К 50-летнему юбилею похода подводных лодок 69-й бригады на Кубу. В.В.Наумов. Часть 3.
В то же время в районе позиций назначенных подводным лодкам 69-й бригады наша радиоразведка зафиксировала наличие американского вертолётоносца с кораблями охранения и усиленное патрулирование района силами базовой противолодочной авиации. С приближением к своей позиции на 50-40 миль, мы прочувствовали их противодействие сполна. О надводном положении не могло быть и речи из-за не прекращающихся сигналов самолётных и корабельных радиолокаторов.
У офицеров корабля появилось предположение, что такая своевременная концентрация противолодочных сил в районах позиций, назначаемых для подводных лодок, невозможна без наличия шпиона в системе управления силами ВМФ СССР. И хотя многое объяснилось работой системы «СОСУС», о существовании которой в том походе мы не знали, всё равно эти предположения развеялись не полностью. Если был Пеньковский, могли быть и другие ему подобные.
Вскоре после занятия заданной позиции нас подстерегала ещё одна неприятность. 7-го ноября при попытки запустить левый дизель для работы на винт под РДП в результате гидравлического удара из-за попадания забортной воды в его цилиндры он был выведен из строя. В правом дизеле во всех цилиндрах тоже оказалась вода. Следовательно, до выполнения сложных трудоёмких работ в походных условиях по вскрытию крышек и осмотру всех цилиндров с выяснением причин попадания воды в них и он был не работоспособен.
В распоряжении командира "Б-36" оставался только средний дизель, не приспособленный к работе под РДП. Значит, длительное пребывание "Б-36" на позиции грозило полной разрядкой аккумуляторной батареи и неминуемым повторным всплытием среди противолодочных сил ВМС США. В этой обстановке командир принял единственно правильное решение приступить к вводу в строй правого дизеля, а на время работ выйти из района на 60 миль, с тем, чтобы возвратиться в него с окончанием работ.
С удалением из района на 60 миль обнаружили сравнительно спокойную обстановку, позволявшую находиться ночью в надводном положении без хода, в дрейфе, а днём в подводном положении. Ещё до окончания ревизии правого дизеля мы получили команду на возвращение в Сайда Губу.
проходило тоже в спокойной обстановке. Противолодочные силы вероятного противника отдыхали после разрешения Карибского кризиса, да, и погода была неблагоприятной для интенсивных полётов авиации стран НАТО.
Море изматывало нас качкой, а меня, как штурмана, невозможностью надёжно определить место корабля в связи с ненастной погодой без солнца и звёзд. Практически весь переход был совершён в надводном положении. В начале перехода командир принял решение возвращаться под РДП, но после того как вахтенные офицеры пару раз показали ему обнаруженные в кормовом секторе неизвестные суда, которые акустики не слышали, решение изменил, и лодка всплыла в надводное положение. В штормовом море надводное положение обеспечивало значительно надёжнее безопасность корабля.
Осталась одна общая забота о расходе топлива, которого, по всем предположениям, могло не хватить до родной базы.
Для меня эта забота стоила самой большой невязки при определении места в океане за всю мою девятилетнюю службу на штурманских должностях. Перед определением места над моей головой двое суток стоял с логарифмической линейкой флагманский механик 69-й бригады капитан 2 ранга Любимов. Он сверял замеряемый расход топлива и сравнивал с пройденным расстоянием подводной лодкой за время замера расхода топлива. По результатам замеров принималось решение о запросе помощи в виде танкера для дозаправки топливом. Сложность моего положения заключалась в том, что из опыта зная, что гидравлические лаги при оголении носового штевня хватают воздух динамическим трубопроводом и дают заниженные показания скорости, я, испытывая психологическое давление, учитывал осреднённую лагом скорость 4 узла, которую он получал, раскачиваясь в диапазоне от нуля до восьми узлов.
При определении места невязка составила 67 миль точно вперёд по курсу, что свидетельствовало о фактической скорости, с которой двигался корабль 5,4 узла. Не прибегая ни к каким-либо ухищрениям, я эту невязку полностью занёс в навигационный журнал и в отчёты о походе, считая её психологической.
