Валентин Соколов. Подо льдами Арктики. Страницы из дневника командира атомной подводной лодки.  

Четверг, 18 августа. Гренландское море. 
Из вахтенного журнала «К-438» «…Северный Ледовитый океан, глубина погружения 220 метров, ход 12 узлов. Включены телевизионные камеры. Над лодкой сплошной паковый лед без разводьев. Толщина льда 3-5 метров. Под килем более 4 км. Курс – 190 градусов.» 

http://flot.com/blog/historyofNVMU/2565.php 

Теперь с каждым оборотом винта мы приближаемся к дому. Матросы штурманской службы даже завели календарь, на котором отмечают дни, которые нам осталось провести подо льдом. 
На борту – нормальная рабочая атмосфера. Ученые проводят свои гидрографические и геофизические исследования, экипаж привычно несет вахты, но ностальгия по еще далекой от нас земле становится все сильнее и сильнее. Хочется вырваться из замкнутого пространства стальных отсеков, вдохнуть живой, не кондиционированный воздух, просто пройтись пару-тройку километров, любуясь природой. 
Большинству из тех, кто находится на борту «К-438», этой минуты придется ждать еще несколько месяцев. Говорят, что западные ученые установили – после двух месяцев непрерывного пребывания в море в психике человека происходят необратимые изменения. Эти исследования касались гражданских моряков. Что же говорить о тех, кто нес свою нелегкую службу в глубинах? Американцы и англичане старались почаще менять экипажи своих субмарин. Для этого был даже построен флот специальных судов, своеобразных плавучих гостиниц. Одно из них волею судьбы оказалось даже в советском торговом флоте и приобрело широкую известность как круизный лайнер «Одесса». Однако наши экипажи продолжали уходить на многомесячную службу без всяких перемен. Советские атомные подводные лодки проводили в море от трех до пяти месяцев, а «дизелюхи», осуществлять маневр которыми было сложнее из-за малых скоростей – до девяти месяцев! Такие походы действительно оказывали влияние на развитие личности человека, безвозвратно забирали здоровье, разбивали семьи. Однако роптать было не принято. 



Это судно я узнал не сразу, хотя частенько видел его в нашем Одесском порту. Круизный лайнер "Одесса", гордость Черноморского пароходства (когда-то такое существовало. И было даже крупнейшим в мире). 

