В. Брыскин «Тихоокеанский Флот». - Новосибирск, 1996-2010. Часть 2.

 Вскормлённые с копья

Наш «чудильник» и его метаморфозы в описываемое время

Поступление в любое учебное заведение можно уподобить посадке в поезд дальнего следования, когда каждый трезвый пассажир знает и конечный пункт назначения, и хотя бы основные промежуточные станции.
Не берусь утверждать, что в сорок шестом году я правильно представлял себе конечную цель военно-морской учёбы (сведения о погонах и нашивках – не в счёт) и, тем более, – все предстоящие нам перипетии курсантской жизни. А впоследствии выяснилось, что всех последующих обстоятельств нашей училищной эпопеи не знал никто, включая и самых высоких начальников. Такая неопределённость с последствиями человеческих планов и поступков теперь представляется мне обычным делом. Но, пожалуй, будет несправедливо, если мы поставим в такое же «полузрячее» положение бесправного читателя и займёмся описанием училищной жизни, не ознакомив его с основными ориентирами на предстоящем семилетнем отрезке времени.
http://flot.com/blog/historyofNVMU/pust-vsegda-budet-nebo-dom-kuznetsa-kirillova.php

Ещё перед войной руководившие страной партия и правительство сообразили (если этот глагол применим к данным почтенным объектам), что время плохо образованных командиров безвозвратно ушло в прошлое, и принялись навёрстывать упущенное в деле подготовки грамотных офицеров (слово это ещё было не в ходу), в первую очередь, – для артиллерии, авиации и флота, которые в большей степени, чем другие войска, насыщены техническими средствами.
И, среди прочего, были созданы военизированные специальные школы названных выше трёх разновидностей, в которых ученики 8-10 классов, переодетые в соответствующую форменную одежду, готовились для поступления в «настоящие» военные училища. Иными словами, была возвращена к жизни старая идея кадетских корпусов и военных гимназий, которые выполняли подобную роль в дореволюционной России.
Во время военного лихолетья спецшколы, сосредоточенные, в основном, в столичных городах, сначала эвакуировали на восток, а, начиная с конца 1944 года, стали возвращать к местам своего постоянного размещения.



Грабарь В.К. "Вскормленные с копья". Очерки истории детского воинского воспитания. - СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2009.