На берег было отправлено радио о необходимости пополнения топлива, которого действительно не хватило. Но кто-то предложил остатки топлива, смешанного морской качкой в балластных цистернах с водой, перекачивать в расходный топливный бачок, из которого сливать отстоявшуюся воду и добавлять в бачок моторное масло. На этой смеси "Б-36" вошла в Баренцево море, а вот уже в Кольский залив пришлось входить на моторах за счёт аккумуляторной батареи.
Впрочем, танкер встретил нас в Норвежском море, но не представил никакой возможности принять от него топливо.
Примечательным для меня событием при возвращении было присутствие на мостике при попытке мотористов осмотреть трубопроводы дизелей в кормовой надстройке лодки. Моторист вышел на осмотр трубопроводов в сопровождении страхующего матроса и был надёжно обвязан бросательным концом. Но как только он дошел до середины кормовой надстройки, волна смыла его за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его обратно с помощью бросательного конца. Операция осмотра трубопроводов была немедленно прекращена, а я обратил внимание на старшего помощника командира капитана 3 ранга Копейкина Аркадия Александровича, руководившего этой операцией и сохранявшего спокойствие на всем её протяжении, как человек всё во время предусмотревший и ко всему подготовившийся.
Вообще он отличался хорошей выдержкой, умением сохранять спокойный тон в отношениях с подчиненными в любых ситуациях, сохраняя чувство юмора и не упуская возможности розыгрыша. Я уже упоминал эпизод в тёмном жарком и душном отсеке, когда отчаявшемуся офицеру, требовавшему всплыть и дать бой, потому что в отсеках, по его мнению, люди гибнут, старпом спокойно ответил, что некоторые спасутся, чем успокоил офицера.
Из розыгрышей в походе мне запомнились два. Первый коснулся офицера 6-го отдела, прикомандированного к нам на время перехода в кубинский порт с одной лишь целью, чтобы следить за целостностью французской проволоки и пломбы на ней, которой был опечатан торпедный аппарат с загруженной в него ядерной торпедой. Капитан-лейтенант ревностно выполнял эту обязанность и регулярно проверял сохранность пломбы. Однажды после ночной командирской вахты Аркадий Александрович за завтраком как бы невзначай сказал, что не понимает, почему все так трясутся с этой торпедой и, как мы убедились прошедшей ночью, осмотрев её, ничего в ней особенного нет. Офицер 6-го отдела побледнел, выскочил из-за стола и бросился в первый отсек к аппарату с торпедой проверять наличие пломбы.
Аркадий Александрович Копейкин - подгот "46-49-53", в дальнейшем занимал должность начальника отдела подводных лодок управления боевой подготовки Северного флота. На фото третий слева в третьем ряду. -
Второй розыгрыш был достаточно корыстный, но оправданный необходимостью. В те часы, когда над "Б-36" продолжал маневрировать американский эсминец и обстановка в отсеках по их обитаемости была экстремальной, единственным местом на корабле, где можно было забыться в полудрёме после вахты, были окрашенные стеллажные торпеды в первом отсеке. На них постоянно лежали люди, сменившиеся с вахты. Но на подводных лодках были предусмотрены должности, не связанные с несением корабельных вахт в сменах, а следовательно, имевшие больше возможности в выборе времени и места отдыха. К ним относилась и должность заместителя командира корабля по политической части, которую занимал на "Б-36" капитан 3 ранга Сапаров. Сменившись с командирской вахты с небольшой задержкой, старпом вошел в первый отсек и обнаружил, что все места на торпедах заняты, в том числе и замполитом. Оценив обстановку, чтобы не поднимать людей, только что сменившихся с вахты, Аркадий Александрович сказал Сапарову, что его вызывает командир в центральный пост. Когда замполит подошел к выходу из отсека, старпом занял освободившееся место, извинился и сказал, что он пошутил.
