Вскормлённые с копья
24.08.2012 09:21:50 Предыдущие-Части 1-33
Снова дорога. Теперь уж не утрамбованный и выровненный руками бесчисленных зэков, а подрезанный ножами бульдозеров хлябкий грейдер. Но Сун этого не замечал, сердце Суна пело. И он с живым, теперь уже не унылым любопытством оглядывал непролазные буреломины, первозданный хаос наваленных деревьев, чащобы кустов и искренне удивлялся, завидев в прогалах и на взлобках тайги любопытствующих, явно непуганых лошаков и лосих, рогачей и оленух.
http://flot.com/blog/historyofNVMU/
«Вот это да!»
Но требовалось завязать дорожный разговор с хозяином машины, вцепившимся в баранку.
- Трудно вам, однако, - начал дипломатические подходы Сун, - по двенадцать-то часов за рулем и без передыха.
- Мы привыкшие. Без напарника хреновато, конечно. Летом, как теперь вот, с попутчиками оно и ничего. Тары-растабары. Глядишь, и сон прогнал. А вот зимой да в одиночку совсем плохо. Если мотор заглохнет - труба. Сразу ложись и помирай. Тут на двести верст ни одной живой души.
- А вы что, после срока? - ляпнул Сун и тут же почувствовал бестактность своего вопроса.
- Нет, брат, я не сидел. Я вольный. А знать если хочешь, история моя такая...
И шофер Миша поведал одну из похожих как две капли воды «романтических историй».
- Родом я из-под Ростова. Беспризорник. Отца-матери не знал. Ну, шпанил. Воровал. Но без мокрухи. До этого не доходило. Стал парнем. Как в песне «Чубчик-чубчик, чубчик кучерявый». Ну, там водочка, девочки, калинка-малинка. И повстречал я свою настоящую любовь! В парке. Барышню настоящую, не эти халды. И закрутилась у нас романтика. Я ей как на духу: вор, мол, я, Леночка! А она... «И никакой ты не вор, не навирай на себя. Ты хороший парень. Пойдешь учиться. А потом поженимся. Вот пойдем сейчас же к маме и папе»... А папа - полковник! В квартире - рояль, картины-гардины. Мамочка в китайском халате с драконами. Но меня приняли. Как сына. Отмыли. Купили настоящий костюм «бостон». «Пойдешь, говорят, раз такая у вас любовь, учиться на инженера. А получишь диплом, тогда и благословим честь по чести». Ну, отправили меня в институт. Отмантулил я два курса. До учебы я жадный. И враз получаю телеграмму: «Леночка трагически погибла»! Ну, у меня и белый свет померк. Жизнь потеряла смысл. На похороны я не поехал... боялся увидеть Леночку в гробу. Она для меня осталась живая. Ученье я бросил. Одно время снова бродяжничал, шастал по «малинам». А потом одумался - слишком уж после Леночки все грязно. И вот... подался на Колыму, стал шоферить. Вот и шоферю. А сидеть? Нет, я не сидел...
Сун сочувственно молчал. В голове мелькнула мыслишка: «Как же ты, выходит по рассказу, куда моложе меня, а на вид - на десять лет старше?» Но такого вопроса задавать не стал: в конце концов, каждый имеет право на свою собственную красивую легенду. А судеб-легенд на Колыме хоть отбавляй.
- А этот? Который в кузове?
- А-а, - нехотя бросил Миша Челкаш, - договорник, из вольняшек. Вербованный. Напросился. Видать, подзаработал, выбирается на «материк». Купил для храбрости ружье. А патронов нет.
И, словно нехотя, добавил:
- Мусор...
А дорога колдыбалась назад. Знаменитая якутская трасса все более походила на прорытую в буреломинах траншею; временами машина проваливалась в чащобу зарослей и в какие-то водяные ямы и с утробным взвывом выбиралась на взгорбки, временами выползала на сухие утрамбованные отрезки, временами буквально продиралась бортами через наваленные коряжины. Кабину колыхало, как в шторм, и немилосердно трясло. Мотор негодовал и жаловался на одышку.
В одном из глухих урочищ, когда шофер Миша остановился и спутники развели костер, поставили котелок - «чифирять» (а Челкаш Миша чифирял с железной периодичностью - каждые 12 часов, после чего гнал машину без останову), к костру из буреломин вышел бродяга, молча присел на корточки и протянул корявые руки к огню. Так же без слов получил свою порцию густейшего чифира.