При этом военно-морские спецшколы преобразовали в подготовительные училища, курсанты которых находились на казарменном положении, как и другие военнослужащие срочной службы.
Итак, мы должны были за три года получить среднее образование, привыкнуть к казарменной жизни и военной дисциплине, а также познакомиться с основами военно-морского дела. К этому перечню следует добавить и более широкие замыслы привить нам навыки «светской» жизни, включая свободное владение иностранными языками, умение танцевать на балах, пользоваться столовыми приборами, то есть, в общем, – освоить все атрибуты былого дворянского обихода.
Слова о дворянстве я употребил совсем не случайно: после войны, введения в обращение золотых и серебряных погон и самого термина «офицер» (генералы и адмиралы появились ещё до войны), всем интуитивно было ясно, что новая империя не обойдётся без дворянской касты.
Правда, был не ясен вопрос с «технологией» её образования. Частичный ответ на него дало появление элитных суворовских и нахимовских училищ: из числа сирот погибших воинов. Но потребности многократно превышали численность данной группы населения. Поскольку мы формально очень немногим отличались от нахимовцев, новых дворян принялись воспитывать и из нашего брата.
Затея эта оказалась весьма неблагодарным делом. К четырнадцати-пятнадцати годам человек обычно уже полностью формируется как личность, а нас ещё, вдобавок, так или иначе «обкатывала» Война. Большинство моих однокашников ранее было жителями городских советских коммуналок, где в качестве салонного и часто используемого языка выступала матерщина, за столом употреблялись только ложки, а танцы вообще были весьма редким занятием: эпоха радиол, магнитофонов и танцплощадок ещё не наступила.
Конечно, в закрытом военном заведении можно приказать очень многое: мы кушали кашу-размазню с помощью вилок (скорость поглощения при этом падала ненамного), тяжко топая грубыми ботинками, танцевали друг с другом на специальных уроках разные па-де-катры, но эти детали быта уже нисколько не могли поменять нашего образа мыслей и поведения. Чтобы убедиться в этом, достаточно было послушать «травлю» (бытовые разговоры) в любой роте и в любой день недели.
Так что тайна воспитания благородных рыцарей для меня так и осталась за семью печатями.
Впрочем, я не думаю, что упомянутые рыцари действительно были более достойными, верными и надёжными людьми, чем мои товарищи.
Что уж там говорить о возвышенных этических проблемах офицерского сословия. Не меньшие неожиданности ждали нас на, казалось бы, простом маршруте нашей военной карьеры. При поступлении в подготовительное училище предполагалось, что большинство из нас после завершения среднего образования перейдёт либо в «командное» училище имени Фрунзе (бывший Морской корпус), либо в инженерное училище имени Дзержинского (оно готовило, в основном, корабельных инженеров-механиков). Ну а самые слабые могли попасть и в средние училища, например, – в интендантское.
И поначалу так оно и было. Но в 1948 году, в связи с планами строительства «большого флота», было принято решение развернуть на базе нашей «Подготии» 1-е Балтийское высшее военно-морское училище такого же профиля, как и училище имени Фрунзе, но только без гидрографического факультета. Естественно, все продолжающие учёбу по командной линии (тогда под этим термином понимались корабельные офицеры артиллерийской, минно-торпедной и штурманской специальностей, способные нести ходовую вахту на мостике, а впоследствии, – и претендовать на должность командира корабля) были оставлены для продолжения учёбы в новообразованном заведении всё на той же Приютской улице.
Хотя дореволюционной постройки здание училища почти не претерпело внешних перемен, и межэтажные перекрытия его продолжали прогибаться под тяжестью строя обитателей, внутри закипела бурная работа по созданию базы для высшего учебного заведения.
Главное – коллектив преподавателей в культурной и морской столице страны – Ленинграде – был сформирован, на мой взгляд, без особых трудностей. Может быть, заявляя это, я и ошибаюсь, но курсанты относились к появлению квалифицированных преподавателей как к само собой разумеющемуся событию.
Больше нас поражали видимые перемены в оборудовании училища.
В наше, и без того не слишком просторное для многочисленного коллектива курсантов, здание, начали завозить громоздкую военную технику (причём, – новейших тогда образцов) и обустраивать разного рода кабинеты.
Буквально толпы чертёжниц изготавливали разнообразные плакаты для новых курсов наук, вся эта продукция, естественно, была секретной. Повсюду перестраивали, красили, грузили и перегружали, монтировали и ремонтировали. Даже уследить за всеми переменами было непростым делом, а ведь кто-то планировал и организовывал эту работу.
Не меньшие перемены последовали и в моральной атмосфере училища (не считая естественного повзросления его воспитанников). Одним из косвенных результатов изменения статуса нашего заведения было полное отсутствие старшекурсников для бывших «подготов» выпуска 1948 года, а «над» нами три года был только один старший курс. Отсутствие многоступенчатой возрастной иерархии (обычной в традиционных морских училищах с их длительными четырёх- и пятилетними сроками обучения) придавало нашему «чудильнику» особый моральный колорит. Я не берусь «дегустировать» все его оттенки (мне ведь не пришлось учиться в другом месте), но и отрицать значение этого фактора для всех нас не стоит. Думается, что внимательный читатель найдет некоторые подтверждения этому высказыванию в последующем тексте.
Следующая перемена в содержании и организации учёбы ожидала нас осенью 1951 года. По возвращении из отпуска нам объявили о разделении курса на три факультета (артиллерийский, минно-торпедный и штурманский) и дали три дня на размышления о выборе конкретной военной профессии.
Двадцатилетние парни с опытом пяти лет какой-никакой службы и почти годового общения с морем (вы о нём прочтете несколько позже) – это уже не та «мелюзга», которая ломилась в подготовительное училище в 1946 году. Проспорив с друзьями отведённые три дня (у кого были отцы, – и с отцами), мы очередной раз изменили номера классов и начали новое наступление на крепости военно-морской науки.
Поскольку освоение общеобразовательных дисциплин (высшей математики, теоретической механики, физики и химии) к концу второго курса уже было, в основном, закончено, о нашем «универсальном» военно-морском образовании (сразу по всем трём специальностям) было вроде бы забыто, и мы начали штудировать всё те же дисциплины, но в более подробном изложении. Поскольку до этого никто таких «революций» в содержании военно-морского обучения не производил, «поворот» был выполнен, конечно, не без некоторых изъянов.
Но не успели мы как следует приспособиться к новым условиям учёбы на раздельных факультетах, как грянули новые перемены. В 1952 году было принято решение ориентировать училище на подготовку офицеров-подводников (позднее из названия училища убрали прилагательное «Балтийское» и добавили слова «подводного плавания»). При этом артиллеристов доучивали по старому профилю, а штурманам и минёрам даже дипломы потом выдали с указанием «подводной» специфики.
Конечно, смена названий и надписей представляла не самую сложную часть новых перемен. Например, чтобы принять решения о демонтаже только-только завезённого оборудования для тренировок в управлении огнём артиллерийских кораблей, в училище приезжал даже военно-морской министр Н.Г.Кузнецов.
А с кадрами преподавателей-подводников поступили так. Поскольку в училищах такого профиля специализации до этого просто не существовало, к нам направили часть преподавателей Высших офицерских классов, которые имели соответствующий опыт.
Думается, что всем нам повезло с таким поворотом дела. Объёмы курсов специального обучения подводников за неимением времени и опыта тоже не стали особо пересматривать (по сравнению с программами офицерских классов). Мы занимались по 8 классных часов в сутки, но полученные основательные знания очень пригодились нам впоследствии. А о замечательных наших боевых наставниках я обязательно расскажу в своё время...
Надеюсь, читатель простит мне достаточно «сухой» реферат о части истории училища подводного плавания. Но без него все остальные рассказы о нашей учёбе рискуют потерять некоторый магистральный курс и окончательно превратиться в трудно усваиваемый винегрет.