Вообще наш безобидный, спокойный и тихий замполит капитан 3-го ранга Сапаров частенько становился объектом для шуток и розыгрышей, которые сносил довольно спокойно. Даже молодые лейтенанты над ним подтрунивали, когда ему пришлось временно стать вахтенным офицером вместо выбывшего из строя Мухтарова. Я спустя годы понял, насколько нелеп и даже постыден был мой розыгрыш Сапарова при всплытии "Б-36" рядом с американским эсминцем. Он находился у шахты рубочного люка рядом со штурманской рубкой, как и все мы, в заношенном разовом белье и в тревожном ожидании развития событий. И я в качестве шутки посоветовал ему переодеться, так как с эсминца потребуют прибыть на борт командиру и комиссару с вахтенным журналом. Я-то понимал, что этого не может быть, а ведь Сапаров мог принять эту шутку за правду. Но и в этом случае он никак не реагировал.
Все-таки один раз я увидел его возмущенным. При возвращении в родную базу замполит активизировал свою деятельность и организовал массовый приём матросов в кандидаты в члены КПСС. Собрания зачастили, что не вызвало восторга у коммунистов, сменившихся с вахты. Вместо заслуженного отдыха им приходилось дремать на очередном приёме. На одном из них Сапаров зачитал заявление матроса с просьбой принять кандидатом в члены КПСС и спросил: «Какие будут предложения?» Сквозь дрёму услышавший вопрос Копейкин предложил: «Принять». Замполит возмутился и стал горячо протестовать против приёма без обсуждения. Но окончательно проснувшийся старпом потребовал не нарушать внутрипартийную демократию и поставить его предложение на голосование. Все дружно проголосовали за предложение Копейкина и довольные разошлись по койкам.
Я хорошо запомнил этот случай и понял, что если проводишь какое-либо демократическое мероприятие, то первое предложение выдвигай сам. В своей дальнейшей жизни и деятельности именно так и поступал, избежав неприятных сюрпризов.
Наконец, меня приятно удивила и понравилась невозмутимость старпома во время моей попытки определить в отсутствии светил, какой из гирокомпасов корабля показывает курс с ошибкой в десять градусов. После того, как я заметил расхождение в показаниях носового и кормового гирокомпасов в десять градусов, я около трёх суток ждал появления на небе хоть какого-нибудь светила. Параметры работы у обоих компасов были в норме и свидетельствовали об их, вроде бы, исправной работе, и выявить ошибку одного из них можно было только сравнив расчётный азимут любого светила на момент взятия пеленга на это светило в пеленгатор репитера на мостике. Но все светила прятались за облаками. Тогда я предположил возможность рассогласования в схеме одного из компасов текущей широты места корабля и принял решение согласовать эту широту на стопорах.
Решение по идее правильное, но реализовано оно было, мягко говоря, не лучшим образом. Подумав, с какого компаса начинать это согласование, я, чтобы не затягивать эту операцию, которая требовало около 3-4-х часов на приход в меридиан каждого компаса, решил согласовать на стопорах оба компаса одновременно. Это обеспечивало выход из меридианов примерно на сорок пять градусов в обе стороны обоих компасов и движение подводной лодки по постепенно уменьшающейся синусоиде, стремящейся к нулю. И всё бы ничего, этот грех остался бы на моей совести, но тут в облаках появился просвет, и старпом вызвал меня на мостик.
Когда я поднялся на мостик, Аркадий Александрович спросил меня: « Штурман, почему это мы всё время держим курс 45 градусов, а Полярная звезда недавно была у нас слева 45, а сейчас почти по носу?» Я ответил, что произвожу согласование компасов на стопорах и прошу держать Полярную примерно на курсовом 45 градусов левого борта и что скоро это безобразие кончится. «Хорошо» спокойно сказал старпом. Вскоре гирокомпасы пришли в меридиан. Взяв пеленг на Полярную звезду, я убедился, что ошибается кормовой гирокомпас и на этом всё закончилось.
В базе специалисты гидрографии выяснили, что произошло рассогласование гиросферы компаса с его следящей системой, но причины объяснить не могли. Поворот на курс 270 градусов мне удалось откорректировать за счёт линии положения, полученной при измерении высоты при подсветке горизонта полярным сиянием и обеспечить проход "Б-36" севернее Норвегии, не приближаясь к её побережью ближе 30 миль.
Последнее, что меня порадовало как штурмана, работоспособность антенны Рамка, несмотря на то, что она ещё в Саргассовом море была залита морской водой. Она позволила мне уверенно привязаться к берегу по норвежским радиомаякам с полученной невязкой 7 миль.