Так появился третий пассажир; кто он и куда он? - из кратких реплик не выяснилось, да и задавать такие вопросы в тамошних краях не было принято. Оказалось, однако, что бродяга знает якутский язык. Незнакомец без особых разрешений полез в кузов, к молодцу с ружьем.
Погнали дальше. На одном из сравнительно хороших участков машина спустилась в широкий распадок с густым пихтачом, глубокой речкой и деревянным мостом.
На мосту, перегораживая проезд, на перилах лежала сухостойная жердина, а на жердине приколотая бумажка. Шофер Миша и Сун подошли к лесине, сняли листок. На листке печатными буквами было написано:«Всем, кто едет. В лесу гибнет геологическая партия. Окажите помощь».
- А где эта партия? - окинул окружающую тайгу Сун. - Кричать? Стрелять нечем. Подождем, а?
А шофер Миша поступил совершенно неожиданно: сбросил лесину вниз, подскочил к кабине, мотнул головой - «лезь!» - и рванул газ. Машина вырвалась из распадка и, урча, влезла в молчаливую тайгу. Шофер Миша, крутя баранку и орудуя сцеплением, повернулся к Суну и прорычал:
- Партия. Знаем мы такие партии. Бандиты, вот это кто. Беглые, понял? Нет тут за двести верст никаких геологов, понял? А ты - кричать! Хочешь, чтоб прирезали?
- По-онял! - протянул Сун. - Выходит, ждали да зеванули эти?
- Выходит так, - пробурчал шофер Миша.
«А если это все-таки геологи? - подумал Сун. - Бесчеловечно как-то...» Но вслух рассуждать не осмелился.
А тайга все разворачивалась назад, местами поражая взгляд непролазным хаосом навороченного бурелома, изуродованными стволами и корягами, пластами вывороченных корневищ и царапающими, хватающими за кабину кустами малины, жимолости и еще черт знает чего.
В одном из широких долин-распадков путешественники узрели среди обширной вырубки приземистое строение - якутский сайлык-балахан. Он представлял собой сооружение со скошенными из вертикальных жердей стенами, густо обмазанными глиной с навозом, и маленькими оконцами. Из балахана курился сизоватый дымок. Наклонная входная дверь открыта.
Вошедшие (шофер Миша, незнакомец-бродяга и военмор Сун) увидели старуху, сидевшую возле очага на чурбаке и месившую на грязной голой коленке тесто.
- Доробо! (Здравствуйте!) - произнес бродяга.
- Доробо, - буркнула старуха, не поворачиваясь к вошедшим.
Старуха была занята важным делом: на заголенных грязных и тощих коленках месила тесто, отрывала куски и с размаха ляпала на вертикальную стенку каменного очага, в котором, как в заводской, безо всяких колен, трубе ревел огонь. Стены очага раскаленно дышали, приляпанные куски теста дымились и, подгорев, шлепались на земляной пол. Старуха подбирала полусырые лепехи и складывала на низенький топчан, долженствовавший изображать стол.
Зимнее жилище якутов – дьиэ – балаган, сайлык - летнее пастбище.
Несмотря на раскаленный очаг и наружное лето, в строении было холодновато. На вошедших якутка не обращала никакого внимания.
- Орон хыдэ? (Хозяин где?) - спросил бродяга.
- Туй (Там) - односложно, без отмашки рукой или кивка головой, бросила якутка.
На стенах жилья на гвоздях мирно соседствовали - седло, винтовка и ламповый радиоприемник, уздечки и какая-то меховая лопотина.
Вошедшие присели за самодельный стол, достали бутылку спирта и съестной припас, задымили и оглядывали жилье.
- Однако, какой-то начальник, - заметил Сун.
Вскоре внутрь вошел молодой, довольно симпатичный якут, прислонил винтовку, обменялся приветствием с гостями и подсел к столу. От предложенной порции спирта не отказался. Говорил по-русски.
Как и следовало по обычаю, обменялись здоровьем, дорогой и погодой, вежливо пожаловались на проклятый гнус.
Да, подтвердил молодой хозяин, он - начальник местного «холбаса» - фактории, ходил проверять коней, а о беглых в округе не слышно. О геологах тоже.