Памятная медаль в честь 60-летия нашего Училища

Отцы-командиры

Вряд ли стоит описывать семь лет училищной жизни в виде подробной последовательной хроники. Многие детали событий тех лет затянуты такой плотной дымкой времени, что точного воспроизведения действительности мы всё равно не получим. Вдобавок, читатель утомится и, не дай Бог, потеряет уважение к флотским порядкам и заведениям, а это уж совсем не совпадает с намерениями автора. Поэтому мы постараемся нарисовать картину жизни послевоенного мальчика, попавшего на Флот, отдельными фрагментами (соответственно «перескакивая» по времени с года на год), благо мудро устроенная человеческая память автоматически оставляет нам для последующего употребления, как правило, только и именно то, что стоит вспоминать и не забывать.
А начнём мы с тех, кто возглавлял строй курсантов на многочисленных парадах, – с наших начальников, которые действительно были нашими отцами, без малейшего отступления от смысла этого высокого звания.
Не берусь утверждать, что нам как-то особенно повезло, или имело место редкое счастливое совпадение случайностей, но в течение семи училищных лет нами командовали три очень разных офицера, которых ныне уже нет в живых, но в любое время дня или ночи я представляю каждого из них в безукоризненно подогнанной морской форме конца сороковых годов, безмолвно стоящими рядом и одним своим существованием не дающими нам совершить что-то недостойное и, наоборот, довольными, если у нас что-то получилось в жизни. Судите сами, ведь после окончания училища прошло более сорока лет, но буквально сыновние чувства благодарности к этим достойным людям и какого-то не отданного долга не убывают, а, пожалуй, и становятся сильнее со временем.
Сказанное вовсе не означает, что штатное расписание нашего училища состояло всего из трёх «единиц», нет, конечно, в нём числилась изрядное количество других деятелей по строевой и политической части. О некоторых из них нам поневоле придётся вспоминать при описании разного рода событий.
Но о большей части этих людей в нынешнем своём виде я совершенно не способен ничего написать – ни хорошего, ни плохого: в моей памяти они бесследно остались в том времени, как безымянные полустанки на пути в долгожданный отпуск, когда думаешь только о будущих встречах и даже не фиксируешь в памяти ничего из временного дорожного бытия. У меня нет никакого морального права да и душевных сил для сравнения между собой моих Настоящих Начальников (впрочем, для этого нет ни малейшей необходимости), поэтому я возьмусь за их описание без лишних хлопот с составлением какого-то табеля о рангах.
Командиром нашего курса в течение всех семи лет был сначала капитан-лейтенант, а в конце этого срока – капитан 2 ранга Иван Сергеевич Щёголев.
Родился он 7 ноября 1917 года в питерской рабочей семье, что давало обильную пищу для пропагандистских статей к годовщинам революции. Перед войной Иван Сергеевич окончил военно-морское училище имени Фрунзе и воевал на Балтике на катерах-охотниках за подводными лодками. На деле охоты за вражескими субмаринами, наверное, случались не часто (настоящая немецкая подводная война шла далеко – на просторах Атлантики), а вот все перипетии и опасности блокадной жизни и прибрежного взаимодействия с сухопутными братьями по оружию наличествовали в изобилии.
Так что, кроме орденов, наш «Батя» получил в наследство от Войны изрядный шрам на спине и не совсем устойчивую психику. Впрочем, последний недостаток в основном проявлялся в виде несколько излишней эмоциональности речи. Женат он был на вдове погибшего товарища, и это обстоятельство усиливало наше романтическое уважение к герою войны.
С виду это был очень красивый рослый белокурый офицер, с шиком носивший морскую форму в любое время года (всё-таки фамилии присваиваются людям не зря).



