Вскормлённые с копья
Мои друзья – книги предыдущие Части 1-10Большая часть того, что я записал в предыдущих рассказах, как-то характеризует внешние, видимые события курсантской жизни. Конечно, все они, без исключения, начиная от помывки в бане и кончая посещением неведомых ранее мест и общением с новыми людьми, оставляют определённый след в душе молодого человека, шаг за шагом формируя эту самую душу (я прошу прощения у читателя за столь примитивное описание сложного процесса). Но, кроме этого, существует ещё один источник постижения природы и людей – чтение книг, оставленных нам более одарёнными предками и современниками.
http://flot.com/blog/historyofNVMU/3090.php
Попав в училище и оказавшись в новой культурной среде, я впервые получил доступ к достаточно крупной библиотеке. Научившись читать в раннем возрасте и обладая хорошей памятью, я «проглатывал» книгу за книгой, и весь этот процесс очень походил на потоп или освежающее купание после длительного пребывания в безводной местности. Другое сравнение, которое приходит мне в голову при воспоминаниях об этом книжном «обжорстве», – поведение золотоискателей, напавших на богатую «жилу». Подобно любым из них, я тоже вёл себя не самым разумным образом.
Уж коль скоро я заговорил о «месторождениях», нужно рассказать о самой нашей библиотеке. К описываемому времени все последствия военных перемещений училища уже были преодолены, и в ней были достаточно хорошо представлены все виды художественной, социально-политической и научно-технической литературы.
Библиотека великих писателей Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. 20 томов. Пушкин, Шекспир, Мольер, Байрон, Шиллер. Ф.А.Брокгауз - И.А.Ефрон, 1901-1904гг.. - антикварные книги.
Конечно, это была советская библиотека. Я уже не говорю о многочисленных штампах на обложках и внутри текста, а также о качестве полиграфии и самом состоянии книг (по этим деталям можно было изучать их историю и оценивать читательский рейтинг).
Мощное идеологическое влияние системы, в первую очередь, проявлялось в подборе тематики книг. Из русской литературы были просто вычеркнуты писатели всех умонастроений, так или иначе не укладывающихся в господствующую идейную схему.
Например, Достоевского мне пришлось осваивать спустя тридцать лет, и ещё не ясно, что бы я подумал о многих людях и социальных явлениях, прочитав «Бесов» в юности. Однако большинство наших классиков с их вечным критическим отношением к действительности гонениям не подвергались, и я в достаточном объёме перечитал их творения.
Хуже дело обстояло с зарубежной классикой. Старые реалисты и критики «буржуазного» общества кое-как пробивались к нашим книжным полкам, а остальным авторам путь туда был заказан. Мы просто и не догадывались об их существовании. Сказывалась извечная наша ксенофобия, помноженная на идеологические крайности большевизма. К примеру, из современной американской литературы нам был доступен только уроженец Одессы Говард Фаст, состоящий в малочисленной американской компартии. Да и то, когда позже он засомневался в прелестях коммунизма, его имя исчезло с нашего читательского горизонта (экземпляры скучных книг остались). Всякие там Хемингуэи были доступны только интеллигентам-любителям. Военнослужащие в их число попадали редко.
В десятом классе некоторое время у нас преподавал литературу И.Меттер. В морском кителе этот мягкий (и толстый) интеллигентный человек казался иноземцем. Он, в меру возможного, пытался пояснить нам, что мир книг не ограничен национальными границами, но большинство ребят не очень-то его слушало.
Иосиф Моисеевич Меттер, замечательный преподаватель литературы, автор многих работ, в частности, статьи в журнале "Вопросы литературы" (1962 г. №
"ВОСПИТАНИЕ ЛИТЕРАТУРОЙ". Его младший брат Меттер Израиль Моисеевич, питерский писатель, известен, во-первых, смелым поступком во время ауто-да-фе над Зощенко (когда Зощенко, вместо того, чтобы каяться, выступил и отверг обвинения Жданова и писателей-холуев, а Меттер был единственным, кто отважился ему аплодировать), и во-вторых, повестью "Мухтар" а точнее, фильмом по этой повести "Ко мне, Мухтар" - той, где Юрий Никулин сыграл роль милиционера Глазычева. Представленная в огромном количестве экземпляров «советская» литература также не включала разных там Булгаковых, зато «Кавалеры золотой звезды» лежали шпалерами. Видно кто-то хотел, чтобы мы все узнали, как стать героями. О жизни отечественных литературных журналов, которая очень занимала меня впоследствии – в шестидесятые-восьмидесятые годы, я просто не догадывался.