Засиживаться, однако, не следовало, гости поблагодарили и поднялись. Хозяин проводил их до выхода и долго смотрел вслед машине. Без винтовки, однако.
- Они, якуты, страсть как ненавидят беглых, - пояснил Суну шофер, - Как услышат, что в тайге беглые, сразу за винтовки и в тайгу. Бьют без промаха. Почище краснопогонников. Такой народ.
Последнее добавил то ли с осуждением, то ли с одобрением, не понять.
Форма одежды и знаки различия Внутренних Войск НКВД (МВД) 1943-1955 гг.
А машина все ревела и колдыбалась на вымоинах и вихлястых взгорках.
- Непонятно, - спросил как-то Сун, - едем, едем, а без заправки. Машина, что? Святым духом питается?
- Почему святым? - возразил Миша-шофер. - А у меня бочка в кузове, али не видел? А шланг к бензобаку. Изобретение.
- Не обратил внимания, - схитрил Сун. - Это рядом с кислородом-то?
- А что? Севера! - философски ответствовал шофер Миша. - И не кислород там, а ацетилен. Баллоны кислородные, это да.
Против такой убийственной логики возразить было нечего.
Перевалив через какой-то увал и забравшись в густой прямостойный лес, путники остановились на «водосброс» и увидели пару конных с винтовками.
- Эге-ей! - конные повернули к машине и остановились. Оказалось - пожилой якут и девушка-якутка. Оба в ватных штанах и куртках, торбасах и накомарниках.
- Сейчас разживемся! - кинул бродяга попутчикам. - До-робо! Порох есть?
- Мало-мало есть.
- Пачку пороха продашь? Сколько? Пожилой якут подумал:
- Однако, сто рублей.
У Суна была одна сотенная. Торг состоялся.
- А дробь есть?
- Мало-мало есть.
- Пачку дроби продашь? Сколько?
- Однако, сто рублей.
Второй сторублевки у Суна не оказалось, только четыре четвертных. Но якут презрительно тряхнул головой и тронул коня.
- Вот как! Только сотенные им подавай! - сплюнул бродяга вслед охотникам.
Так и поехали - с ружьем и порохом, но без дроби и патронов.
243
Наконец, бурная бешеная Индигирка. Протянутый через несущуюся стремнину трос и небольшой, на одну машину, паром. Сун с содроганием смотрел на ревущую воду: казалось, что трос вот-вот лопнет и поток унесет паром и машину со скоростью выстрела прямо до Ледовитого океана.
А на якутской стороне, где горы стали еще выше, спутники (и бродяга, и парень со своим ружьем) как-то незаметно и бесплотно исчезли. Словно бы растворились в воздухе. Сун их исчезновения не заметил.
А дорога продолжалась, кое-как прорытая ножом бульдозера сквозь чащобу тайги. Суна нещадно мотало. И от бездельного сидения на Суна волнами наплывала сонная одурь, начинался бред наяву.
Вот впереди, перед машиной сморщенная Баба-Яга в ступе и с метлой, вот Красная шапочка с лукошком, полным ягод, вот какие-то серые вороны и зеленые гуси (почему зеленые?) летят прямо в лицо Суну. Сун отмахивался от птиц, бред-туман проходил и, оказывалось, Сун хватается руками за стекло. А вместо «Красной шапочки» оказывался придорожный куст, усыпанный алой ягодой.
С наступлением темноты в сноп света фар сбегались (это уже живые, не бредовые) зайцы и, страшась окружающей темноты, до самого рассвета давали физкульт-кросс впереди машины. Много зайцев, попавших в световой плен. Сначала это удивляло, смешило. А потом надоело.
Вот, лопоухое дурачье! А лопоухие добросовестно работали лапами. Темноты они боялись больше рева машины.
А машина шла. Окончилось курево. Давно израсходован харч. Оставался драгоценный чай.
Но проблему еды шофер Миша и военмор Сун решали весьма просто: выехав на какую-нибудь поляну, непременно обнаруживали десяток-другой белых куропаток, с любопытством разглядывавших красными бусинками глаз непонятных двуногих и не пытавшихся улететь. Сун выламывал из сухостоины дубинку и, подойдя на два-три метра, пускал это метательное орудие в вертящих шеями куропаток. После каждого броска на траве трепыхалось две-три глупых птицы, остальные отлетали на пять-шесть метров и продолжали вертеть шеями.