И.С.Щёголев. Наверное, 1946 год. Все ордена – боевые, а не за выслугу лет.

Командовать тремя сотнями сорванцов, даже облачённых в морскую форму, уверяю вас, – весьма непростое дело. Одиннадцать месяцев в году беспокойные (и, опять-таки, не забудем, – многочисленные) подчинённые постоянно преподносят командиру разного калибра «подарки», от обычной пьянки в увольнении до массовых драк и выстрелов в собственное сердце. Всё это нужно пережить (в дополнение к разнокалиберным «фитилям» от начальства), не озлобиться на беспокойное «семейство», не потерять чувство меры и справедливости.
Я не помню ни одного случая предвзятого отношения к любым нарушителям дисциплины и порядка, а, положа руку на сердце, многие из них делали всё возможное, чтобы вызвать неприязнь воспитателей. И при этом выдерживался достаточный уровень требовательности к малолетним подчинённым без каких-то поблажек. Я уже не говорю, что общественное положение родителей (если они были), национальность, уровень общего развития и всяческие «шероховатости» характера принципиально не имели никакого значения для служебных отношений.
А было-то нашему «Бате» поначалу всего 29 лет! (Сами мы, конечно, не понимали, что это ещё не возраст).
То, что наш курсовой командир «продержался» на своей беспокойной должности все эти семь лет, знающему человеку говорит само за себя. Но и отдано за это время нам было немало: впоследствии Иван Сергеевич не раз признавался нам, что такого выпуска в его жизни уже не было. При кажущейся «конвейерной» схеме процессов обучения каждый год даётся воспитателям по-разному: и они сами, и их подопечные меняются со временем.
Я не помню никаких особых педагогических приёмов, впечатляющих нотаций, сентенций или проповедей (шумные «разборки» провинившихся «разгильдяев» перед строем – не в счёт), но именно поведение Ивана Сергеевича и его отношение к подчинённым в любых ситуациях научило нас поприличнее переносить будущие превратности и всяческие тяготы службы. Сказанное относится и к другим нашим командирам, так что рассчитывать, что данное сочинение будет вкладом в педагогическую науку, – напрасный труд.
Начальник курса – достаточно высокопоставленный офицер, так что никаких особых контактов с ним у меня не случалось (я был отличник и тихоня), однако об одном случае персонального отношения ко мне Ивана Сергеевича стоит рассказать отдельно. В 1950 году, уже в конце первого курса высшего училища, мне в голову взбрела идея перейти во вновь формируемое училище инженеров оружия. Командовал этим заведением Герой Советского Союза капитан 2 ранга Свердлин, как и наш командир, тоже балтийский катерник.
В качестве штатного отличника я никакой обузой для начальства не был, скорее мой перевод был нежелательной потерей. Но Иван Сергеевич лично повёл меня к своему бывшему сослуживцу, организовал вместе с ним всё необходимое для перевода, и только сбои в канцелярской машине Управления военно-морских учебных заведений, по счастью, сорвали эту затею.
Урок этот я подсознательно запомнил на всю свою службу и всегда старался помогать своим подчинённым в переводах по их желанию, как бы ни хотелось мне удержать дельного человека на привычном месте.
После окончания училища вся наша братия постоянно навещала «Батю» при появлениях в Ленинграде. Поскольку эти визиты, разумеется, не обходились без приёма некоторого количества спиртного, жена и дочери внешне сердито смотрели на такие мероприятия (нужно ещё не забывать о числе и непредсказуемости шумных посещений), но стойко переносили данные тяготы флотской службы.
Нечего и говорить, что Иван Сергеевич был центром наших сборищ по случаю кратных пятилетию годовщин выпуска, которые с размахом проводились, начиная с 1973 года (может быть и раньше, но тогда я на них не присутствовал).



