Трагедия мыса Херсонес: когда тайное становится явным(архив,2006 год)

Долгое время то, что произошло на мысе Херсонес летом 1942 года, являлось крайне нежелательной темой для официальных советских историков. Об этих событиях было принято или вообще не вспоминать, или вспоминать скороговоркой, не отвлекаясь на подробности. А между тем, речь идет об одной из наиболее страшных трагедий минувшей войны. В советские времена все неприятные вопросы “топились” в героизме рядовых участников сражений. Коль скоро солдаты и матросы не просто погибали, а проявляя мужество, то с начальства спросу вроде как и нет. Хотя очень часто за героизмом одних скрывается подлость, тупость и безответственность других. Кто ставил бойцов в условия, когда у них не оставалось иного выхода, кроме героической смерти (часто бессмысленной, с чисто военной точки зрения), когда, даже имея все шансы на победу или достойное отступление, войска становились жертвой безалаберности и дилетантства вышестоящих штабов — вот это нам не спешат объяснять сегодня, как не спешили и вчера. В Севастополе несмотря на громкий патриотический барабанный бой и рев фанфар по любому поводу не сформирован подлинный общественный интерес к этой ужасной войне. Вроде как ничего такого и не было. Поведение официозно-номенклатурных деятелей более чем понятно. За годы тоталитарного режима отработана жесткая схема освещения обороны Севастополя, по этой схеме все, в основном, делалось правильно, руководители — герои и молодцы, а всякий, кто сомневается и копается в прошлом, — “не наш” человек. Но чудом уцелевшие (горстка!) мученики Херсонеса успели что-то рассказать родственникам, друзьям, знакомым, случайным попутчикам. И это “шило” постоянно вылезает из “мешка” официальной посттоталитарной пропаганды. Если серьезно покопаться в материалах, свидетельствах, то многие “герои” явно поблекнут на фоне героев истинных, преданных теми, кто потом многие годы со всех трибун будет распинаться об их верности воинскому долгу. Они-то были верны, а вот отдавшие их на заклание во имя спасения своих ценных “шкурок” были верны другим, неписаным нормам… Как бы там ни было, но мыс Херсонес оставался “скелетом в шкафу” в истории Черноморского флота и севастопольской обороны. Держать эту проблематику и далее под спудом было невозможно, контрпродуктивно. Очевидно, следствием подобной ситуации и стало появление в издательстве “Тавріда” в 2001 году книги Игоря Маношина “Героическая трагедия: о последних днях обороны Севастополя 29 июня — 12 июля 1942 г.”. Труд капитана 2 ранга в отставке был опубликован со знаменательным упоминанием: “Исследование проводилось при активной помощи командующего Краснознаменным Черноморским флотом адмирала В.П. Комоедова”. Однако на тираж сие не повлияло — всего лишь только 3000 экземпляров. Как говорится, без большой огласки. Но вопрос, вроде бы, закрыт. Действительно ли так? Суть дела сводится к тому, что Приморская армия и части береговой обороны флота были оставлены в безнадежной ситуации сражаться в Севастополе до последнего. Их количество составляло около 80 тыс. человек, из них множество раненых. Все эти люди, за очень небольшим исключением, либо погибли, либо попали в плен, что тоже, в большинстве случаев, закончилось гибелью. Более того, матросов, солдат и офицеров фактически бросили на произвол судьбы, оставив без военного и политического руководства, без снабжения. В ночь с 30 июня на 1 июля 1942 г., как пишет И. Маношин: “… было вывезено... двумя подводными лодками и 14 транспортными самолетами “Дуглас” (ПС-84) 600 человек руководящего состава…” (с.5). Последние защитники Севастополя были, таким образом, “обезглавлены”. И тут произошло уникальное в военной истории событие. Брошенные официальным начальством офицеры и политработники в ночь на 2 июля в казематах атакуемой немцами 35-й батареи демократическим путем избрали себе новое командование — Военный совет Приморской армии, которому поручили руководить боевыми действиями и эвакуацией. Как заметил И. Маношин: “И хотя это