Наспех ощипанные (небольшие, каждая с голубя) куропатки варились в котелке. Орудовал костром и приготовлением варева и на второе крепкого чифира шофер Миша.
Так и ели, безо всякой соли, жирное варево и запивали крепчайшим чифиром, от которого сердце превращалось в дизель-мотор.
Продолжение следует.
http://flot.com/blog/historyofNVMU/
«Вот это да!»
Но требовалось завязать дорожный разговор с хозяином машины, вцепившимся в баранку.
- Трудно вам, однако, - начал дипломатические подходы Сун, - по двенадцать-то часов за рулем и без передыха.
- Мы привыкшие. Без напарника хреновато, конечно. Летом, как теперь вот, с попутчиками оно и ничего. Тары-растабары. Глядишь, и сон прогнал. А вот зимой да в одиночку совсем плохо. Если мотор заглохнет - труба. Сразу ложись и помирай. Тут на двести верст ни одной живой души.
- А вы что, после срока? - ляпнул Сун и тут же почувствовал бестактность своего вопроса.
- Нет, брат, я не сидел. Я вольный. А знать если хочешь, история моя такая...
И шофер Миша поведал одну из похожих как две капли воды «романтических историй».
- Родом я из-под Ростова. Беспризорник. Отца-матери не знал. Ну, шпанил. Воровал. Но без мокрухи. До этого не доходило. Стал парнем. Как в песне «Чубчик-чубчик, чубчик кучерявый». Ну, там водочка, девочки, калинка-малинка. И повстречал я свою настоящую любовь! В парке. Барышню настоящую, не эти халды. И закрутилась у нас романтика. Я ей как на духу: вор, мол, я, Леночка! А она... «И никакой ты не вор, не навирай на себя. Ты хороший парень. Пойдешь учиться. А потом поженимся. Вот пойдем сейчас же к маме и папе»... А папа - полковник! В квартире - рояль, картины-гардины. Мамочка в китайском халате с драконами. Но меня приняли. Как сына. Отмыли. Купили настоящий костюм «бостон». «Пойдешь, говорят, раз такая у вас любовь, учиться на инженера. А получишь диплом, тогда и благословим честь по чести». Ну, отправили меня в институт. Отмантулил я два курса. До учебы я жадный. И враз получаю телеграмму: «Леночка трагически погибла»! Ну, у меня и белый свет померк. Жизнь потеряла смысл. На похороны я не поехал... боялся увидеть Леночку в гробу. Она для меня осталась живая. Ученье я бросил. Одно время снова бродяжничал, шастал по «малинам». А потом одумался - слишком уж после Леночки все грязно. И вот... подался на Колыму, стал шоферить. Вот и шоферю. А сидеть? Нет, я не сидел...
Сун сочувственно молчал. В голове мелькнула мыслишка: «Как же ты, выходит по рассказу, куда моложе меня, а на вид - на десять лет старше?» Но такого вопроса задавать не стал: в конце концов, каждый имеет право на свою собственную красивую легенду. А судеб-легенд на Колыме хоть отбавляй.
- А этот? Который в кузове?
- А-а, - нехотя бросил Миша Челкаш, - договорник, из вольняшек. Вербованный. Напросился. Видать, подзаработал, выбирается на «материк». Купил для храбрости ружье. А патронов нет.
И, словно нехотя, добавил:
- Мусор...
А дорога колдыбалась назад. Знаменитая якутская трасса все более походила на прорытую в буреломинах траншею; временами машина проваливалась в чащобу зарослей и в какие-то водяные ямы и с утробным взвывом выбиралась на взгорбки, временами выползала на сухие утрамбованные отрезки, временами буквально продиралась бортами через наваленные коряжины. Кабину колыхало, как в шторм, и немилосердно трясло. Мотор негодовал и жаловался на одышку.
В одном из глухих урочищ, когда шофер Миша остановился и спутники развели костер, поставили котелок - «чифирять» (а Челкаш Миша чифирял с железной периодичностью - каждые 12 часов, после чего гнал машину без останову), к костру из буреломин вышел бродяга, молча присел на корточки и протянул корявые руки к огню. Так же без слов получил свою порцию густейшего чифира.
Так появился третий пассажир; кто он и куда он? - из кратких реплик не выяснилось, да и задавать такие вопросы в тамошних краях не было принято. Оказалось, однако, что бродяга знает якутский язык. Незнакомец без особых разрешений полез в кузов, к молодцу с ружьем.