Интеллигентные наши библиотекарши скоро обратили внимание на мою скорость поглощения текстов (за год – около трёхсот записей в формуляр) и подсказывали названия очередных сокровищ. Ту же роль выполняли и приятели (о Володе Шемякине я уже упоминал). Так что и в таком тонком и сугубо личном деле, как общение с книгами, мы тоже не совсем предоставлены сами себе.
Вся упомянутая лавина настоящих и поддельных свидетельств чужих мыслей и чувств проносилась в моей неокрепшей голове, каждый раз что-то оставляя для последующего употребления.
Наверное, знакомство с книжной макулатурой, которая занимала определённое место в репертуаре моего чтения, не способствовало становлению вкуса к настоящим книгам, но кое-какая работа и в этом направлении выполнялась (естественным образом).
И всё же следует признать, что идеологическое сито, о котором я уже рассуждал, достигало своей цели. Например, у меня оказалось атрофированным чувство брезгливости к предательству (пожалуй, наилучший пример – текст «Любови Яровой», который не вызывал никакого возмущения).
Подсчитано, что человеку, в среднем, за всю его жизнь можно прочитать около трёх тысяч книг. Навёрстывая упущенное до этого, в училище я выполнил, наверное, половину этой «нормы». Не берусь утверждать, что это сплошь были добротные посевы. Но «целина» была поднята, и без общения с придуманными героями я уже не мыслил себе существования.
Как узнает читатель, после производства в офицеры я не скоро ещё получил возможность читать книги по своему усмотрению по два-три часа в день. И поэтому время учёбы запомнилось мне ещё и как долгое и беззаботное свидание с книгами. Я неспроста назвал их своими друзьями, следуя расхожему лозунгу, который вывешивают в библиотеках. И мне не хотелось, чтобы это обидело живых и уже ушедших натуральных друзей. Просто мне хотелось поделиться с читателем своими впечатлениями о путешествиях в мир придуманных чувств и запечатлённых знаний и, может быть, соблазнить его на собственные подвиги такого рода.
Товарищи преподаватели (продолжение)
Как-то незаметно мы всё больше удаляемся от лета 1946 года, когда началась моя военно-морская карьера, и приближаемся к выпуску из училища. Неровен час, я забуду своих учителей военного дела: ведь мы оставили описание преподавателей, по существу, «на пороге» высшего училища. А ведь эти люди венчали пирамиду наших наставников: они не только своими знаниями, но всем обликом (не только внешним) непосредственно демонстрировали нам образцы будущего выполнения воинского долга. Конечно, все наши преподаватели и начальники вносили свою лепту в это дело, но на завершающем этапе учебы тезис о единстве обучения и воспитания принял, так сказать, очевидные формы.
Уф! Кажется, я переусердствовал с псевдонаучными определениями. Но мне очень хочется передать то сложное чувство, с которым мы – двадцатилетние парни – воспринимали опытных в морском деле людей да вдобавок ещё – и Героев минувшей войны.
Сутягин П.Г. Кафедра истории военно-морского искусства. Голованов К. П. Катерники. Хроника боевого пути одного североморского торпедного катера. — Л.: Дет. лит., 1985.
Может быть, читателю покажется странным, что начну я не с подводника, но светлый авторитет Павла Григорьевича Сутягина среди всех знавших его людей был так велик, что никто из них (живых и мёртвых, я осмелюсь это утверждать) не станет обижаться такому выбору. Впрочем, повторюсь, мне не хочется становиться в позу «судьи» в отношении любых людей (а герои этого рассказа вдобавок на голову выше нас всех по сделанному для Отечества). Но и не прислушаться к «внутреннему голосу» я тоже не могу.
Доктор географических наук капитан 1 ранга Павел Григорьевич Сутягин был начальником кафедры военно-морской географии, как понимаете, – не самой важной и объёмной дисциплины в курсе осваиваемых нами наук. Пожалуй, стоит упомянуть и то, редкое для военных училищ обстоятельство, что по этой дисциплине не требовалось сдавать экзаменов, их заменяла подготовка реферата с описанием какого-нибудь иностранного порта.
Но нужно было видеть с каким старанием и тщательностью готовили эти рефераты самые отъявленные лентяи и бездельники, как они на специальных столах с подсветкой копировали на кальку фрагменты карт и копались в литературных источниках. При полном отсутствии внешнего контроля, ни о каких формах «шпаргалок» и переписывания аналогичных работ у товарищей не могло быть и речи. И все эти «чудеса» очевидным образом объяснялись необыкновенными свойствами личности Павла Григорьевича.