Наш Иван Сергеевич в день семидесятилетия.

Наш ротный командир – в ту пору (1946-1953 годы) капитан Семён Павлович Попов в определённой мере был противоположностью блестящему начальнику курса. Начнём с того, что он пришел в училище «из пехоты», то есть не имел военно-морского образования, свидетельством чему были его «красные» погоны и не изменившееся за семь лет «береговое» воинское звание. Если не ошибаюсь, офицером он стал на войне, имея за плечами только довоенную десятилетку да, наверное, какие-нибудь скоротечные курсы подготовки командиров. В то время мы не знали, что во время войны Семён Павлович побывал командиром штрафной роты и батальона на Карельском фронте. Сейчас бы я сказал, что там он и окончил свои педагогические университеты.
Среднего роста, черноволосый, до синевы выбритый Семён Павлович, казалось, всегда был в помещении роты, ходил вразвалочку, был немногословен, и воспринимался нами обыденно (ну, конечно, – какой может быть герой из «берегового» офицера).
По молодости мы не могли ещё ценить добродетели повседневного труда наших воспитателей, связанного с мытьём в бане, увольнительными, нарядами и прочей воинской рутиной.
Хотя, когда дело дошло до нашего первого расставания с Семёном Павловичем после окончания «Подготии», что-то в нас сработало, и мы решили преподнести командиру роты на память редкостные тогда серебряные часы «Победа». Необходимые для этого рубли были собраны, а выполнять непосредственно общественное поручение (при полном собрании всей роты) почему-то поручили мне. Промямлив соответствующие слова, я попытался передать коробочку с часами, но Семён Павлович преподал нам очередной урок высокой морали. Он явно разволновался, и, по-моему, у него на глазах появилась влага. Но нам было сказано, что принять подарок от подчинённых он может только после рапорта и разрешения начальства (конечно, такое разрешение, безусловно, последовало). Увы, впоследствии с подобными прецедентами я не сталкивался, хотя, правда, на флоте никаких преподношений начальству в то время просто не практиковалось, очевидно, в виду частой его смены или по другим причинам.



Семён Павлович Попов. 1946 год.