Возвращение с похода в Губу Сайда торжественным не назовёшь. После швартовке мне запомнился только один встречающий, кто-то из инженерно-механической службы, спросивший, все ли дизеля на "Б-36" в строю. Получив ответ, что один дизель сломан, безнадёжно махнул на лодку рукой и удалился.
Я не присутствовал ни на одном из разборов похода 69-й бригады, но из рассказов очевидцев разбор на 4-й эскадре был довольно странным. Когда офицеры групп командования подводных лодок эскадры были собраны для заслушивания доклада представителя вышестоящего штаба, их предупредили, чтобы вопросов не задавали и докладчика не перебивали. В докладе командиры кораблей 69-бригады обвинялись во всех смертных грехах. Не зная истинного положения дел, слушатели молчали, но когда докладчик обвинил командиров в том, что они всплывали при достаточно высокой плотности электролита в аккумуляторных батареях 1,050, по залу пронеслись возгласы негодования и недоумения, так как каждому подводнику с юных лет известно, что ниже этого значения плотность просто не может быть. «Не перебивать!» раздался окрик, докладчик дочитал доклад и быстро удалился.
При разборе у заместителя министра обороны маршала А.А.Гречко, по воспоминаниям присутствующих, было ещё больше странностей. Оказалось, что, критикуя действия командиров 69-й бригады, маршал Гречко был уверен, что они командовали атомными подводными лодками, и никак не мог понять, почему они всплывали для зарядки аккумуляторных батарей. Узнав, что к всплывшим подводным лодкам американские эсминцы приближались до 50 метров, маршал спросил, почему же подводники не закидали их гранатами. Когда же он понял, что в мирных условиях всплытие было неизбежно, сказал, что он лучше бы утонул, чем так позориться.
, первый заместитель министра обороны СССР по общим вопросам (с 7 апреля 1960 г.), Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств-участников Варшавского Договора (с июля 1960 г.).
В итоге всё кончилось благополучно, и участников похода не наказали.
Главным результатом из этого похода для меня явилось убеждение, что для успешного противодействия противолодочным силам капиталистических стран и прежде всего их надводным кораблям, подводным лодкам необходимо обладать большим диапазоном скоростей, возможностью неограниченное время находиться в подводном положении. Поэтому через три месяца после возвращения из похода я продолжил службу на подводных атомоходах.
У офицеров корабля появилось предположение, что такая своевременная концентрация противолодочных сил в районах позиций, назначаемых для подводных лодок, невозможна без наличия шпиона в системе управления силами ВМФ СССР. И хотя многое объяснилось работой системы «СОСУС», о существовании которой в том походе мы не знали, всё равно эти предположения развеялись не полностью. Если был Пеньковский, могли быть и другие ему подобные.
Вскоре после занятия заданной позиции нас подстерегала ещё одна неприятность. 7-го ноября при попытки запустить левый дизель для работы на винт под РДП в результате гидравлического удара из-за попадания забортной воды в его цилиндры он был выведен из строя. В правом дизеле во всех цилиндрах тоже оказалась вода. Следовательно, до выполнения сложных трудоёмких работ в походных условиях по вскрытию крышек и осмотру всех цилиндров с выяснением причин попадания воды в них и он был не работоспособен.
В распоряжении командира "Б-36" оставался только средний дизель, не приспособленный к работе под РДП. Значит, длительное пребывание "Б-36" на позиции грозило полной разрядкой аккумуляторной батареи и неминуемым повторным всплытием среди противолодочных сил ВМС США. В этой обстановке командир принял единственно правильное решение приступить к вводу в строй правого дизеля, а на время работ выйти из района на 60 миль, с тем, чтобы возвратиться в него с окончанием работ.
С удалением из района на 60 миль обнаружили сравнительно спокойную обстановку, позволявшую находиться ночью в надводном положении без хода, в дрейфе, а днём в подводном положении. Ещё до окончания ревизии правого дизеля мы получили команду на возвращение в Сайда Губу.
проходило тоже в спокойной обстановке. Противолодочные силы вероятного противника отдыхали после разрешения Карибского кризиса, да, и погода была неблагоприятной для интенсивных полётов авиации стран НАТО.