Уж коль скоро я заговорил о чудесах, позволю себе употребить по отношению к этому замечательному человеку термин святой (без каких-либо кавычек). Всё-таки с тех пор прошло почти полвека, а мне не встретился никто другой с таким очевидным моральным влиянием на всех окружающих, без различия возрастов, званий и общественного положения. Не берусь говорить об офицерах, но многие курсанты делились с ним сокровенными сведениями о личной жизни и всегда получали мудрые и спокойные советы. Когда было замечено, что кто-то злоупотребляет готовностью Павла Григорьевича одолжить денег, за этим делом была установлена негласная опека. Список подобных деталей я мог бы продолжить, хотя не думаю, что все они мне известны.
Во время войны Сутягин был одним из известнейших разведчиков Северного флота. Безукоризненно владея норвежским языком (наверное, – и другими, в частности, – немецким), он дружил с норвежскими патриотами и неоднократно высаживался в тогдашний немецкий тыл при выполнении заданий. Один раз он был схвачен немцами, но без явных улик своей настоящей деятельности. Несмотря на изрядные побои, немцы из него ничего не «выжали» и отпустили, всё-таки дело происходило в европейской стране, в Белоруссии, наверное, этого бы не случилось.
По возвращении за побои принялись наши «мастера» из соответствующих служб, но дело, в конце концов, обошлось. Узнали мы обо всём этом спустя лет тридцать после окончания училища, да и то без деталей. Но я думаю, что североморцы военных лет о таких историях не оставались в неведении. При всей своей приятной внешности крепко сложенного, спокойного, знающего всё и уверенного в себе человека, Павел Григорьевич был ещё и артист, и впоследствии, на юбилейных встречах (он их посещал неукоснительно) демонстрировал сеансы мгновенного перевоплощения. В отличие от подобных опусов с профессиональными актёрами, весело от таких демонстраций мне не становилось: было ясно, что профессионал показывает кое-что из своего арсенала в смертельно-опасной работе (хотя Война и все её перипетии были давно позади). Сам я близко к Павлу Григорьевичу не приближался и, скорее всего, даже не разговаривал с ним вне учебных дел. Тем поразительнее то моральное влияние, которое оказал этот замечательный человек на всех нас.
И, наверное, теперь уже не имеет значения, что я забыл длину причальной линии и очертания порта Осака из своего реферата по военно-морской географии...
П.Д.Грищенко. 17.11.1944. Ленинград. Из архива дочери. - Петр Денисович Грищенко. "Неустрашимый". Непризнанный Герой. О человеке и о фильме. Часть 1
Начальник кафедры тактики – кандидат военно-морских наук капитан 1 ранга Пётр Денисович Грищенко был знаменитым балтийским подводником. Большую часть войны он командовал подводным минным заградителем «Л-3», который минировал Данцигскую бухту (на минах подорвались немецкие транспорты), имел на боевом счету наибольшее среди наших командиров лодок число потопленных кораблей и судов противника и по суммарному объёму их тоннажа вплотную приблизился к знаменитой «С-13» А.И.Маринеско.
Действия подводных лодок на Балтике отличались особыми опасностями: выход из восточной части Финского залива, которая ещё оставалась под нашим контролем, был тяжёлым делом из-за множества мин и других противолодочных средств, сосредоточенных в узкой «горловине» залива (напомним, оба берега были заняты немцами и финнами). Из одного похода 1943 года «Л-3», которой командовал Грищенко, возвратилась протараненной миноносцем противника. Командир несколько суток до возвращения оставался в заклиненной боевой рубке. Перископ при таране был загнут почти под прямым углом, но герметичность корабля, по счастью, не была нарушена.
Легенды гласили, что после этого похода подводники погрузились в Кронштадте у пирса и устроили таким образом разгрузочный банкет, в результате которого командир не стал Героем Советского Союза (здесь читателю самое место вспомнить об истории «подводника номер один» – Александра Ивановича Маринеско)...
А в наши времена спокойный рослый Герой войны с заметным украинским говором втолковывал нам казённые основы ведения боевых действий.
Наверное, часть этой науки нам было ещё рановато постигать. Раньше я уже рассказывал, как реагировал бывший лейтенант Чередников на потерю интереса с своему предмету.
Случился подобный эпизод и с внешне уравновешенным капитаном 1 ранга Грищенко, когда он увидел постороннюю книгу у одного из курсантов на его лекции. Конечно, сорокалетний офицер из класса никуда не выходил, он просто «разнёс» нечестивца.
В целом, у меня осталось впечатление, что наш самый главный настоящий подводник хотел и не смог (или не мог) сказать нам самое главное о подводной войне и, наверное, – мучился этой невозможностью. Впрочем, это вполне может быть и моими запоздалыми домыслами...