Сейчас мы даже не знаем, что происходит в мире за стальной скорлупой прочного корпуса субмарины. Случись наверху атомная война – и в этом случае ее отголоски вряд ли докатятся в пустыню, в которой затеряна наша подлодка. До сеанса радиосвязи остается несколько суток. Место штурмана определяют по счислению, и его обязательно нужно будет уточнить при первом же всплытии под перископ. Навигация в полярных водах – особое искусство, и невязка в несколько десятков миль здесь не воспринимается как ошибка. Быстрей бы добраться до чистой воды или ближайшего разводья… 
– Накрыт стол в кают-компании, команде пить чай! – усиленный системой громкоговорящей связи «Каштан» разносится по отсекам голос вахтенного. 
Пожалуй, встреча за столом – единственное событие, которое разряжает монотонность нашей жизни. 
– Алексей Николаевич, приглашаетесь к столу! – старший помощник делает как всегда безуспешную попытку позвать командира на чаепитие. 
Однако Коржев на своей вахте практически никогда не покидает центральный пост. 
– Благодарю за любезность, старпом. Распорядитесь, пожалуйста, передать сюда стакан крепкого чая с лимоном. Вам приятного аппетита и не забудьте проверить питание команды. 
Между тем экипаж пробует на вкус сюрприз интендантской службы. Корабельный кок Володя Иванюша напек целую гору белого хлеба. Для нас это большой праздник, непонятный для оставшихся на берегу. Под конец похода уже никто не может даже смотреть в сторону нашего «штатного» питания - консервированных особым способом в спирту батонов, которые перед употреблением необходимо доставать из специальных полиэтиленовых пакетов и разогревать в духовке. 
 Такая же и наша остальная пища. Консервы на первое, второе и третье… Создатели атомохода экономили каждый кубический дециметр для размещения оружия, и для холодильных камер, при всем избытке необходимой для них энергии, осталось совсем немного места. При выходе в поход субмарина напоминает склад консервов. Они везде – в каютах, на палубах… 
Отсюда стойкая аллергия к продуктам длительного хранения. У большинства профессиональных подводников она остается на всю жизнь. Единственное, что принимает душа на подлодке – соки, молочные продукты, таранька да сухарики из черного хлеба. Поэтому возможность полакомиться свежей выпечкой воспринимается всеми как маленькое чудо, и настроение у экипажа заметно поднимается. 
Стоит ли говорить, что при таких «условных» радостях о полноценном питании, включающем свежие фрукты и овощи, не приходилось даже мечтать? 
Вспоминаю анекдотичный случай, происшедший незадолго до полюсного похода в Средиземном море. «Холодная война» заставляла постоянно держать здесь 5-ю эскадру кораблей, и как раз на время завершения нашей боевой службы пришлись очередные учения ее разнородных сил. 
Мы уже готовились форсировать Гибралтар, когда начальство сообразило, что нашу субмарину можно задействовать в учениях в качестве приманки для противолодочных кораблей. Последовал приказ – соблюдая скрытность, в темное время суток подойти к плавбазе, где размещался командный пункт эскадры, и всплыть в надводное положение для инструктажа и пополнения запасов. 
Естественно, о замыслах командования мы ничего не знали, и полученное распоряжение наши подводники дружно (про себя) прокомментировали словами, которые не были предусмотрены ни в одном уставе. Обычно такие приказы означали решение продлить наше автономное плавание. Кроме того, всплытие атомохода, даже в темноте, неизбежно означало потерю скрытности. Все указания о ее соблюдении были ни чем иным, как попыткой командования в случае чего переложить ответственность на командира субмарины. На самом деле всем было хорошо известно, что противолодочные самолеты стран НАТО, регулярно облетавшие наши плавбазы, могли без особых усилий обнаруживать всплывшие подлодки и ночью. 

 

К 40-летию Средиземноморской эскадры 

Раздосадованный неожиданным изменением наших планов, я решил, не выходя за рамки дозволенного, немного пощекотать нервы «вызывающей стороне». После непродолжительного маневрирования в районе стоящей на якоре плавбазы наша субмарина заняла позицию на траверзе плавбазы. В точно назначенное время я дал команду аварийно продуть балласт. 
Эффект, который произвела выскочившая пулей на поверхность махина размером с 5-этажный дом, был неописуем. Стоявшие вдоль борта плавбазы вооруженные часовые противодиверсионной службы испуганно шарахнулись от фальшборта, обрезиненные бока нашей субмарины начали лихорадочно ощупывать лучи мощных прожекторов. 
Минутное замешательство разрядил мой старпом Юра Гусаков, который гаркнул с ходового мостика подлодки в мегафон: 
– Что рты раскрыли? Принимайте швартовы и подавайте трап! 
– Свои! Товарищ командир, это свои! 
Это обрадовано завопил молоденький сигнальщик с плавбазы. 
Мы не замедлили пришвартоваться к высокому борту надводного корабля, и через несколько минут я шагал по непривычно просторным палубам на доклад к командующему эскадрой контр-адмиралу Акимову. 
Поднимаясь по трапу, я обнаружил, что мы здесь не единственные гости – с другого борта плавбазы была пришвартована дизельная подлодка, на которую по живой цепочке загружали жестяные банки с пластинами для регенерации воздуха. 
Перед тем как шагнуть в коридор, ведущий к апартаментам адмирала, я оглянулся на свою субмарину и с крайним удивлением обнаружил вереницу матросов, тащивших к ее трапу упаковки с регенерацией. В душе шевельнулись недобрые предчувствия – мы уже давно держали эти пластины только для аварийных случаев, добывая в штатном режиме кислород из морской воды путем электролиза. Неужели нас отправят в какую-то сверхсложную «автономку» или где-то случилась беда? С такими мыслями я переступил порог кают-компании, где ждал меня командующий эскадрой. 
Во время доклада адмиралу я краем глаза заметил на столе огромный сверкающий ярко-красными дольками арбуз. Для человека, прожившего на консервах несколько месяцев, зрелище казалось почти нереальным, и я с нескрываемым удовольствием принял предложение присоединиться к трапезе. Однако прежде всего я поинтересовался у командующего причинами погрузки на субмарину регенерации. 
Ответом было длительное молчание… 