Погнали дальше. На одном из сравнительно хороших участков машина спустилась в широкий распадок с густым пихтачом, глубокой речкой и деревянным мостом.
На мосту, перегораживая проезд, на перилах лежала сухостойная жердина, а на жердине приколотая бумажка. Шофер Миша и Сун подошли к лесине, сняли листок. На листке печатными буквами было написано:«Всем, кто едет. В лесу гибнет геологическая партия. Окажите помощь».
- А где эта партия? - окинул окружающую тайгу Сун. - Кричать? Стрелять нечем. Подождем, а?
А шофер Миша поступил совершенно неожиданно: сбросил лесину вниз, подскочил к кабине, мотнул головой - «лезь!» - и рванул газ. Машина вырвалась из распадка и, урча, влезла в молчаливую тайгу. Шофер Миша, крутя баранку и орудуя сцеплением, повернулся к Суну и прорычал:
- Партия. Знаем мы такие партии. Бандиты, вот это кто. Беглые, понял? Нет тут за двести верст никаких геологов, понял? А ты - кричать! Хочешь, чтоб прирезали?
- По-онял! - протянул Сун. - Выходит, ждали да зеванули эти?
- Выходит так, - пробурчал шофер Миша.
«А если это все-таки геологи? - подумал Сун. - Бесчеловечно как-то...» Но вслух рассуждать не осмелился.
А тайга все разворачивалась назад, местами поражая взгляд непролазным хаосом навороченного бурелома, изуродованными стволами и корягами, пластами вывороченных корневищ и царапающими, хватающими за кабину кустами малины, жимолости и еще черт знает чего.
В одном из широких долин-распадков путешественники узрели среди обширной вырубки приземистое строение - якутский сайлык-балахан. Он представлял собой сооружение со скошенными из вертикальных жердей стенами, густо обмазанными глиной с навозом, и маленькими оконцами. Из балахана курился сизоватый дымок. Наклонная входная дверь открыта.
Вошедшие (шофер Миша, незнакомец-бродяга и военмор Сун) увидели старуху, сидевшую возле очага на чурбаке и месившую на грязной голой коленке тесто.
- Доробо! (Здравствуйте!) - произнес бродяга.
- Доробо, - буркнула старуха, не поворачиваясь к вошедшим.
Старуха была занята важным делом: на заголенных грязных и тощих коленках месила тесто, отрывала куски и с размаха ляпала на вертикальную стенку каменного очага, в котором, как в заводской, безо всяких колен, трубе ревел огонь. Стены очага раскаленно дышали, приляпанные куски теста дымились и, подгорев, шлепались на земляной пол. Старуха подбирала полусырые лепехи и складывала на низенький топчан, долженствовавший изображать стол.
Зимнее жилище якутов – дьиэ – балаган, сайлык - летнее пастбище.
Несмотря на раскаленный очаг и наружное лето, в строении было холодновато. На вошедших якутка не обращала никакого внимания.
- Орон хыдэ? (Хозяин где?) - спросил бродяга.
- Туй (Там) - односложно, без отмашки рукой или кивка головой, бросила якутка.
На стенах жилья на гвоздях мирно соседствовали - седло, винтовка и ламповый радиоприемник, уздечки и какая-то меховая лопотина.
Вошедшие присели за самодельный стол, достали бутылку спирта и съестной припас, задымили и оглядывали жилье.
- Однако, какой-то начальник, - заметил Сун.
Вскоре внутрь вошел молодой, довольно симпатичный якут, прислонил винтовку, обменялся приветствием с гостями и подсел к столу. От предложенной порции спирта не отказался. Говорил по-русски.
Как и следовало по обычаю, обменялись здоровьем, дорогой и погодой, вежливо пожаловались на проклятый гнус.
Да, подтвердил молодой хозяин, он - начальник местного «холбаса» - фактории, ходил проверять коней, а о беглых в округе не слышно. О геологах тоже.
Засиживаться, однако, не следовало, гости поблагодарили и поднялись. Хозяин проводил их до выхода и долго смотрел вслед машине. Без винтовки, однако.
- Они, якуты, страсть как ненавидят беглых, - пояснил Суну шофер, - Как услышат, что в тайге беглые, сразу за винтовки и в тайгу. Бьют без промаха. Почище краснопогонников. Такой народ.