Среди группы специалистов-подводников, которые в срочном порядке приступили к нашему обучению в 1952 году, был ещё один бывший командир подводной лодки военного времени – капитан 2 ранга Владимир Алексеевич Иванов, в конце войны он командовал дивизионом. Воевал он на Севере, и среди его наград было три ордена Боевого Красного Знамени. Мне не хочется ничего добавлять от себя, пусть читатель сам сопоставит эти факты военной биографии с относительно скромным воинским званием и должностью рядового преподавателя теории управления подводной лодкой спустя семь лет после окончания Войны.
Иванов Владимир Алексеевич. - "Подводной войны рядовые", Мурманское кн. изд., 1979г.
Достаточно объёмные лекции читались нам ровным бесстрастным голосом с помощью каллиграфически написанных конспектов, снабжённых аккуратными рисунками контура лодки и векторов сил, действующих на её корпус и рули управления. Также аккуратны были рисунки и формулы, выписываемые на доске.
И только один раз от этого порядка было сделано «лирическое» отступление.
Приняв рапорт дежурного, Владимир Алексеевич не открыл свои знаменитые конспекты, а всё с тем же бесстрастным видом произнёс следующие слова: «Павел Григорьевич (Сутягин) сказал, что вы нажаловались на меня за то, что я ничего не говорю о Войне. Так вот, извольте выслушать одну историю...»
И далее нам кратко было доложено, что летом 1943 года у немцев на севере кончился авиационный бензин, и налёты, в том числе на Полярный, где базировались наши лодки, временно прекратились. «Щука» Иванова была послана на перехват танкера, который снабжал немецкую северную группировку.
Но во время атаки не сработало что-то по минной части, и торпеды прошли мимо.
На обратном пути танкер, возвращающийся порожняком и на большей скорости, был потоплен, но...
Командира минно-торпедной боевой части разжаловали и отправили в штрафбат. О себе Владимир Алексеевич не стал говорить и приступил к своему обычному делу. Больше «отступлений» никогда не было.
Вспоминая о настоящем подводнике с его непроницаемой внешностью неприметного и немногословного русского человека (в быту таких людей не совсем уважительно называют «постными), я позволю сравнить его с другим замечательным (к сожалению, – безымянным для меня) современником, которого мне посчастливилось наблюдать в 1946 году на самодеятельном концерте в военно-педагогическом институте перед ноябрьскими праздниками. Напомню, что упомянутое заведение располагалось напротив нашего училища и занималось повышением образования офицеров-политработников (большинство из них были участниками недавно окончившейся Войны).
Так вот, по ходу этого, обычного в своём роде, концерта на сцену вышел капитан с внешностью простецкого мужика (совсем как у Владимира Алексеевича Иванова) и с балалайкой. До того (к сожалению, – и после) я никогда не слышал игры виртуоза на таком простом инструменте. Поэтому, когда со сцены понеслись звуки вступления к опере «Кармен» с имитацией, по меньшей мере, десятка исполнителей, удивлению и восторгу моему не было предела...
Так что я не советую читателям торопиться с заключениями по поводу возможностей любых людей только на основе первых внешних впечатлений.
А наш преподаватель теории управления подводной лодкой, наверное, так и остался на Войне, пережив её окончание. В училище служил его друг – тоже капитан 2 ранга – Калашников. Это был говорливый человек с «лёгким» характером. Так уж получилось, что он всю войну провёл на Тихоокеанском флоте. Друзья очень часто уходили со службы вместе, а кто-то и заставал их в питейных заведениях.
Причём, последствия приёма спиртного у Владимира Алексеевича никогда не были заметны...
Чтобы чуть-чуть передохнуть от впечатлений, которые связаны с дорогими мне людьми из прошлого, вернёмся ненадолго к теме воспоминаний о Войне её участников.
Как я уже не раз говорил, подавляющее большинство из них не было предрасположено к такого рода разговорам, а если и вело их, то очень «экономно». Запомнилось как очень нездоровый капитан-лейтенант Мищенко, недолго послуживший у нас командиром роты, в ответ на расспросы только и сказал, что после потопления катера провёл в воде Баренцева моря 15 минут. И больше мы к нему с такими разговорами не лезли.
Правда, другой служивший в училище капитан-лейтенант всё время рассказывал нам о боях в Новороссийске и своём участии в торпедировании волноломов перед высадкой десанта (взрывы торпед, конечно, сооружений не разрушили, но «шороху» немцам прибавили). За глаза мы так и называли этого человека – «герой Новороссийской операции». По чистой случайности мне пришлось наблюдать его в ситуации, когда необходимо принимать решения, такие случаи нередки на воде.
