Вспоминая Чернобыль

Чернобыльская авария стала большим вызовом для атомщиков, для страны и всего мира. Причем, как и при любом острейшем кризисе, наибольшее значение здесь имели действия людей в самые первые дни после катастрофы. «Ликвидаторы» — так их назвали еще тогда, в мае 1986-го... Об этом самом драматичном периоде вспоминает Эдуард Сааков, генеральный директор ОАО «Атомтехэнерго»

К моменту аварии на ЧАЭС я работал главным инженером Производственного объединения «Атомэнергоналадка». В Чернобыль прибыл 2 мая, в помощь Евгению Ивановичу Игнатен-ко (в ту пору — заместитель начальника ВПО «Союзатомэнерго»). Об этом замечательном человеке, сыг­равшем определяющую роль в ликвидации последствий ава­рии, сегодня знают все. На каждого, кто сталкивался с ним в жизни, он оказывал огромное влияние. А тогда его имя не появлялось на первых страницах газет, не звучало на мно­гочисленных пресс-конференциях.

Обстановка была трудная, нервная, но уже в первые май­ские дни наметилась тенденция целенаправленной рабо­ты, позволившей многим проявить свои профессиональные качества. Процесс ликвидации аварии вгонялся в жесткие организационные рамки. Два - три раза в день заседала пра­вительственная комиссия (к тому времени Бориса Щербину на посту ее председателя сменил Иван Силаев). Непосред­ственно на площадке станции под началом Е. И. Игнатенко был развернут оперативный штаб.

Продолжалась эвакуация населения. Летчики генерала Антошкина вели засыпку горящей активной зоны четвер­того энергоблока песком для максимального уменьшения загрязнения окрестных территорий радиоактивными веще­ствами. Стали прибывать специалисты, командированные для проведения работ на аварийном блоке и вокруг него, а также воинские части как регулярные, так и составленные из срочно призванных резервистов. Их всех позднее стали называть «ликвидаторами».

Со многими неизвестными

После моего приезда Евгений Иванович стал больше за­ниматься вопросами, которые могли решаться только на пра­вительственном уровне, а я занялся оперативной работой.

Одной из первых задач, в решении которых мне довелось уча­ствовать, стала организация подачи воды на песок, покры­вавший остатки активной зоны реактора. Для этого нужно было немедленно откачать сильно зараженную воду из по­мещений нижних отметок атомной станции. Для откачки воды использовались силы пожарных. В ряде мест, где ор­ганизовывались эти работы, радиоактивный фон достигал 100 и более рентген в час.

Следует отметить, что ликвидация подобных аварий никакими проектами не предусматривалась. Случившее­ся было для всех полной неожиданностью. Существова­ли определенные наработки в рамках сценария ядерной войны, да и то по реакторам типа ВВЭР, а не РБМК. Сами по себе атомные реакторы взрываться просто не могли. Так что в Чернобыле нам приходилось решать задачи со мно­гими неизвестными.

Правильному их решению способствовали многие фак­торы, но в первую очередь это люди, специалисты тако­го высокого профессионального уровня, как Л. Д. Рябев, в ту пору заместитель министра среднего машиностроения СССР; В. А. Сидоренко, заместитель председателя ГАН СССР; В. Г. Асмолов, начальник отдела безопасности ИАЭ «Курчатовский институт»; А. А. Абагян, генеральный ди­ректор ВНИИАЭС, и другие, определившие весь ход собы­тий по ликвидации последствий аварии.

Особенно непросто было оценить потенциальную опас­ность новых катастрофических событий. Непонятно было, где и в каких количествах находится топливо, сколько его уже выброшено наружу и сколько находится внутри разру­шенного энергоблока? Возможен ли новый взрыв?