 

Наконец удалось выяснить, что бывалый моряк-надводник в суматохе будней забыл, что атомные подлодки давно не пользуются пожароопасными пластинами, которые применяются только на дизельных субмаринах. Из самых добрых побуждений он решил пополнить наши запасы, а его подчиненные не решились указать командиру на его ошибку. 
Я решил воспользоваться удобным случаем. 
- Товарищ адмирал, разрешите вместо регенерации погрузить сотню этих чудесных арбузов – по одному на каждого члена экипажа! 
«Добро», понятное дело, было тут же получено. Арбузов на плавбазе было вдоволь – они завозились сюда из Египта, и вскоре наш экипаж получил возможность вдоволь полакомиться неожиданным подарком эскадры. 
Через сутки, ночью, мы погрузились в теплые воды Средиземки прямо у борта плавбазы и отправились изображать подлодку вероятного противника на учениях. 

19 августа, 9.00. 

День начался с разговора с замполитом Родителевым. Я пригласил Георгия Николаевича к себе в каюту, чтобы обсудить обстановку в экипаже. Похоже, что в подледном плавании один день следует считать за три. От постоянного напряжения люди устали, и нужно найти способы, чтобы немного разрядить атмосферу. 
В то время многие офицеры уже подметили одну пугающую закономерность, которая, к сожалению, не получила признания на официальном уровне. Дело в том, что подавляющее большинство тяжелых аварий и катастроф на советских подводных атомоходах происходили, когда корабль возвращался назад после выполнения поставленной задачи. Люди неизбежно расслаблялись, и в этот момент и начинались неприятности, часто имевшие трагические последствия. Мы находились примерно в такой же ситуации – полюс был позади. Замполит с пониманием воспринял мои опасения. Вместе мы обсудили его дальнейшие действия. 
К офицерам политического отдела флота я всегда старался относиться без свойственного некоторым тщательно скрываемого пренебрежения. 
В пору, когда я командовал атомной субмариной, со мной был рядом Николай Степанович Куличков, замполит и надежный друг – я всегда вспоминаю этого человека, когда речь заходит об институте представителей коммунистической партии в советском военно-морском флоте. 
Флотские замполиты в мемуарах большинства современников выглядят этакими мальчиками для битья. Стало хорошим тоном и признаком демократической направленности мысли обличать в них ненавистных ставленников прежнего режима, которые и командиру работать толком не давали, и сами ничего делать не хотели. 
Действительность на самом деле была иной. Случайные особи среди заместителей командира по политической части действительно попадались, и довольно часто. Специфика работы с коллективом,отсутствие четко выраженных профессиональных критериев позволяли людям недобросовестным, ленивым и склонным к демагогии искать на политическом поприще свое призвание. Вот только на подводном флоте такие «комиссары» надолго не задерживались. 
Атомная субмарина, уходящая в многомесячное плавание – отличное место для проверки человеческих качеств любого члена экипажа. Замполит, формально относящийся к своим обязанностям, был обречен на плохо скрываемое презрение всех – от последнего матроса до командира. Даже для самых «толстокожих» такое испытание было не по силам. У нас оставались только достойные люди. 
Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что оригинальным изобретением должность заместителя командира по политической части никоим образом не являлась. Во все времена, в воинских формированиях всех народов находились люди, задачей которых было поддержание высокого боевого духа. Сначала это были колдуны, шаманы, затем армейские капелланы и священники, комиссары и замполиты, сейчас это просто офицеры по работе с личным составом. И в прошлом и в настоящем все они – по сути своей психологи, помогающие командиру управлять сложным воинским коллективом. 
Николай Степанович с этой работой справлялся отлично. Замполит интуитивно – ведь это не было прописано в руководящих документах – определил на борту субмарины свою главную задачу. Она заключалась в воспитании единого коллектива, способного автономно действовать в течение нескольких месяцев вдали от нормальных условий береговой жизни. 
Психологическая совместимость доброй сотни абсолютно разных людей, несхожих в силу возраста, образования, особенностей национального характера остающееся на берегу командование совсем не волновала. Главное, что служило мерилом готовности экипажа к походу, было процентное соотношение коммунистов, комсомольцев и беспартийных в воинском коллективе. При отсутствии последних подводная лодка считалась особо подготовленной к выполнению любого задания. 
Те, кто фактически уходил на боевую службу, смотрели на эти вещи иначе. Каждый командир старался формировать свой экипаж, исходя из собственного эмпирического опыта. Давно было подмечено, что от национальности моряка во многом зависит его поведение в коллективе. Горячие южные парни с Кавказа и отличающиеся своеобразным менталитетом ребята из Средней Азии с трудом выдерживали многомесячное заточение в отсеках подводной лодки. Иное дело – прибалтийцы, русские, белорусы и украинцы. Они на субмарине чувствовали себя неплохо. 
Надеюсь, меня не обвинят в местечковом патриотизме, если я только констатирую общеизвестную на подводном флоте истину – лучше всего здесь проявляли себя выходцы с Украины. Это подтверждает и статистика. Например, среди мичманов они составляли в советское время около 40% личного состава. Дело в том, что украинцы, как правило, при высоком уровне технической подготовки, были весьма неконфликтны и способны без особых проблем влиться в любой экипаж. 

