эта не получила официальной огласки, иначе командиру нашему не сносить бы головы: адмирал Шулаков страсть как не любил пьяниц и никакие нюансы в подобных случаях не принимал во внимание...
С памятного сбора все молодые офицеры вернулись уже бывалыми подводниками, нам казалось, что прошло не пару месяцев, а куда большее время. На подведение итогов в бригаду специально приехал командир дивизии. Среди прочего, он поднял меня при всём офицерском собрании и похвалил с упоминанием конкретных деталей за успехи в службе. Меня никогда не награждали орденами (и по делу), но эту похвалу я запомнил, большего мне и не нужно было.
Наступили тёплые времена, выходы в море становились и физически всё более приятным делом. К тому же они всё чаще посвящались практическим торпедным стрельбам. Дело это по праву считалось главным в нашей службе.
Каждое упражнение предварялось контрольной тренировкой в кабинете торпедной стрельбы, где имелись электромеханические приспособления для имитации взаимного движения лодки и цели, подъёма перископа и других обстоятельств реальной атаки (волну, накрывающую перископ, заменяла надеваемая на него рукавица).
Штурман в проведении расчётов места и элементов движения цели является помощником командира. Мне работа во время атаки особенно нравилась, я постоянно придумывал способы для повышения точности и быстроты выполнения боевой прокладки. У Криворучко был хороший глазомер, да и решительности ему было не занимать. Все атаки, а их было немало в тогдашнем курсе боевой подготовки, мы выполнили на пять баллов.
Забавно: среди этих упражнений была и ночная атака из надводного положения. Наши начальники почему-то не обращали внимания на тот факт, что уже более десятка лет большинство кораблей снабжено радиолокатором, и темнота вовсе не является помехой для обнаружения атакующего. В кромешной темноте субтропической ночи при почти штилевой погоде мы пытались разглядеть хоть какие-то проблески света на корабле-цели. Наконец наше терпение было вознаграждено: какой-то разгильдяй на цели вышел из освещённого помещения и снабдил нас долгожданным ориентиром. Криворучко навёл допотопный «ночной» прицел (вроде того, который употребляется на торпедных катерах), и мы выпустили электрическую торпеду со специальным ярким фонарём для обозначения траектории в учебных целях. Никаких расчётов в такой атаке штурман не делает, поэтому я любовался диковинной картиной военной игры в роли праздного зрителя. Ни на каком круизном лайнере такой забавы туристам не показывают.
Менее привлекательными для меня были зенитные стрельбы из сорокапятимиллиметрового орудия, которое (наверное, по традиции не оставлять подводников безоружными в отчаянных ситуациях) было укреплено у нас на носовой палубе. Почти все лодки бригады строились в кильватерную колонну и палили в «конус» – большую матерчатую «колбасу», буксируемый самолётом. По слухам, лётчики не любили выполнять эту задачу, и неспроста.
Лодки достаточно сильно раскачивало на волне, и снаряды (болванки) некоторых умельцев вместо неба с визгом рикошетили от волны.
По счастью, это был последний год, когда нас заставляли по-шутейски атаковать из надводного положения в темноте и стрелять из бесполезного орудия. Сами пушки вскоре и вовсе демонтировали со всех лодок.
Пока шли описанные выше боевые упражнения, многомесячная судебная волокита с нашим «Махно» двигалась своим чередом.
Подследственный сидел на бригадной «губе» и периодически его нужно было доставлять к прокурорам и следователям за пятнадцать километров. В то время, когда наша лодка находилась в море, это делали офицеры и матросы береговой базы, но пару раз выполнять охранные функции пришлось и мне.
Как и в момент водворения в часть после преступления, бандит по отношению ко мне не проявлял злобы, но выделяемый для охраны матрос с карабином был настороже. Я, правда, в таких случаях тоже вооружался пистолетом. На суде никого из нашего экипажа не было. Выяснилось, что наш бывший сослуживец – рецидивист, и за правильность его анкетных данных и имени ручаться нельзя. Получил он два года дисциплинарного батальона. В качестве «последнего привета» обнаружилось, что, сидя на гауптвахте, «Махно» умудрился пропить своё обмундирование. Стоимость его равными долями аккуратно вычли из очередной получки моей, помощника и Криворучко. Театральное возмущение последнего не поддаётся описанию.
Как уже известно читателю из описания моих автомобильных подвигов, к лету мы с Валькой Родионовым в складчину купили мотоцикл (это означает, что жизнь наша обрела всесторонне устойчивые формы), и два самых приятных летних месяца: июнь и июль, мы провели в доковом ремонте вместе с плавучей тюрьмой – пароходом «Феликс Дзержинский». По выходе из дока наступил завершающий этап учебного года, который мне хочется описать более подробно.
Рисунок художника Георгия Карловича Вагнера (1908 – 1995) «Пароход «Феликс Дзержинский» в Охотском море. Вечер» датирован «29/ I 47». Акварель, выполненная с натуры в Магадане
Немає коментарів:
Дописати коментар