Последнее добавил то ли с осуждением, то ли с одобрением, не понять.
Форма одежды и знаки различия Внутренних Войск НКВД (МВД) 1943-1955 гг.
А машина все ревела и колдыбалась на вымоинах и вихлястых взгорках.
- Непонятно, - спросил как-то Сун, - едем, едем, а без заправки. Машина, что? Святым духом питается?
- Почему святым? - возразил Миша-шофер. - А у меня бочка в кузове, али не видел? А шланг к бензобаку. Изобретение.
- Не обратил внимания, - схитрил Сун. - Это рядом с кислородом-то?
- А что? Севера! - философски ответствовал шофер Миша. - И не кислород там, а ацетилен. Баллоны кислородные, это да.
Против такой убийственной логики возразить было нечего.
Перевалив через какой-то увал и забравшись в густой прямостойный лес, путники остановились на «водосброс» и увидели пару конных с винтовками.
- Эге-ей! - конные повернули к машине и остановились. Оказалось - пожилой якут и девушка-якутка. Оба в ватных штанах и куртках, торбасах и накомарниках.
- Сейчас разживемся! - кинул бродяга попутчикам. - До-робо! Порох есть?
- Мало-мало есть.
- Пачку пороха продашь? Сколько? Пожилой якут подумал:
- Однако, сто рублей.
У Суна была одна сотенная. Торг состоялся.
- А дробь есть?
- Мало-мало есть.
- Пачку дроби продашь? Сколько?
- Однако, сто рублей.
Второй сторублевки у Суна не оказалось, только четыре четвертных. Но якут презрительно тряхнул головой и тронул коня.
- Вот как! Только сотенные им подавай! - сплюнул бродяга вслед охотникам.
Так и поехали - с ружьем и порохом, но без дроби и патронов.
243
Наконец, бурная бешеная Индигирка. Протянутый через несущуюся стремнину трос и небольшой, на одну машину, паром. Сун с содроганием смотрел на ревущую воду: казалось, что трос вот-вот лопнет и поток унесет паром и машину со скоростью выстрела прямо до Ледовитого океана.
А на якутской стороне, где горы стали еще выше, спутники (и бродяга, и парень со своим ружьем) как-то незаметно и бесплотно исчезли. Словно бы растворились в воздухе. Сун их исчезновения не заметил.
А дорога продолжалась, кое-как прорытая ножом бульдозера сквозь чащобу тайги. Суна нещадно мотало. И от бездельного сидения на Суна волнами наплывала сонная одурь, начинался бред наяву.
Вот впереди, перед машиной сморщенная Баба-Яга в ступе и с метлой, вот Красная шапочка с лукошком, полным ягод, вот какие-то серые вороны и зеленые гуси (почему зеленые?) летят прямо в лицо Суну. Сун отмахивался от птиц, бред-туман проходил и, оказывалось, Сун хватается руками за стекло. А вместо «Красной шапочки» оказывался придорожный куст, усыпанный алой ягодой.
С наступлением темноты в сноп света фар сбегались (это уже живые, не бредовые) зайцы и, страшась окружающей темноты, до самого рассвета давали физкульт-кросс впереди машины. Много зайцев, попавших в световой плен. Сначала это удивляло, смешило. А потом надоело.
Вот, лопоухое дурачье! А лопоухие добросовестно работали лапами. Темноты они боялись больше рева машины.
А машина шла. Окончилось курево. Давно израсходован харч. Оставался драгоценный чай.
Но проблему еды шофер Миша и военмор Сун решали весьма просто: выехав на какую-нибудь поляну, непременно обнаруживали десяток-другой белых куропаток, с любопытством разглядывавших красными бусинками глаз непонятных двуногих и не пытавшихся улететь. Сун выламывал из сухостоины дубинку и, подойдя на два-три метра, пускал это метательное орудие в вертящих шеями куропаток. После каждого броска на траве трепыхалось две-три глупых птицы, остальные отлетали на пять-шесть метров и продолжали вертеть шеями.
Наспех ощипанные (небольшие, каждая с голубя) куропатки варились в котелке. Орудовал костром и приготовлением варева и на второе крепкого чифира шофер Миша.
Так и ели, безо всякой соли, жирное варево и запивали крепчайшим чифиром, от которого сердце превращалось в дизель-мотор.
Продолжение следует.
Немає коментарів:
Дописати коментар