временное руководство армией действовало только до утра 3 июля, значение этого факта выходит далеко за рамки обычного события и составляет одну из важнейших, еще далеко не изученных и не оцененных, страниц героической обороны Севастополя”(с.11). Он же сам объясняет причины “неизученности и неоцененности”: “По известным причинам прошлого материалы негативных последствий военных операций наших войск в период Великой Отечественной войны были закрыты для широкого исследования, а то и вовсе не проводились” (с.13). Кстати, после войны уцелевшие члены временного Военного совета боялись об этом факте упоминать. Даже в хрущевские времена. Ведь образован совет был без санкции сверху. Такие инициативы в СССР, мягко говоря, не приветствовались. К концу июня 1942 г. немцам удалось почти полностью заблокировать Севастополь с моря силами 19 торпедных катеров и 38 сторожевых катеров. Этот “москитный флот” оказался сильнее, чем Черноморский с его линкором, крейсерами, эсминцами. Автора книги нисколько не удивляет этот факт. Он склонен считать, что все было решено господством люфтваффе в воздухе, сетуя, что ЧФ имел в то время на базах кавказского побережья всего лишь 160 исправных самолетов против 900 боевых немецких. При этом И. Маношин учитывает все немецкие летательные аппараты со стороны Германии и только морскую авиацию с советской стороны, как будто значительного количества самолетов ВВС на этом ТВД просто не было. Кстати, к началу борьбы за Крым авиация ЧФ имела около 600 самолетов (снова без учета ВВС), но и это не помогло — Перекоп был взят вермахтом на удивление легко. Советские полководцы и флотоводцы почему-то верили до последнего, что на Крым обрушатся немецкие воздушный и морской десанты. А Манштейн ударил на Перекопе и проткнул советские позиции, не слишком напрягаясь. А говорят, что советская разведка очень хорошо работала… Возникает и другой вопрос. К июню 1942-го, потеряв ряд боевых кораблей, командование ЧФ фактически прекратило широкомасштабные перевозки боеприпасов и пополнения в Севастополь. Адмирал Октябрьский решил, что корабли надо сохранить любой ценой. Такой ценой стал Севастополь, который мог бы еще держаться при условии соответствующей подпитки. Октябрьский сохранил корабли, которые большую часть войны без всякой видимой пользы простояли на Кавказе, а после 1945 г. пошли на слом. Стоило ли так трястись над кораблями, ведь удержание плацдарма в Крыму в виде СОР (Севастопольского оборонительного района) было намного важнее? Получается, что корабли были нужны не для боевых действий, в которых неизбежны потери, а превратились в самоцель. Кому нужен флот, который не воюет, а занимается исключительно самосохранением? Подобная позиция командования ЧФ оказалась фатальной для Севастополя и Приморской армии. А ведь все могло обернуться иначе… Фельдмаршал Манштейн писал в своих мемуарах, и И. Маношин весьма к месту его процитировал: “…нельзя было не признать, что даже если резервы у противника и были в основном израсходованы, то и ударная сила немецких полков была на исходе.., полки насчитывали по несколько сот человек”. То есть немцы были при последнем издыхании, от полков остались роты, в лучшем случае — батальоны. Еще немного, еще чуть-чуть — и вермахту пришлось бы перейти к обороне и продолжительной позиционной войне. Но для этого командованию ЧФ невзирая на потери кораблей следовало максимально активизировать морские перевозки в Севастополь. 