Используя методики, разработанные Курчатовским ин­ститутом, мы сначала забрасывали зонды, с помощью кото­рых пытались отобрать пробы и замерить температуру внутри разрушенного реактора. Затем брали пробы из воздуха над

реактором с помощью вертолетов, зависавших над зоной, и самых обычных футбольных камер — для определения состава аэрозолей. Искали варианты, при которых можно было хотя бы приблизительно установить истину. Что-то получалось, а что-то нет.

Этой непростой работой руководил и собственно сам и ис­полнял замечательный ученый Евгений Петрович Рязанцев — директор отделения ядерных реакторов Института атомной энергии им. И. В. Курчатова.

 Новые вызовы

Тем временем возникла новая большая тема. По прогнозу наших ученых (с докладом на заседании правительственной комиссии выступил академик Легасов), впереди нас ждали еще более тяжелые события. Тогда ученые и специалисты предполагали, что дело не ограничится только выбросом активного вещества, который уже произошел на станции. Было мнение, что расплавленная масса уранового топлива может прожечь бетонные плиты основания реактора и по­пасть в барботер с водой, расположенный под активной зо­ной. Соединение около четырех тысяч кубов воды (которая предположительно находилась в бассейне-барботере) с мас­сой расплавленного топлива (температурой свыше двух ты­сяч градусов) должно было вызвать паровой взрыв, привести к выбросу колоссальной массы активного вещества и еще бо­лее гигантским материальным потерям.

Этот прогноз был доложен руководству страны и, есте­ственно, вызвал там глубокую обеспокоенность.

Одним из главных оставался вопрос о том, есть ли вода в бассейне-барботере. Поскольку я отвечал за этот проект, мне и предстояло принять решение. В конечном счете, для предотвращения самого негативного сценария требовалось: а) проверить количество воды в бассейне и определить, сто­ит ли ее бояться и б) если вода есть, сбросить ее вовне.

Это можно было сделать открытием сливных задвижек из бассейна, которые расположены в здании ВСРО (вспо­могательных систем реакторного отделения), в помещении, в то время затопленном высокорадиоактивной водой, от­качку которой мы вели в шламоотвал. Вода, к сожалению, откачивалась очень медленно, часто повреждался сброс­ной трубопровод. Начальство «наверху» очень нервничало, нервничали и мы, очень хотелось окончательно снять стресс у жителей Киева, до которых дошли слухи о нависшей над нами опасности. Поэтому, как только появилась возмож­ность, вошли в помещение, где находились задвижки, полу­затопленное высокорадиоактивной водой с концентрацией до 10 кюри на литр. Воды в бассейне, как и предполагалось, было примерно 4 - 4,5 тысячи кубов. После этого мы откры­ли сливную задвижку. Вода была сброшена в другие поме­щения, откуда ее затем откачали пожарные. Эти результаты были доложены руководству страны, где наша деятельность на этом этапе получила одобрение.

Условия, в которых проводилась эта работа, были, конеч­но, совершенно экстремальными. Двигались по коридорам блока, где как правило, присутствовала радиоактивная вода. Передвигаться через высокие радиационные поля приходи­лось, в основном, перебежками. Один раз «нырнул», попал в эту зону и, как говорится, достаточно. Мешали многочис­ленные завалы, из-за которых путь до барботера у нас вме­сте с начальником реакторного цеха ЧАЭС В. Грищенко занял в общей сложности трое суток. Лишь на третьи сут­ки удалось — где пробежками, где ползком — пройти этот маршрут целиком. Всего наша группа состояла из 8 - 10 че­ловек. В нее входили кроме нас с Е. Игнатенко, заместитель главного инженера ЧАЭС В. Бронников, главный инже­нер института «Гидропроект» В. Конвиз, вышеупомянутый В. Грищенко и еще несколько работников атомной станции.