Море изматывало нас качкой, а меня, как штурмана, невозможностью надёжно определить место корабля в связи с ненастной погодой без солнца и звёзд. Практически весь переход был совершён в надводном положении. В начале перехода командир принял решение возвращаться под РДП, но после того как вахтенные офицеры пару раз показали ему обнаруженные в кормовом секторе неизвестные суда, которые акустики не слышали, решение изменил, и лодка всплыла в надводное положение. В штормовом море надводное положение обеспечивало значительно надёжнее безопасность корабля.
Осталась одна общая забота о расходе топлива, которого, по всем предположениям, могло не хватить до родной базы.
Для меня эта забота стоила самой большой невязки при определении места в океане за всю мою девятилетнюю службу на штурманских должностях. Перед определением места над моей головой двое суток стоял с логарифмической линейкой флагманский механик 69-й бригады капитан 2 ранга Любимов. Он сверял замеряемый расход топлива и сравнивал с пройденным расстоянием подводной лодкой за время замера расхода топлива. По результатам замеров принималось решение о запросе помощи в виде танкера для дозаправки топливом. Сложность моего положения заключалась в том, что из опыта зная, что гидравлические лаги при оголении носового штевня хватают воздух динамическим трубопроводом и дают заниженные показания скорости, я, испытывая психологическое давление, учитывал осреднённую лагом скорость 4 узла, которую он получал, раскачиваясь в диапазоне от нуля до восьми узлов.
При определении места невязка составила 67 миль точно вперёд по курсу, что свидетельствовало о фактической скорости, с которой двигался корабль 5,4 узла. Не прибегая ни к каким-либо ухищрениям, я эту невязку полностью занёс в навигационный журнал и в отчёты о походе, считая её психологической.
На берег было отправлено радио о необходимости пополнения топлива, которого действительно не хватило. Но кто-то предложил остатки топлива, смешанного морской качкой в балластных цистернах с водой, перекачивать в расходный топливный бачок, из которого сливать отстоявшуюся воду и добавлять в бачок моторное масло. На этой смеси "Б-36" вошла в Баренцево море, а вот уже в Кольский залив пришлось входить на моторах за счёт аккумуляторной батареи.
Впрочем, танкер встретил нас в Норвежском море, но не представил никакой возможности принять от него топливо.
Примечательным для меня событием при возвращении было присутствие на мостике при попытке мотористов осмотреть трубопроводы дизелей в кормовой надстройке лодки. Моторист вышел на осмотр трубопроводов в сопровождении страхующего матроса и был надёжно обвязан бросательным концом. Но как только он дошел до середины кормовой надстройки, волна смыла его за борт, но, к счастью, следующая волна вернула его обратно с помощью бросательного конца. Операция осмотра трубопроводов была немедленно прекращена, а я обратил внимание на старшего помощника командира капитана 3 ранга Копейкина Аркадия Александровича, руководившего этой операцией и сохранявшего спокойствие на всем её протяжении, как человек всё во время предусмотревший и ко всему подготовившийся.
Вообще он отличался хорошей выдержкой, умением сохранять спокойный тон в отношениях с подчиненными в любых ситуациях, сохраняя чувство юмора и не упуская возможности розыгрыша. Я уже упоминал эпизод в тёмном жарком и душном отсеке, когда отчаявшемуся офицеру, требовавшему всплыть и дать бой, потому что в отсеках, по его мнению, люди гибнут, старпом спокойно ответил, что некоторые спасутся, чем успокоил офицера.
Из розыгрышей в походе мне запомнились два. Первый коснулся офицера 6-го отдела, прикомандированного к нам на время перехода в кубинский порт с одной лишь целью, чтобы следить за целостностью французской проволоки и пломбы на ней, которой был опечатан торпедный аппарат с загруженной в него ядерной торпедой. Капитан-лейтенант ревностно выполнял эту обязанность и регулярно проверял сохранность пломбы. Однажды после ночной командирской вахты Аркадий Александрович за завтраком как бы невзначай сказал, что не понимает, почему все так трясутся с этой торпедой и, как мы убедились прошедшей ночью, осмотрев её, ничего в ней особенного нет. Офицер 6-го отдела побледнел, выскочил из-за стола и бросился в первый отсек к аппарату с торпедой проверять наличие пломбы.