80 тысяч закаленных бойцов могли бы еще долго сражаться, имея боеприпасы. И это намного важнее, чем сохранение устаревших крейсеров и эсминцев, которые и в 1944-м не смогут воспрепятствовать эвакуации немецких и румынских войск из Крыма. Разумеется, воевали по-советски, экстенсивно, напирая на героизм там, где следовало действовать профессионально. В этом смысле просто поражает отчет командования Приморской армии от 6.12.42. Фрагмент из него стоит процитировать: “Надо сказать, что пехота противника, понеся в первые дни третьего штурма Севастополя особенно большие потери, во все последующие дни проявляла трусость и продвигалась только тогда, когда в результате массированного артогня и бомбежки авиацией не оказывалось никакого сопротивления”. Да… оказывается, бросать свои войска в атаку после тщательной артподготовки и авиаударов — это, по мнению пролетарских генералов, проявление трусости. А гнать своих солдат на неподавленные огневые точки противника — это, как оказывается, доблесть. Или идиотизм и абсолютная военная безграмотность? А немцы просто демонстрировали азы военного искусства. Почему этому не учили в советских военных академиях? Или плохо учили, или не тех учили, “не в коня корм”? Отчет командования Приморской армии в военно-профессиональном смысле — совершенно анекдотический. Правда, анекдот-то получается кровавый. Но особый восторг у авторов отчета вызывает такая форма боевых действий, как рукопашная схватка: “Рукопашные доходили до штыка, приклада, камня и т.д.” Оно, конечно, пуля — дура, штык — молодец. А камень, он же булыжник, он же оружие пролетариата, — совсем замечательно. В конце концов, этот генералитет оставил своих бойцов на Херсонесе с одними камнями в качестве оружия. Обращает на себя внимание способность этих военачальников писать удивительно бодрые доклады, просто залихватски удалые, высшему руководству. К этому бы героизму личного состава да немножко бы еще генеральского ума и профессионализма. Постепенно войска СОР становились неуправляемыми, многим приходилось воевать в автономном режиме, связь была нарушена. “Гениальный” полководец С.М. Буденный издал приказ, где говорилось, что эвакуации из Севастополя не будет. Это был глупый и вредный приказ. В Крыму не было смысла требовать “Ни шагу назад!”, поскольку войска и так проявляли поразительную стойкость. А 80 тысяч отличных бойцов, которых фактически сдали, могли бы еще очень пригодиться на других фронтах. Но приказ Буденного изрядно навредил делу, сорвав планомерную эвакуацию и сделав эти 80 тысяч заложниками верховного скудоумия. В мае 1961 г. в Севастополе проходила военно-историческая конференция, в которой принимали участие адмиралы Октябрьский и Кулаков. Были там и уцелевшие жертвы мыса Херсонес. Прошедший плен полковник Д.И. Пискунов сказал: “Я хочу поделиться общим настроением наших участников обороны, которые оказались в плену. Общее настроение было такое — нас сдали в плен. Мы бы еще воевали и дрались. Я видел людей. Ведь многие люди плакали от обиды и горечи, что так бесславно кончилась их жизнь, вернее, служба в армии”. Адмирал Ф.С. Октябрьский сетовал, что не было возможности эвакуировать армию. Но другие возможности у него были. 30 июня в 9.00 Октябрьский послал телеграмму руководству такого содержания: “Противник прорвался с Северной стороны на Корабельную сторону. Боевые действия протекали в характере уличных боев. Оставшиеся войска устали (дрогнули), хотя большинство продолжает героически драться. Противник усилил нажим авиацией, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, в таком положении мы продержимся максимум 2 — 3 дня. Исходя из такой конкретной обстановки, прошу Вас разрешить мне в ночь с 30 июня на 1 июля вывезти самолетами 200 — 500 человек ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся, самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова”. Планировалось также эвакуировать командиров частей. Их отозвали с позиций, что привело к дезорганизации обороны. И. Маношин приводит слова генерал-майора Новикова, последнего командующего обороной города, сказанные им в плену: “Можно было бы еще держаться, отходить постепенно, а в это время организовать эвакуацию. Что значит отозвать командиров частей? Это развалить ее, посеять панику, что и произошло. А немец, крадучись, шел за нами до самой 35-й батареи”. Что же касается командования СОР и ЧФ (в особе Октябрьского, Петрова и других), то они эвакуировались благополучно, бросив своих подчиненных на произвол судьбы. Капитан первым покинул тонущий корабль, не позаботившись об экипаже… И. Маношин цитирует по этому поводу доктора исторических наук А.