Сегодня
«Главком» пообщался с ответственным секретарем Союза комитетов солдатских матерей Валентиной Мельниковой. Активистка признала: российское общество до сих пор не осознает, во что втянута их страна. Реальность войны не всегда понимают даже родственники солдат и офицеров, брошенных Путиным в мясорубку на Донбассе.
Как изменилась ситуация в России после объявленного «перемирия»?
Нам интересно не столько « перемирие», сколько вот этот обещанный обмен пленными. Кого-то реально удалось освободить.
Но в остальном все по-старому: ведь секретности не сняли с операции, она по-прежнему диверсионная. Поэтому все сидят как мышки под веником.
Даже родственники?
У нас есть большая проблема: к нам не обращаются родственники. Чего они ждут? Чего они хотят? Что они знают? Что они хотят узнать? Просто никто не обращается – вот это самое удивительное в этой войне.
Почему люди молчат?
Не знаю, объяснения у меня нет. Объяснение только в рамках психиатрических диагнозов. Я совершенно не понимаю. Более того, когда первые сведения появились, что из-под Ростова отправляют в Украину, я говорила родственникам, которые звонили: поезжайте туда в Ростовскую область. Не хотите? «Ой, мы не знаем, где полигон». Поезжайте в Ростов, идите на прием к военному прокурору округа и скажите, что буду сидеть, пока мне мальчика не привезут. Ни одна семья не поехала. Кто помнит Чечню, знает, что народ тогда ломанулся забирать сразу, как только информация пошла. Но сейчас этого не произошло. Почему? Никто не может объяснить. Сейчас созваниваемся с коллегами из других городов. У них такая же ситуация.
Вот, например, звонят: у нас раненый сын. Что нам положено? Коллега отвечает: Приходите (за разъяснениями – Ред.). Нет, мы боимся. Не понятно, чем можно напугать людей, у которых погиб или ранен сын.
Как оформляется гибель или ранение российских военнослужащих на Донбассе?
Ранения тяжелые, с последствиями, контузии тяжелые, потому что боевые действия интенсивные. По тем описаниям, которые в справках погибших, это просто кошмар, это просто ужас, что там было, мясорубка. Раненых парней, конечно, подлечат в госпиталях, их уволят по здоровью, а дальше семья будет «кувыркаться».
Родственникам следовало бы сейчас обратиться к нам: мы им объясним, что делать надо, куда обращаться, что требовать, какие документы приносить. Но звучат лишь единичные звонки, когда доходит дело, что нужно фамилию сказать, они пропадают.
Но в конце концов среди этих нескольких сотен семей есть нормальные люди, которые хотят помочь своим раненым. Куда они делись все?
Семьям погибших помощь выплачивают?
Выплачивать будут, потому что никуда не денутся. Но это не сразу произойдет, потому что не везде правильно оформлены справки.
У нас была одна жалоба месяц назад: позвонили, что погиб, а дальше – все, никто в воинской части трубки не берет, никто ничего не говорит, когда привезут хоронить – неизвестно.
Какие причины указываются, когда тела погибших возвращают родным?
Во всех справках, которые я видела, атрибутированные и неатрибутированные, осколочные ранения, проникающие, тяжелые ранения. Место гибели - временная дислокация воинской части.
Сколько по вашим данным сейчас воюет российских ребят на Донбассе? Кого отправляют в Украину - военнослужащих срочной службы, контрактников?
Просто срочников отправить нельзя никак, поэтому действуют таким идиотским образом, пытаясь заставить их оформить контракты. Мы подняли бучу в августе, в десантной части в Рязани пошла проверка того, что ребят-новобранцев принуждали подписывать контракт. Получили ответы от Минобороны, что никаких контрактов никто не заключал и все вернулись в воинскую часть. Не знаю, насколько этому можно верить, но пока семьи, которые беспокоились, больше не появлялись. Там, конечно, привлечено много офицеров. Поскольку много военной техники, при которой должны работать офицеры разных чинов, может быть не очень высоких, но они там есть и их много. По тому, что мы уже видели: первые, которые попали в руки правозащитников, это как раз были офицерские.
О каком-то хотя бы приблизительном количестве говорить можно?
Оценивать можно только по потерям украинцев, потому что потери в принципе симметричные. Но там надо делать поправку, что якобы есть еще и ополчение. Если считать, что ополчения половина, все равно на российских военнослужащих приходится много потерь.
Были ли попытки давления властей на Союз комитетов солдатских матерей России?
Был намек, что надо немножко поделикатней. Меня кто-то попросил прокомментировать ситуацию. А на следующий день уже передали: «давайте поделикатней». Я говорю: вы меня что, пугаете? Это бессмысленная работа. Потому что наш первый министр обороны – Дмитрий Тимофеевич Язов, и наши первые враги – это Главное политуправление вооруженных сил СССР. После них – это просто ничего не значит. Чем нас можно запугать? В этой войне я вижу, что люди все, намерено и ненамеренно, видят войну только в Интернете. Возможно, что и родственники не осознают ее реальность. У меня такое впечатление, что это поколение родителей воспринимает происходящее как игру. Это мое личное ощущение. Потому что я не могу понять, почему 10 тысяч семей до сих пор не в Ростовской области, и не побежали по комитетам солдатских матерей.
Вы сказали 10 тысяч. Речь идет о количестве воюющих на востоке Украины солдат?
Судя по всему, так и получается. По интенсивности боевых действий, по тому, сколько набросали в Ростовскую область на эти полигоны людей, с учетом того, что не всех отправляли в Украину, что проводилась ротация, эта цифра может составлять 10-15 тысяч.
На какой период отправляют российских солдат к границе с Украиной?
Не знаю, потому что не понятно, что там с ротацией. Никто не возвращается обратно. Вот их отослали в Ростовскую область, и они в свои дивизии не вернулись до сих пор.
Это фактически с мая месяца.
Как вам удается собирать информацию?
Мы не собираем информацию. К нам идут люди, звонят, есть группа «ВКонтакте», обращаются родственники, ребята, журналисты. У нас кроме войны, с (приходом на пост министра обороны РФ, - «Главком») Шойгу вернулись побои, унижения, отнимают деньги (у солдат.– Ред.), каждый призыв – это нарушения, отправляют служить больных. Мы помогаем им заявления писать. Специально мы ничего не ищем, и зачем искать. Если семье безразличен их боец, мы их что, будем материнской любви учить?
Естественно, все комитеты готовы (помогать обратившимся – Ред.). Тем более, если раненым нужно что-то с лечением или что-то у погибших – нет проблем, помогаем.
Все это откроется. Так, в принципе, начиналась вторая Чеченская война. Мы просто как бы вовремя не сообразили. Тогда ведь тоже ничего в прессе не было. Тоже думали, что все хорошо. Вован сказал, что «надо мочить в сортире», и все сидели, как мышки под веником, пока мы туда не приехали.