Аркадий Александрович Копейкин - подгот "46-49-53", в дальнейшем занимал должность начальника отдела подводных лодок управления боевой подготовки Северного флота. На фото третий слева в третьем ряду. -
Второй розыгрыш был достаточно корыстный, но оправданный необходимостью. В те часы, когда над "Б-36" продолжал маневрировать американский эсминец и обстановка в отсеках по их обитаемости была экстремальной, единственным местом на корабле, где можно было забыться в полудрёме после вахты, были окрашенные стеллажные торпеды в первом отсеке. На них постоянно лежали люди, сменившиеся с вахты. Но на подводных лодках были предусмотрены должности, не связанные с несением корабельных вахт в сменах, а следовательно, имевшие больше возможности в выборе времени и места отдыха. К ним относилась и должность заместителя командира корабля по политической части, которую занимал на "Б-36" капитан 3 ранга Сапаров. Сменившись с командирской вахты с небольшой задержкой, старпом вошел в первый отсек и обнаружил, что все места на торпедах заняты, в том числе и замполитом. Оценив обстановку, чтобы не поднимать людей, только что сменившихся с вахты, Аркадий Александрович сказал Сапарову, что его вызывает командир в центральный пост. Когда замполит подошел к выходу из отсека, старпом занял освободившееся место, извинился и сказал, что он пошутил.
Вообще наш безобидный, спокойный и тихий замполит капитан 3-го ранга Сапаров частенько становился объектом для шуток и розыгрышей, которые сносил довольно спокойно. Даже молодые лейтенанты над ним подтрунивали, когда ему пришлось временно стать вахтенным офицером вместо выбывшего из строя Мухтарова. Я спустя годы понял, насколько нелеп и даже постыден был мой розыгрыш Сапарова при всплытии "Б-36" рядом с американским эсминцем. Он находился у шахты рубочного люка рядом со штурманской рубкой, как и все мы, в заношенном разовом белье и в тревожном ожидании развития событий. И я в качестве шутки посоветовал ему переодеться, так как с эсминца потребуют прибыть на борт командиру и комиссару с вахтенным журналом. Я-то понимал, что этого не может быть, а ведь Сапаров мог принять эту шутку за правду. Но и в этом случае он никак не реагировал.
Все-таки один раз я увидел его возмущенным. При возвращении в родную базу замполит активизировал свою деятельность и организовал массовый приём матросов в кандидаты в члены КПСС. Собрания зачастили, что не вызвало восторга у коммунистов, сменившихся с вахты. Вместо заслуженного отдыха им приходилось дремать на очередном приёме. На одном из них Сапаров зачитал заявление матроса с просьбой принять кандидатом в члены КПСС и спросил: «Какие будут предложения?» Сквозь дрёму услышавший вопрос Копейкин предложил: «Принять». Замполит возмутился и стал горячо протестовать против приёма без обсуждения. Но окончательно проснувшийся старпом потребовал не нарушать внутрипартийную демократию и поставить его предложение на голосование. Все дружно проголосовали за предложение Копейкина и довольные разошлись по койкам.
Я хорошо запомнил этот случай и понял, что если проводишь какое-либо демократическое мероприятие, то первое предложение выдвигай сам. В своей дальнейшей жизни и деятельности именно так и поступал, избежав неприятных сюрпризов.
Наконец, меня приятно удивила и понравилась невозмутимость старпома во время моей попытки определить в отсутствии светил, какой из гирокомпасов корабля показывает курс с ошибкой в десять градусов. После того, как я заметил расхождение в показаниях носового и кормового гирокомпасов в десять градусов, я около трёх суток ждал появления на небе хоть какого-нибудь светила. Параметры работы у обоих компасов были в норме и свидетельствовали об их, вроде бы, исправной работе, и выявить ошибку одного из них можно было только сравнив расчётный азимут любого светила на момент взятия пеленга на это светило в пеленгатор репитера на мостике. Но все светила прятались за облаками. Тогда я предположил возможность рассогласования в схеме одного из компасов текущей широты места корабля и принял решение согласовать эту широту на стопорах.