Часто спрашивают, как ощущает себя человек в подоб­ных, несущих прямую угрозу его жизни, условиях. Было ли страшно? Я всегда отвечаю: это была нормальная мужская работа. Без всякого пафоса, показного геройства. Надо, вме­сте с тем, сказать и о том, что почти у всех нас было и чувство вины, прямой сопричастности к трагедии. Мы, атомщики, несли полную ответственность за происходящее, и никто с нас ее не собирался снимать.

Всей страной

Сложившаяся обстановка, конечно, требовала принятия срочных мер, мобилизации экономического и научно-тех­нического потенциала страны, выделения для локализации и ликвидации последствий аварии значительных ресурсов.

Помогал ли в этом тогдашний авторитарный режим, ос­новывавшийся на жесткой властной вертикали? Скорее да, чем нет. Были ошибки, неправильные решения. Но эта си­стема давала возможность использовать для устранения последствий аварии всю мощь тогдашнего СССР, со всем его промышленным, техническим и людским потенциалом. «На Чернобыль» работала, без преувеличения, вся страна.

Кстати, вопреки тому, что сейчас пишут о Михаиле Горбачеве, он был с самого начала полностью в курсе на­ших, чернобыльских, дел, постоянно поддерживал контакт с ликвидаторами. В связи с эпизодом, о котором я расска­зал выше, по-моему, 4 мая, Михаил Сергеевич уже звонил председателю правительственной комиссии Ивану Сте­пановичу Силаеву — интересовался, будет ли опорожнен бассейн, исключена возможность парового взрыва. Впослед­ствии уже в моем присутствии Силаев сообщил по телефо­ну Горбачеву, что всё в порядке: люди прошли в бассейн, освобождают его от воды, и вероятность, что будет взрыв, полностью исключается.

Несколько слов о работе непосредственно на площадке ЧАЭС. В ней не было надрыва. Да, люди трудились, по це­лым суткам не смыкая глаз, но ведь таким же образом они работали и на пусках новых энергоблоков. Не было заметно какой-нибудь паники или нервозности. Люди были профес­сионалами, они понимали, на что и зачем идут. Не имевшим до аварии отношения к атомной энергетике ликвидаторам было в этом смысле куда сложнее. Конечно, ощущение страш­ной ответственности давило, все выматывались физически, были очень неприятные ощущения от воздействия повышен­ной радиации полей гамма-излучения, многие в те первые дни «схватили» крупные дозы радиации, но — если здоро­вье позволяло — переживали и это.

Время, разделившееся на части

Напрашивается параллель с «Фукусимой», но я бы воздер­жался от каких-либо жестких оценок — как и тогда, на пер­вых порах в Чернобыле, у нас слишком мало информации о происходящих событиях. Не совсем понятно, например, почему японцы не использовали в полной мере огромныйопыт ликвидации атомной аварии, который был накоплен в Чернобыле. Сработала ли тут ментальность этой нации с ее безудержным патриотизмом, нежеланием обозначать собственные слабости? Трудно сказать.

Время для многих из нас действительно как бы разде­лилось на две части — до аварии и после нее. Изменилось само понимание жизни. Не зря потом многие ликвидаторы говорили, что Чернобыль — как война. Да, война — другая война. Те, кто был слаб, стали слабее, кто силен — стал еще сильнее. Чернобыль перевернул наше сознание, стал эпо­хальным событием, которое привело не только к понима­нию хрупкости этого мира, но и появлению новых научных решений, которые и сегодня еще способствуют развитию атомной энергетики.

Что ж, на войне как на войне. И, как на всякой войне, случались в Чернобыле свои маленькие радости. Помню, что 9 мая, когда мы уже переселились из Чернобыля и жили в гостинице города Иванков, удалось, наконец, впервые при­нять настоящий душ с теплой водой... В первой половине этого дня вместе с нашими военными очень скромно отме­тили День Победы.

Впоследствии мне довелось выполнять обязанности тех­нического руководителя пусков первого и второго энергобло­ков ЧАЭС. Впереди была большая работа, начало которой было положено тогда, в мае 1986 года.