Ну, а у «береговых» людей (даже в морской форме) свои порядки: здесь складчина к дням рождения начальства оказалась в моде.
Как и Щёголев, Попов о своём участии в войне никогда особенно не распространялся, хотя «обычный» набор из военного ордена (ещё без колодки, то есть полученного в начале войны) и медалей у него имелся, впрочем, подобные награды были практически у всех наших офицеров. С учётом сказанного выше о штрафном батальоне, понятно, что о такой войне ничего рассказывать и нельзя было.
И ещё один характерный штрих. Брат нашего командира – генерал-полковник Виктор Павлович Попов служил в Москве. И нам были известны случаи, когда ротный обращался к брату с просьбами о помощи своим подчинённым. Но, как легко убедиться и по внешним атрибутам военной карьеры, – в отношении самого себя такие просьбы исключались.
Как и в училищные времена, на юбилейных встречах никаких речей Семён Павлович не говорил, сидел со своим коллегой – тоже ротным командиром Афанасием Петровичем Моргуновым – в сторонке, но помнил всех нас досконально, сопереживал нашим делам в не очень понятной послеучилищной жизни. Какое-то время я даже писал ему письма. Он переоценивал мои возможности и считал, что нужно добиваться всё больших научных чинов и званий. Сейчас мне кажется, что письма мои были негодными, может быть данное сочинение невозвратно запоздалым образом как-то поправит этот мой грех...
В отличие от начальника курса, ротных командиров достаточно часто меняли местами (С.П.Попова в конце нашей учёбы перевели на кафедру общевойсковой подготовки), и из высшего училища нас выпускал другой «краснопогонный» капитан – Данилов, пожалуй, постарше возрастом Щёголева и Попова. Наверное, это тоже был достойный офицер, просто, за краткостью совместной службы, мы не успели оценить этого человека. Мне он запомнился своим серьёзным отношением к опасным тогда бумагам: выпускным анкетам и автобиографии. Детально ознакомившись с моим куцым жизнеописанием и тщательно выверив тексты соответствующих документов, он велел оставить себе копии и рекомендовал не отклоняться от них при последующих подобных упражнениях.
При составлении бумаг, с учётом моего «нечистого» национального происхождения, он (как мне показалось) значительно посмотрел на меня в том месте, где надо было это происхождение описать, заключив словами «считаю себя русским». Вот я вполне серьёзно и осознанно считаю себя русским с тех времен...
В конце 1946 года училищем командовал старый морской офицер ещё «царских» времён – капитан 1 ранга Н.Ю.Авраамов, потом около года главным начальником был контр-адмирал К.М.Кузнецов. Этого адмирала сменил также вскоре ставший контр-адмиралом Борис Викторович Никитин. На этом посту он и оставался до нашего выпуска в 1953 году. Поэтому должность начальника училища у меня прочно ассоциируется именно с этим человеком.
Адмирала мы видели далеко не каждый день и далеко не каждую неделю. Он для нас был чем-то вроде императора (в соответствующие времена). Тем более, что своей «непроницаемой» внешностью (коричневого цвета кожа лица в сочетании с восточным разрезом глаз) начальник училища и вправду походил на владыку азиатского государства.
На самом деле, ничего похожего на царственное самодурство за нашим главным командиром и близко не водилось: это был в высшей степени выдержанный и культурный офицер, ещё в те далёкие времена написавший кандидатскую диссертацию по тактике боевых действий катеров, что было редкостью в среде тогдашнего начальства (См. Никитин Б.В. Катера пересекают океан. – Л.: Лениздат, 1980.).
Будучи курсантом, лично я столкнулся с Борисом Викторовичем только дважды: первый раз, в 1949 году, он вручил мне аттестат зрелости с золотой медалью, а также пачку книг с дарственными надписями, а во второй раз, в 1953 году, – лейтенантские погоны и кортик.
Надо ли говорить, что все перечисленные предметы имели и имеют для меня непреходящую ценность, некоторые из них и сейчас находятся в моей сухопутной «каюте». Но столь малочисленными актами личного общения (даже при наличии упомянутых материальных свидетельств) вряд ли можно объяснить воздействие нашего Адмирала на одного из тысячи своих подчинённых. Между тем воздействие это, без всякого сомнения, имело место...



Вот примерно с такого расстояния я и наблюдал Начальника Училища.