В. Басова: “В ходе войны возникали ситуации, когда полководец должен был проявить храбрость, показать пример подчиненным. Генерал армии А.П. Белобородов утверждает о необходимости для командиров железного закона: “Делай, как я… Умей думать в бою, как я. И, наконец, если пришел твой последний час, умей его встретить, как я…”. Поэтому всегда, в дни радости и горя, командующий разделяет судьбу армии. …Иначе сложились обстоятельства при завершении обороны Севастополя”. И далее он пишет: “Имели ли они моральное право оставить своих подчиненных в такой критический момент? Вряд ли! Их бегство вызвало негодование и возмущение скопившихся на плацдарме бойцов и командиров” (с. 65 — 66). И. Маношин пытается как-то оправдать высокопоставленных беглецов, но сам же приводит слова участника событий на мысе Херсонес старшего лейтенанта Н.И. Головко: “Я считаю, что мы могли еще держать оборону, если бы не дрогнуло командование, которое должно было уходить последним!”. Участники событий характеризуют последние дни обороны, после бегства командования, как хаос и панику. Страшные сцены разыгрывались при посадке на немногие корабли и самолеты. Разгулялся инстинкт самосохранения… Автор книги приводит интересный факт: “Подполковник Семечкин, начальник отдела укомплектования Приморской армии, рассказал: “Мы шли на посадку на подводную лодку. Я шел впереди Петрова. В это время кто-то из толпы стал ругательски кричать: “Вы такие-разэдакие, нас бросаете, а сами бежите!”. И тут дал очередь из автомата по командующему генералу Петрову. Но так как я находился впереди него, то вся очередь попала в меня. Я упал…”. И. Маношин цитирует старшину 2-й статьи О.П. Григорьева, пулеметчика: “Несправедливо замалчивать тех, кто был брошен на произвол судьбы нашим командованием и коварно подставлен под бомбовые удары авиации и артиллерии противника на обрывах Херсонеса”. Книга И. Маношина (к сожалению, я не видел ее на выставках в севастопольских библиотеках) не закрывает вопрос о мысе Херсонес, а лишь начинает его раскрывать. Разумеется, автор — человек своего времени и своего поколения, поэтому в тексте встречаются здравицы в честь “мудрой партии”, явные образцы неполиткорректности типа “предатели из татар”, а вот выражений “предатели из русских” не сыщешь. Надо полагать, что таких не было. Но эти отдельные, хотя и существенные, недостатки книги не умаляют главного: попытку приоткрыть завесу замалчивания трагедии мыса Херсонес, где было все — и героизм, и подлость, и доблесть, и низость. В общем, как это и бывает в настоящей, невыдуманной жизни. Интересно, как эту книгу оценивают любители военной истории при газете “Флаг Родины”? Те, которые рвутся обсуждать и давать оценки украинским учебникам истории. А почему бы им не обсудить нечто, прямо их касающееся? Вот, к примеру, в целом объективную, построенную на фактах, книгу Игоря Степановича Маношина. Глядишь, поучительно и интересно бы вышло. А то все полковник Рыжонок Лосева И.В. обличает, дескать, не так понимает события минувшей войны. Не знаю, где и когда г-н Рыжонок принимал в них участие, но вот мой добрый знакомый из Москвы, полковник в отставке Александр Захарович Лебединцев, прошедший путь “огней и пожарищ”, начиная с 1941 года, и не в штабах, политотделах, складах, а на передовой, в последнем (по счету) письме на мое имя отозвался о публикациях вашего покорного слуги на военные темы так: “Я готов подписаться под каждым Вашим словом. Свидетельствую как пехотинец, десяток раз принимавший участие в атаках”. Это точка зрения воевавшего ветерана, настоящего, а не “липового”. Ведь в той войне и один раз сходить в атаку на немецкие пулеметы и выжить — далеко не каждому удавалось, а тут — десяток… Что ж, мне приятно слышать, читать такие оценки. В конце концов, смысл истории — в правде. Лживая история не научит ничему доброму. Что ж, как сказано в Священном писании: “Вы познаете истину, и истина сделает вас свободными”. Флот україни  Игорь Лосев, “Флот України”http://www.epochtimes.ru/content/view/8789/34/