Мы занимались шлюпочным делом в устье Фонтанки. Было лето, стояла тихая солнечная погода, и паруса нашего баркаса еле-еле сообщали ему скорость от силы один или два узла. Как раз в это время перпендикулярно нашему курсу шла грязная самоходная баржа. Вообще-то суда с механическим двигателем уступают дорогу своим парусным собратьям. Но дело было в СССР, да я и не уверен, что судоводители баржи очень часто штудировали правила для предупреждения столкновений (это такая настольная книжица моряков). Так или иначе, но баркас и баржа сближались при постоянстве пеленга с одного объекта на другой. А это означает, что скоро пеленг брать вообще не придётся, так как произойдёт столкновение.
Кроме этой теоретической панорамы события, нам (сидящим на дне шлюпки) открывалась и другая – с большими подробностями. Парусное вооружение баркаса помощнее, чем у обычного шестивесельного яла. В частности, оно включает кливер – косой носовой парус, вынесенный вперёд на бушприте (это такое бревно толщиной 8 или 10 сантиметров, закреплённое мощной скобой в носу шлюпки). При сближении с баржой мы увидели в её борту открытый иллюминатор, находящийся в точности на высоте нашего бушприта.
И эти два объекта (дыра иллюминатора и оконечность бушприта) сближались по вышеупомянутым законам относительного перемещения. Понятно, что в головах всех нас сразу возникла картина разрушения шлюпки бушпритом, попавшим «в гости» на баржу. Я не способен описать собственное поведение, но, как вели себя в этой ситуации два человека, запомнил. Один из курсантов – Боб Устинов – деловито принялся расшнуровывать огромные флотские ботинки (шнурки у них изготовлены из сыромятной кожи). А «герой Новороссийской операции» (в качестве командира он сидел на корме выше всех и держал румпель руля) классическим способом беззвучно клацал челюстью и буквально ничего не предпринял для предотвращения столкновения.
По счастью, все мы переоценили прочность бушприта. Попав в каюту баржи, он переломился как спичка, и дело закончилось обменом матерными комплиментами и возвращением на вёслах. Не то чтобы мы особо злорадствовали этому не особо важному промаху описываемого офицера. Но на своём примитивном уровне я увязал слишком громкие заявления о геройстве с непременными сомнениями в их обоснованности...
Теорию подводной лодки нам читал также откомандированный в училище известный специалист подводного кораблестроения – инженер-капитан 1 ранга Константин Флегонтович Игнатьев (учёных его званий не знаю). Дело своё он не только великолепно знал теоретически, но и был участником разработки проектов и строительства ряда лодок до войны.
При нашем активном интересе к устройству подводных кораблей фактическое ознакомление с ними в течение последнего учебного года почему-то ограничивалось экскурсиями на лодки довоенной постройки, стоящие на Неве возле Горного института. Уж не знаю, наверное, от будущих офицеров берегли какие-то тайны, хотя чертежи лодок 613-го проекта мы уже видели. В частности, во время таких экскурсий нам удалось как следует рассмотреть лодку типа «Правда», построенную по оригинальному отечественному проекту во времена первых пятилеток.
Корабли эти имели множество конструктивных недостатков, из четырёх построенных две лодки затонули, фактически так и не приступив к боевым действиям. Я не стану отягощать внимание читателя обилием деталей при описании конструкции злополучных лодок, но одну из них стоит вспомнить.
На всех приводах кингстонов и клапанов вентиляции балластных цистерн (это очень ответственные устройства, с помощью которых лодка переходит в подводное положение) стояли импортные электродвигатели, кажется, итальянские. А мы уже видели, как предельно просто и надёжно были сделаны эти приводы на лодках немецкой конструкции.
Сам Игнатьев комментировал свою былую работу так: «Нам велели обеспечить надводную скорость хода 20 узлов (больше, чем у «буржуев»), потом – поставить два стомиллиметровых орудия, потом – всё автоматизировать. Мы всё это сделали. Потом нас, как водится, посадили...» Я впоследствии очень часто вспоминал эти слова, размышляя на любимую мою тему о компромиссах при конструировании разных изделий (дальше рассуждений дело не пошло: кроме любительских конструкций мне ничего не посчастливилось создавать).
Вот и сейчас: исписал столько листов бумаги, а больше эскизных набросков таких примечательных людей ничего не получилось.
Брыскин Владимир Вениаминович
Немає коментарів:
Дописати коментар