 

Существует масса полезных рекомендаций по правилам общения с людьми и животными. Найти общий язык, или хотя бы понять язык собеседника... не каждому дано! 

В реальных условиях особо выбирать не приходилось, и поэтому я всегда надеялся на умение Куличкова найти общий язык с людьми. Ему это хорошо удавалось, причем наш «комиссар» никогда не пытался навязать кому-то свое мнение. Он нашел самый эффективный способ взаимодействия с коллективом – сумел стать незаменимым человеком, к которому можно всегда было обратиться за помощью, советом, а если нужно, даже «поплакаться в жилетку». Я, командир, иногда даже немного завидовал той степени доверия, которую испытывали к замполиту наши матросы. 
Когда подлодка готовилась к походу и принимала на борт провизию и оборудование, Николай Степанович тоже ожидал свой груз – кинофильмы и книги. Второстепенные для многих на берегу вещи в походе вдруг становились предметом первой необходимости. Любимые фильмы крутили до дыр, особым успехом пользовалась кинолента «Белое солнце пустыни», которую в обязательном порядке брали в каждый поход. Многие книжки зачитывались до состояния музейных экспонатов. От того, насколько со вкусом будет подобраны библиотека и фильмотека субмарины, в конечном итоге зависела и моральная атмосфера на борту. Куличков это хорошо знал и всегда не только делал правильный выбор, но и находил возможность организовать обсуждение прочитанного и увиденного. Те, кто жил в советское время, знает, как тяжело было сделать такие мероприятия искренними и неформальными. Николаю Степановичу это всегда удавалось. 

 

Еще одна черта, роднящая космонавтов и подводников, помимо сложности подвластных им технических систем. 

Замполит стал автором уникального эксперимента, достаточно смелого для своего времени. 
Однажды в походе он предложил написать всему экипажу сочинение «Думы о Родине». Инициатива, весьма скептически поначалу принятая многими офицерами, была моментально поддержана, когда выяснилось, что рукописи будут анонимными. В работу включился практически весь экипаж. Через день стол в каюте замполита был доверху завален вырванными из ученических тетрадей листками. Некоторые из них были исписаны печатными буквами, другие не пытались утаить свой почерк. Встречались стандартные фразы - «Вперед, вместе с партией и комсомолом», но большинство работ было написано от души. Оказалось, что Родина – это не коммунистическая партия, а родная деревня, лес за околицей, руки любимой и доброе материнское слово. Что нас больше всего порадовало с Куличковым – это последняя фраза, обязательно написанная в таких сочинениях. Изложена она была по-разному, но суть была одна –«Родину защитить сумею». Писали от души, не для проверяющих. Кстати, в итоге после длительных раздумий и с одобрения всего экипажа, мы подшили сочинения в один альбом и отправили его в политотдел. Ожидаемого разноса «за слабую политическую сознательность» не последовало. Мы были поняты. Альбом отправили в музей флота.