Решение по идее правильное, но реализовано оно было, мягко говоря, не лучшим образом. Подумав, с какого компаса начинать это согласование, я, чтобы не затягивать эту операцию, которая требовало около 3-4-х часов на приход в меридиан каждого компаса, решил согласовать на стопорах оба компаса одновременно. Это обеспечивало выход из меридианов примерно на сорок пять градусов в обе стороны обоих компасов и движение подводной лодки по постепенно уменьшающейся синусоиде, стремящейся к нулю. И всё бы ничего, этот грех остался бы на моей совести, но тут в облаках появился просвет, и старпом вызвал меня на мостик.
Когда я поднялся на мостик, Аркадий Александрович спросил меня: « Штурман, почему это мы всё время держим курс 45 градусов, а Полярная звезда недавно была у нас слева 45, а сейчас почти по носу?» Я ответил, что произвожу согласование компасов на стопорах и прошу держать Полярную примерно на курсовом 45 градусов левого борта и что скоро это безобразие кончится. «Хорошо» спокойно сказал старпом. Вскоре гирокомпасы пришли в меридиан. Взяв пеленг на Полярную звезду, я убедился, что ошибается кормовой гирокомпас и на этом всё закончилось.
В базе специалисты гидрографии выяснили, что произошло рассогласование гиросферы компаса с его следящей системой, но причины объяснить не могли. Поворот на курс 270 градусов мне удалось откорректировать за счёт линии положения, полученной при измерении высоты при подсветке горизонта полярным сиянием и обеспечить проход "Б-36" севернее Норвегии, не приближаясь к её побережью ближе 30 миль.
Последнее, что меня порадовало как штурмана, работоспособность антенны Рамка, несмотря на то, что она ещё в Саргассовом море была залита морской водой. Она позволила мне уверенно привязаться к берегу по норвежским радиомаякам с полученной невязкой 7 миль.
Возвращение с похода в Губу Сайда торжественным не назовёшь. После швартовке мне запомнился только один встречающий, кто-то из инженерно-механической службы, спросивший, все ли дизеля на "Б-36" в строю. Получив ответ, что один дизель сломан, безнадёжно махнул на лодку рукой и удалился.
Я не присутствовал ни на одном из разборов похода 69-й бригады, но из рассказов очевидцев разбор на 4-й эскадре был довольно странным. Когда офицеры групп командования подводных лодок эскадры были собраны для заслушивания доклада представителя вышестоящего штаба, их предупредили, чтобы вопросов не задавали и докладчика не перебивали. В докладе командиры кораблей 69-бригады обвинялись во всех смертных грехах. Не зная истинного положения дел, слушатели молчали, но когда докладчик обвинил командиров в том, что они всплывали при достаточно высокой плотности электролита в аккумуляторных батареях 1,050, по залу пронеслись возгласы негодования и недоумения, так как каждому подводнику с юных лет известно, что ниже этого значения плотность просто не может быть. «Не перебивать!» раздался окрик, докладчик дочитал доклад и быстро удалился.
При разборе у заместителя министра обороны маршала А.А.Гречко, по воспоминаниям присутствующих, было ещё больше странностей. Оказалось, что, критикуя действия командиров 69-й бригады, маршал Гречко был уверен, что они командовали атомными подводными лодками, и никак не мог понять, почему они всплывали для зарядки аккумуляторных батарей. Узнав, что к всплывшим подводным лодкам американские эсминцы приближались до 50 метров, маршал спросил, почему же подводники не закидали их гранатами. Когда же он понял, что в мирных условиях всплытие было неизбежно, сказал, что он лучше бы утонул, чем так позориться.
, первый заместитель министра обороны СССР по общим вопросам (с 7 апреля 1960 г.), Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств-участников Варшавского Договора (с июля 1960 г.).
В итоге всё кончилось благополучно, и участников похода не наказали.
Главным результатом из этого похода для меня явилось убеждение, что для успешного противодействия противолодочным силам капиталистических стран и прежде всего их надводным кораблям, подводным лодкам необходимо обладать большим диапазоном скоростей, возможностью неограниченное время находиться в подводном положении. Поэтому через три месяца после возвращения из похода я продолжил службу на подводных атомоходах.
Немає коментарів:
Дописати коментар