Летом 1951 года, на так называемой «практике», мы находились на Северном флоте. Поскольку наше училище ещё не обрело свою нынешнюю подводную специализацию, нас поочерёдно «перебрасывали» с одних кораблей на другие. Каждый из таких «семестров» включал сдачу экзаменов по устройству корабля. Напомним, что дело происходило в послевоенные годы, и многие корабли, особенно малого водоизмещения, были из числа поставленных американцами по «ленд-лизу». Очевидно, офицеры, принимающие эту технику от союзников, по-разному относились к выполнению своих обязанностей, что практически начало сказываться к описываемому времени, когда матросов и старшин, принимавших участие в приёмке кораблей, начали уже увольнять в запас. В частности, во время стажировки на американских тральщиках типа «АМ» именно по причине плохого знания правил обращения с иноземным резаком металлов, работающем на бензине, на наших глазах произошёл взрыв и пожар с человеческими жертвами (описания злополучного бензореза на данном корабле просто не было).
А на малых охотниках за подводными лодками типа «SC-110» мы обнаружили подробнейшие описания этих неординарных деревянных кораблей с дизель-генераторными силовыми установками и весьма совершенным, по тем временам, зенитным и прочим вооружением. Подписаны эти великолепные документы были капитаном 2 ранга Б.В.Никитиным.
Добавим к сему и тот факт, что он же руководил переходом этих небольших кораблей из США в Россию через Атлантику. Казалось бы, ну какое воспитательное значение может иметь инструкция, даже хорошо составленная. Но когда вы так наглядно видите истинную цену хорошо выполненного долга, даже инструкции становятся мощным инструментом воспитания...
Запомнилось ещё как уважительно здоровался с нашим начальником Н.Г.Кузнецов, который приезжал в училище для решения на месте вопросов, связанных с переориентацией на подготовку подводников. Наверное, адмиралы были знакомы по первым годам деятельности училища имени Фрунзе.
Спустя четыре года после выпуска из училища меня направили в Высшие офицерские классы для подготовки к должности командира подводной лодки.
В этом солидном учебном заведении контр-адмирал Никитин, к этому времени не очень здоровый человек, занимал должность заместителя начальника по научной работе.
Меня в это время «распирали» разного рода новаторские идеи. Одна из них сводилась к предложению приладить к не очень совершенным тогдашним гидроакустическим станциям немецкое изобретение военных времён – механический интегратор (он применялся в ночном секстане, скопированном с трофейного образца), который позволял несколько повысить достоверность конечного результата группы недостаточно точных измерений. Дело это (как и многое другое, так и не доведённое до конца) требовало определённых разрешений, материальных затрат и привлечения сторонних исполнителей, и по этой причине я попал в кабинет заместителя начальника.
Адмирал никак не показал, что он знает меня, и в достаточно сухой деловой манере рассмотрел все необходимые вопросы. И только потом, косвенным образом – от моего друга Сани Винокурова (тоже нашего выпускника, только годом старше), я узнал, что всех нас Борис Викторович не только помнит поимённо, но и очень доволен моей изобретательской деятельностью. Такие вот «пироги» с расстоянием между курсантом и адмиралом в служебной иерархии...
Умирал Адмирал тяжело. Сначала ему ампутировали ноги, и уж потом наступил конец...
Не открыл я секретов, как стать отличным командиром роты и начальником курса, и уж подавно не способен характеризовать работу достойного начальника училища. Просто эти годы (1948-1953) были для нас временем Адмирала Никитина.
Во многом благодаря этому мы не почувствовали ни рядом происходящего «ленинградского дела», ни борьбы с «безродными космополитами», ни многих других «прелестей» тогдашней действительности. А, как я сейчас понимаю, вполне могли почувствовать, будь нашими начальниками другие люди. И ряд косвенных подтверждений этому читатель найдет в последующем тексте (если, конечно, захочет).



1958 год. Фрагмент выпускной фотографии Высших офицерских классов ВМФ. Второй слева – контр-адмирал Б.В.Никитин. (Мы ещё не раз вернёмся к этой фотографии).

В заключение этой главки, для некоторой характеристики нашего училища и его офицеров (в том числе, и упомянутых выше), я решил поместить рассказ о судьбе подполковника морской авиации Гриштинского, который, как выяснилось позже, собственно и не имел отношения к данному славному роду сил ВМФ. Поскольку эта часть сочинения представляет, в основном, пересказ сведений, полученных от И.С.Щёголева, мы напечатаем её выделенным шрифтом.



 

Продолжение следует.